Король спешился, и все всадники свиты последовали его примеру.
Отделившийся от своего отряда д'Андижос сделал то же самое. Его выцветшая одежда, стоптанные сапоги, рассеченное свежим шрамом лицо – все составляло резкий контраст блестящему обществу. Он шел с гордо поднятой головой, не опуская глаз, и был воплощением побежденного, у которого не осталось ничего, кроме чести.
Приблизившись к королю, он стремительно выхватил свою шпагу. Придворные бросились было между ним и своим монархом. Но, вонзив оружие в землю, тулузский дворянин резким ударом сломал его и бросил оба обломка к ногам Людовика XIV. После чего приблизился еще на шаг и, преклонив колено, облобызал ногу короля.
– Дорогой маркиз, кто старое помянет, тому глаз вон, – сказал тот, почти дружески прикоснувшись рукой к плечу мятежника. – Всякий может ошибиться, и подданные склонны к этому более, нежели короли, получившие Божественное предназначение и способные с более очевидной уверенностью управлять народом. Однако не думайте, что это право исключает обязанности; и одна из них – умение прощать. Осмелившись поднять против меня оружие, мои мятежные подданные, возможно, привели меня в меньшее негодование, нежели те, что, находясь в непосредственном моем окружении, служили и угождали мне. Хотя мне было известно, что в то же время они предают меня и не испытывают по отношению ко мне ни подлинного почитания, ни подлинной приязни. Я люблю искренние поступки. Встаньте же, маркиз. Жаль только, что вы сломали свою доблестную шпагу. Этим вы обязали меня преподнести вам другую, ибо я назначаю вас полковником и поручаю вам четыре роты драгун. А теперь проводите меня до кареты. Поедем вместе, я приглашаю вас в Версаль.
– Ваше величество оказывает мне честь, – отвечал отважный д'Андижос, голос которого дрожал от волнения, – однако я не смею сопровождать вас в подобном виде. Моя форма…
– Пустяки! Не стоит говорить! Мне нравятся одежды, пахнущие порохом сражений. Своей вы можете гордиться. Я верну вам ее. На следующих празднествах вы снова наденете свой голубой камзол с красными обшлагами и с золотой вышивкой в тех местах, где он был пробит пулями… Кстати… Знаете ли, господа, – продолжал Людовик XIV, обращаясь к своим приближенным, – давно уже мне пришла в голову мысль создать платье для тех, к кому я испытываю наиболее сильное уважение. Что вы на это скажете? Орден Синих Камзолов?.. И первым его кавалером станет господин д'Андижос.
Придворные единодушно приветствовали такую идею. Можно было предвидеть, что синие камзолы послужат причиной ожесточенного соперничества…
Бернар д’Андижос представил королю своих командиров.
– Я распорядился, чтобы сегодня вечером ваш отряд любезно приняли и вы могли славно попировать, – сказал король. – Господин де Монтозье, позаботьтесь об этих смельчаках.
Все бросились к своим экипажам. Изнемогающие от жажды охотники подзывали разносчиков прохладительных напитков, мелких торговцев, которые были поставщиками двора и сопровождали его во всех передвижениях. Пришло самое время, опрокинув стаканчик, двинуться в путь. Темнело. Королю не терпелось вернуться в Версаль. Зажглись фонари и факелы.
Держа под уздцы Цереру, Анжелика не знала, на что решиться. Она все еще пребывала в волнении от появления д'Андижоса и его лангедокских мятежников. Доносившийся до нее прекрасный голос короля, в котором, несмотря на его молодость, звучали отеческие нотки, бальзамом ложился на ее испуганное и настрадавшееся сердце. Некоторые слова она даже приняла на свой счет.
Признается ли она господину д'Андижосу? Заговорит с ним? Что они могут сказать друг другу? Между ними будет стоять одно имя. Имя, которое никто из них не осмелится произнести вслух. И над ними, заслоняя свет праздничных фонариков, будет витать огромная черная тень казненного…
Какая-то карета, поворачивая, едва не задела ее.
– Что вы делаете? – приоткрыв дверцу, крикнула госпожа де Монтеспан. – Где ваш экипаж?
– По правде сказать, его у меня больше нет. Он опрокинулся в канаву.
– Тогда садитесь ко мне.
Чуть дальше они повстречали мадемуазель де Паражон и Жавотту и, захватив их, все вместе прибыли в Версаль.
Глава IV
В те времена леса вплотную подступали к замку. Так что, выехав из-под сени деревьев, вы совсем близко видели холм и на нем дворец. В темноте в высоких окнах звездами мерцали факелы.
Повсюду царило оживление. Король объявил, что, вопреки своему прежнему решению, вечером не отбудет в Сен-Жермен и еще на три дня останется в Версале. Вместо того чтобы паковать багаж, следовало, напротив, позаботиться о ночлеге его величества, а также домочадцев и почетных гостей. А также устроить на постой и накормить лошадей.
На переднем дворе яблоку негде было упасть – повсюду повозки, солдаты и лакеи, экипаж госпожи де Монтеспан пришлось остановить на площади. Дамы вышли. Атенаис немедленно примкнула к какой-то веселой компании. Анжелика задержалась возле мадемуазель де Паражон.
– Вам стоит поспешить, чтобы не пропустить церемонию раздачи добычи собакам, – посоветовала сведущая в придворных делах старая дама.
– А что будет с вами? – спросила Анжелика.
– А я прислонюсь к коновязи. Будет очень странно, если я не встречу кого-нибудь из знакомых среди тех, кто отправляется в Париж. Меня король не приглашал. Поспешите, красавица. Все, о чем я прошу, – это чтобы вы по возвращении подробно поведали мне обо всех чудесах, увиденных вами в сиянии короля-солнца.
Анжелика пообещала, обняла старуху и оставила ее в туманной темноте. А та, с набеленным лицом, в старомодной накидке и чепце, украшенном розовыми лентами, наивно радовалась тому, что в этот достопамятный день ей было дозволено оказаться в такой близости ко двору.
Анжелика вышла за пределы заколдованного круга и начала восхождение в мир избранных. «В сиянии короля-солнца», – мысленно твердила она, пробираясь сквозь толпу.
Самое главное происходило в глубине, возле центрального здания замка, в третьем небольшом дворике, который называли Оленьим двором. Несмотря на кажущуюся неразбериху, отбор приближенных, которым предстояло окружать короля во время раздачи добычи, был строжайшим. Швейцарец с алебардой остановил Анжелику, и церемониймейстер учтиво поинтересовался ее титулом. Стоило маркизе произнести свое имя, он незамедлительно пропустил ее и даже проводил по лестницам и салонам на один из выходящих в Олений двор балконов второго этажа.
Двор освещали бесчисленные факелы. Казалось, от них заполыхал фасад дворца из розового кирпича, по которому метались тени с султанами. Тысячи позолоченных украшений балконов, водостоков, горшков сверкали на багровом фоне подобно переливчатой вышивке.
Затрубили в рога.
Король с королевой вышли на центральный балкон. Их окружали принцы и принцессы крови, самые именитые дворяне.
Из темноты по склону холма приближался лай собачьей своры. Из тени возле ограды Оленьего двора выступили два псаря и вошли в освещенный круг, волоча за собой что-то.
Из бесформенного тюка сочилась кровь и свисали лохмотья кишок. Это была собачья доля, состоящая из внутренностей двух убитых оленей. Псари волокли ее, завернув в свежесодранную оленью шкуру. Позади них следовали доезжачие в красных ливреях со сворой голодных собак, которых они сдерживали при помощи длинных плетей.
Навстречу им с крыльца сошел Филипп дю Плесси-Бельер с жезлом, увенчанным копытцем козы. Он успел переодеться в сверкающий, тоже красный мундир с четырьмя десятками горизонтальных и двумя десятками вертикальных позолоченных петлиц на карманах и переобуться в желтые кожаные сапоги с красными каблуками и серебряными позолоченными шпорами.
– Выправка у него великолепная, как у короля, – отметил кто-то возле Анжелики.
– Но в манерах меньше изящества. У Филиппа дю Плесси всегда такой вид, будто он собрался на войну.
– Не стоит забывать, что он к тому же еще и маршал.
Молодой человек не сводил глаз со стоящего на балконе короля. Тот махнул своим жезлом.
Тогда Филипп передал свой знак отличия сопровождающему его пажу. После чего подошел к псарям и обеими руками принял от них сочащуюся кровью ношу. Его драгоценный шелковый наряд, украшенный кружевом и позументом, мгновенно обагрился. Невозмутимый и прекрасный дворянин донес собачью долю до середины двора и там положил ее перед выстроившимися полукругом псами; тявканье и лай сменились хриплым воем. Псари продолжали сдерживать их ударами плетей, приговаривая: «Назад! Назад!»
Наконец король снова подал знак и собак спустили. Хищно чавкая, они принялись пожирать добычу. Сверкали их острые зубы.
Чувствовалось, что псы, которых ежедневно натаскивали и кормили сырым мясом, – настоящие хищники. От тех, кто дрессировал и приучал их, требовались качества гладиаторов. Вооруженный лишь тонкой плетью, Филипп держался к своре ближе всех остальных. Порой он с нарочитой небрежностью стегал дерущихся и готовых перегрызть друг другу горло гончих. И усмиренные собаки тут же с рычанием расходились. Отвага и хладнокровие главного ловчего, с гордо поднятой светловолосой головой стоящего посреди этого жуткого пира в своих роскошных, залитых кровью одеждах, в кружевах и перстнях, придавали зрелищу еще более зловещий оттенок.
Охваченная одновременно отвращением и страстным возбуждением, Анжелика не могла отвести глаз от середины двора. Спектакль заворожил всех присутствующих.
– Черт возьми! – пробурчал какой-то мужской голос прямо над ее ухом. – Глядя на него, можно подумать, он только и может, что лакомиться сластями да флиртовать с дамами. Так нет же! В жизни не встречал охотника, который осмелился бы вмешиваться, когда собаки дерутся за свою долю, не опасаясь, что они набросятся на него.
– Верно подмечено, сударь, – согласился маркиз де Роклор, который тоже наблюдал за этим захватывающим зрелищем. – Освоившись при дворе, вы частенько будете слышать, что наш главный ловчий – один из самых необычных представителей общества.
– Охотно вам верю, сударь, – отвечал Бернар д’Андижос.
Повернувшись, чтобы поприветствовать своего собеседника, он разглядел лицо Анжелики. В ярком свете факелов они узнали друг друга.
На ее губах мелькнула грустная улыбка.
– И ты, Брут, – прошептала она.
– Так это вы, мадам, – сдавленным голосом ответил д'Андижос. – В лесу-то я еще сомневался. Не верил своим глазам. Вы… здесь… при дворе… Вы, мадам?
– Как и вы, месье д’Андижос.
Он хотел было возразить, но смолчал. Оба отвели глаза и стали смотреть на Олений двор, куда только что на съедение собакам бросили два остова убитых животных. Сухо хрустели кости. Щелкая плетьми, псари улюлюкали, исполняя какой-то дикий танец вокруг своры.
– Мы сражаемся, – пробормотал д'Андижос, – бьемся, убиваем… Это что-то вроде огня, что пожирает вас изнутри… А потом мятеж… становится привычкой… И пожар уже не унять… И однажды вдруг понимаешь, что сам не знаешь, что именно ты ненавидишь, за что сражаешься… И тут появляется король!
Шесть лет беспощадных, безнадежных войн горечью откликнулись в веселой и доброй душе гасконца. Шесть лет разбойничьей жизни – жизни загнанной дичи на бесплодных землях юга, где слишком быстро высыхает и становится черной пролитая кровь.
Зажатые в дюнах Ланд, увязшие в песках, отброшенные к морю, его соратники видели пришествие исполненного великодушия короля. Сурового юного короля, который говорил им: «Дети мои…»
– Это великий король, – уверенно произнес д'Андижос. – В служении ему не может быть бесчестья.
– Золотые слова, дорогой мой, – подтвердил за их спинами маркиз де Лозен.
Положив руки на плечи Анжелики и д'Андижоса, он просунул между ними смеющееся лицо человека, вечно затевавшего какую-нибудь проделку:
– Вы меня узнаете? Я Антуан Нонпар де Комон де Пегилен де Лозен.
– Как же не узнать вас? – сквозь зубы пробурчал д'Андижос. – Первые свои глупости мы совершили вместе. И потом их было еще немало. Последний раз, когда мы встречались…
– Да!.. Хм-хм, – закашлялся Пегилен, – если память мне не изменяет, мы все трое были в Лувре…
– И вы скрестили шпаги с Месье, старшим братом короля…
– …который как раз только что попытался убить присутствующую здесь даму…
– …с помощью своего фаворита шевалье де Лоррена.
– Мои подвиги стоили мне Бастилии, – заметил Лозен.
– А я был объявлен вне закона.
– А вы, ангел мой Анжелика, какая судьба была уготована вам после того незабываемого вечера?
Они вопрошающе смотрели на нее, но она не ответила, и оба поняли ее молчание.
Маркиз д’Андижос глубоко вздохнул:
– Не думал, что однажды нам доведется встретиться при таких обстоятельствах.
– Не лучше ли встретиться при таких обстоятельствах, чем не встретиться вовсе? – любезно заметил Пегилен. – Колесо судьбы вертится, Месье, брат короля, стоит в нескольких шагах от нас, как всегда нежно опираясь на руку своего миньона. Но мы-то живы, и положение наше, как мне кажется, не так уж плохо. «Кто прошлое помянет…», как прекрасно сказал сегодня король. И благоразумие, мои ягнятки!.. Постараемся, чтобы взгляд государя не упал на нашу компанию и не разглядел в ней зародыш будущей интриги. Благоразумие!.. Я вас люблю, но вынужден бежать вашего общества…
Приложив палец к губам, как лакей из комедии, он покинул их и смешался с гостями в другой части балкона.
На камнях Оленьего двора остались обломки дочиста обглоданных костей. Последний псарь подцепил вилами вылизанную оленью шкуру и потащил ее вон, подгоняя собак в сторону псарни:
– Ату, ату! Взять!
Рога протрубили окончание раздела собачьей доли. Затем прозвучал сигнал окончания охоты.
Балконы опустели.
У входа в ярко освещенные залы, изображая балаганного зазывалу, кривлялся и размахивал руками неисправимый Пегилен де Лозен:
– Радуйтесь, дамы и господа! Вы присутствовали при самом ошеломительном, прежде невиданном зрелище: господин маркиз дю Плесси-Бельер в роли великого укротителя. Вы содрогнулись, господа? Вы затрепетали, дамы? Вы желали бы быть волчицами, чтобы покориться этой прекрасной руке. И вот теперь хищники пресытились, боги удовлетворены. От оленя, чей великолепный голос еще нынче утром раздавался в чаще леса, не осталось ничего. Ну же, дамы и господа! Идемте танцевать!..
Глава V
Однако никто не танцевал, поскольку состоящий из двадцати четырех скрипок королевский оркестр еще не прибыл из Сен-Жерменского дворца. Однако рядом с большой гостиной первого этажа во всю силу своих легких дудели в трубы крепкие молодцы. Эти бравые фанфары призваны были усилить выделение желудочного сока. Уже сновали придворные повара, вынося множество серебряных блюд со сластями, фруктами и благовониями. Уже на четырех больших, накрытых камчатными скатертями столах расставляли кушанья: одни под крышками в виде серебряных или золоченых колоколов, другие – на заполненных угольями чашах, чтобы не остывали. Чего там только не было: заливные куропатки, фазаны в овощах, жаркое из косули, фаршированные голуби, тушеный окорок с рисом в горшочках. В середине каждого стола, в окружении подносов с инжиром и дынями, возвышались вазы с осенними плодами.
Когда подавали горячее, знающая толк в гастрономических изысках Анжелика насчитала восемь блюд, а в перерывах – несметное количество салатов. Она восхищалась красотой скатертей с ароматом мушмулы и искусно сложенными салфетками. А ведь это была всего лишь легкая закуска!
Сидя ели только король с королевой, Мадам и Месье. Принц Конде, перекинув через плечо салфетку, лез из кожи вон, прислуживая им. Его старания вывели из себя сеньора Бульонского, главного камергера, на которого, согласно этикету, были возложены эти обязанности. Однако, принимая во внимание близкое родство принца с королевской семьей, он не осмелился явно выразить свое недовольство.
За исключением этого момента, все шло гладко, и присутствующие лакомились от души. Когда подняли крышки, на одном блюде обнаружились источающие божественный аромат четыре огромных черных кабаньих головы в соусе из зеленых трюфелей; на другом – глухари во всем их красно-синем оперении; зайцы, фаршированные фенхелем. Да к тому же такое количество супов и похлебок, что попробовать все не представлялось возможным. Поэтому сотрапезники предпочли им восхитительные ароматные красные вина местных виноградников. Их только что согрели в кувшинах, опуская туда раскаленный металлический прут.