Анжелика с удовольствием угостилась жареной перепелкой и несколькими салатами, предупредительно предложенными ей маркизом де Лавальером, и выпила бокал малинового вина. Маркиз настаивал, чтобы она отведала «располагающего к легкой болтовне» сладкого ликера. Паж принесет им два стаканчика, они устроятся возле окна и поболтают. Она уклонилась.
Удовлетворив любопытство и отдав дань чревоугодию, Анжелика опять подумала о мадемуазель де Паражон, сидящей на тумбе в сыром вечернем тумане. Стянуть для старой подруги объедки с королевского стола было бы очень вульгарно. И все же она с ловкостью проделала это. Спрятав в широких складках платья кусок миндального торта и две прекрасные груши, она незаметно выскользнула из зала. Стоило ей сделать несколько шагов по двору, как ее окликнул Флипо. Он принес тяжелую накидку из шелка и бархата, давеча оставленную ею в карете Филониды.
– А, вот и ты! Ну что, можно ли исправить мой экипаж?
– Как бы не так! С ним уже ничего не сделать. Когда стемнело, мы с кучером вышли на дорогу и попросились в повозку к бондарям, направлявшимся в Версаль.
– Ты видел мадемуазель де Паражон?
– Она там. – Флипо неопределенно махнул рукой в темноту, где мелькали огни фонарей. – Она беседовала с одной из ваших парижских сестриц; я слыхал, та ей сказала, что сможет взять мадемуазель де Паражон с собой в наемной карете.
– Я очень рада. Бедняжка Филонида! Надо будет подарить ей новый экипаж.
Для надежности она попросила Флипо проводить ее через невероятное скопление экипажей, лошадей и портшезов к тому месту, где он видел мадемуазель де Паражон. Анжелика издали заметила ее, а в своей «парижской сестрице» узнала молодую госпожу Скаррон. Эта бедная, но достойная вдова нередко посещала двор как просительница в надежде однажды получить какое-нибудь место или скромное содержание, что помогло бы ей наконец вырваться из вечной нищеты.
Обе женщины усаживались в уже переполненную наемную карету, занятую в основном мелким людом, из коих многие тоже были просителями и несолоно хлебавши возвращались после бесплодно проведенного в Версале дня. Король передал, что сегодня челобитных не примет. Завтра. После мессы.
Некоторые просители еще оставались, решившись заночевать в углу двора или в деревенской конюшне. Другие, добравшись до Парижа, ранним утром сядут на баржу в Булонском лесу, а потом срежут путь через лес и вновь с упорством будут топтаться в королевской прихожей с прошениями в руках.
Когда Анжелика подошла, общественный экипаж как раз тронулся, так что приятельницы ее не увидели. Обе они уезжали, пребывая в восторге от дня, проведенного при дворе, где они знали всех, хотя их не знал никто. Они принадлежали к тому разряду рабочих пчел, которые летают вокруг монаршего улья и собирают свой медок с малейшего происшествия, попавшего в поле их зрения. Эти особы знали двор лучше, чем большинство дам, априори допущенных туда по праву своего высокого происхождения, но не владеющих хитростями этикета не имеющих опыта и прерогатив, право на которые дает титул, порой и покровительство, протекция короля или знатного вельможи.
Они, разумеется, были уже в курсе оскорбления, нанесенного сеньору Бульонскому принцем Конде, взявшим салфетку, чтобы прислуживать королю. Следует ли сеньору Бульонскому требовать удовлетворения? Вправе ли принц поступать в соответствии с титулом и своим славным прошлым? Город и двор долго еще будут обсуждать это.
После продолжительных споров Леонида де Паражон решительно покончит с этим щекотливым вопросом. Госпожа Скаррон будет слушать, размышлять, соглашаться или ничего не скажет… Анжелика пообещала себе вскоре навестить обеих. Ей необходим их совет.
Она накинула плащ на плечи и отдала принесенные для приятельницы кусок торта и фрукты лакею.
– Ну до чего ж здесь прекрасно, маркиза, – прошептал мальчишка. Его глаза блестели. – В повозке бондарей мы подъехали со стороны кухонь. Королевской гастрономии, как они тут говорят. Ага, я бы сказал, божественной гастрономии. Лучше не может быть даже в раю. Там тепло и вкусно пахнет. На вертелах столько дичи, что аж голова кружится… Идешь по колено в перьях… А все эти повара в своих кружевных манжетах до самых пальцев, со шпагой на боку и еще с какой-то лентой на животе, размешивающие соусы…
Если бы не звание гостьи короля, Анжелика охотно последовала бы за слугой, чтобы тоже насладиться описываемым им зрелищем. Глядя на первый этаж правого крыла замка, где располагались кухни, в полыхании печей и жаровен на открытом воздухе можно было наблюдать необычное оживление, которое распространялось аж до садов на юге.
– Я там и Жавотту видел, – сказал Флипо. – Она шла наверх готовить покои госпожи маркизы.
– Мои покои? – спросила удивленная Анжелика.
Она еще не задумывалась о том, как ей предстоит провести здесь ночь.
– Похоже, где-то там. – Размахивая своими большими руками во все стороны, Флипо указал в совершенно черное небо, где верхние этажи замка можно было различить лишь по ряду освещенных окошек.
– Там еще был Ла Вьолет, камердинер господина маркиза. Он сказал, что для его господина уже поставили кровать. Тогда Жавотта захотела отнести туда ваши пожитки. Я так разумею, что она еще хотела чуток поболтать с Ла Вьолетом…
Щелканье хлыста и окрики заставили их прижаться к стене, ограждавшей большой подъездной двор. Мимо них проехали крытые повозки и несколько фиакров, а затем две кареты, откуда высыпала кучка аббатов в напудренных париках, кружевных брыжах, черных рединготах и чулках и башмаках с пряжками.
Это прибыла королевская капелла. Чуть позже появились музыканты с инструментами и хористы: группа закутанных до самых глаз подростков, которых раздраженно напутствовал беспокойный краснолицый человечек:
– Не открывайте рот, пока не войдете в помещение. Я вас палкой поколочу, если станете дышать на улице. Нет ничего опаснее, чем туман в этом проклятом месте.
Анжелика узнала господина Люлли, того самого, которого прозвали Королевским Шутом. В Париже она не раз присутствовала на балетах, которыми он дирижировал и авторство которых себе приписывал. Подозревали, что он заимствует чужую музыку, столь мало отвратительный характер музыканта соответствовал его творчеству.
– Найди Жавотту, – приказала Анжелика Флипо, – и пришли ко мне. Или лучше вернись и проводи меня в предназначенную мне спальню. Я боюсь заблудиться.
– А разве господин маркиз не показал ее вам?
– Я даже не знаю, где сейчас господин маркиз, – сухо ответила Анжелика.
– Ваш муженек, осмелюсь сказать… – начал было Флипо, у которого имелись собственные соображения относительно того, как супруг вел себя по отношению к ней.
Дав ему тумака, Анжелика заставила мальчишку умолкнуть и, прежде чем отпустить выполнять поручение, привычно ощупала карманы его ливреи. Она любила Флипо и охотно сделала бы его своим пажом, если бы он мог избавиться от деревенского выговора, сопливого носа и отвратительной манеры прикарманивать любой попавшийся ему на глаза и не предназначенный для него пустяк. Однако всем известно, как сложно избавиться от вредных привычек. В его карманах Анжелика обнаружила табакерку, перстень и две нитки стеклянных бус, которые, по всей вероятности, как раз сейчас оплакивали какие-нибудь кухонные девушки, а также кружевной платок.
– На сей раз прощаю, – строго произнесла она, – но чтобы я никогда не видела у тебя золота или часов.
– Часов? Фу! – с отвращением выдохнул Флипо. – Я это зверье не люблю. Пялятся на вас да еще бормочут что-то, будто живые.
Вернувшись в залы, Анжелика, несмотря на всеобщее оживление, не могла освободиться от тревожных мыслей. С минуты на минуту ей предстоит встретиться с Филиппом. Какую линию поведения предпочесть: предстать разъяренной? Безразличной? Или выбрать примирение?
Остановившись в дверях ярко освещенной анфилады парадных залов, она искала мужа глазами и не находила.
Заметив за одним из столов госпожу де Монтозье и других дам, среди которых ей была знакома мадам дю Рур, Анжелика присела к ним с намерением принять участие в игре. Госпожа де Монтозье удивленно взглянула на нее, затем поднялась и сказала, что Анжелика не может сидеть здесь, поскольку за этим столом находятся только те дамы, которым дозволено ездить в карете королевы и трапезничать с ней.
Молодая женщина извинилась. Из боязни допустить новую оплошность, она уже не осмелилась присесть за другой стол и приняла решение самостоятельно отправиться на поиски своей спальни.
В нижних этажах покоев для придворных не было. Всё, кроме королевских апартаментов, подверглось переустройству. Зато в чердачных помещениях располагались грубо разделенные перегородками и обыкновенно предназначенные для челяди спаленки, в которых, однако, даже самые знатные вельможи в тот вечер рады были найти пристанище. Здесь было оживленно, как в улье, все бродили из кельи в келью среди беспорядочно громоздившихся кофров и сундуков, которые все подносили лакеи. Дамы беспокоились за свои туалеты и бранили нагруженных пышными платьями служанок, приглашенные с тревогой вглядывались в узкие коридоры в поисках отведенной им «норы».
Приставленные к гостям квартирмейстеры в голубых ливреях заканчивали помечать мелом на дверях имена жильцов каждой спальни. Взволнованные придворные следовали за ними, сопровождая каждую новую надпись ропотом разочарования или криками ликования.
Сообразительный Флипо окликнул Анжелику:
– Псст! Сюда, маркиза. – И пренебрежительно добавил: – Маловата ваша клетушка. Неужто можно так вот поселиться во дворце короля!
Все его представления о роскоши вельможной жизни были поколеблены.
Появилась взволнованная Жавотта с пылающими щеками:
– Ваш несессер у меня, мадам. Я его из рук не выпускала.
Проникнув в комнату, Анжелика обнаружила причину волнения своей служанки. Это был Ла Вьолет, главный камердинер маркиза дю Плесси.
О смирении крепкого малого говорило только имя, Ла Вьолет – этим прозвищем наделяют покорных и робких людей. Этот был огромного роста, жизнерадостный, как новобранец, развязный, как парижанин, хотя родился в провинции Пуату, и рыжий, как англичанин, среди которых он мог бы поискать предков из тех, кто в четырнадцатом и пятнадцатом веках оккупировал Аквитанию. Несмотря на исполинский рост, ливрея и роль лакея превосходно ему подходили, он был изворотлив, скор, искусен, говорлив и всегда в курсе событий.
Однако стоило ему увидеть Анжелику, как его словоохотливость иссякла и он, разинув рот, уставился на вновь прибывшую. Та ли это женщина, которую всего несколько часов назад он связал, как окорок, и передал сестрам-монахиням монастыря августинок в Бельвю?
– Да, это я, чертов висельник! – вне себя от ярости, прорычала Анжелика. – Вон из моей жизни! Немедленно! Ничтожество, чуть не задушившее супругу своего господина!
– Ма-а-ам… Ма-а-ам маркиза, – заблеял Ла Вьолет, к которому от смятения вернулся крестьянский говор, – я не виноват. Это все господин маркиз… это он…
– Сказано, вон отсюда!
Вытянув вперед руку, она принялась осыпать его ругательствами, богатый набор которых она усвоила с детства. Это оказалось слишком для Ла Вьолета. Он струхнул. Почти дрожа от страха, с опущенными плечами, он прошел мимо нее и направился к дверям. И там столкнулся с маркизом.
– Что здесь происходит?
Анжелика умела оказать сопротивление.
– Добрый вечер, Филипп, – произнесла она.
Он опустил на нее невидящий взгляд. Но внезапно Анжелика заметила, как лицо его передернулось, глаза в изумлении широко раскрылись, потом в них появилось выражение страха и почти отчаяние.
Она не могла не обернуться в уверенности, что у нее за спиной он увидел по меньшей мере черта.
Но обнаружила лишь болтающуюся створку двери, на которой один из одетых в голубые ливреи лакеев белым мелом только что написал имя маркиза.
– Вот чем я вам обязан! – мгновенно взорвавшись и молотя кулаком по двери, выкрикнул он. – Вот оскорбление, которое вы нанесли мне… Потеря уважения… Забвение… Невнимание короля… Немилость!..
– Но почему? – Она испугалась, решив, что он спятил.
– Вы что, разве не видите, что написано на этой двери?
– Почему же? Ваше имя.
– Да! Мое имя! Вот именно, – осклабился он, – мое имя. И все.
– А что бы вы желали там увидеть?
– То, что я привык видеть во всех резиденциях, куда сопровождал короля, и что из-за вашей глупости, вашей наглости, из-за ваших неразумных поступков сегодня отсутствует. Слово «ДЛЯ»! «ДЛЯ»!
– Что «для»?
– ДЛЯ господина маркиза дю Плесси-Бельера, – сквозь зубы процедил он, побледнев от гнева и горя. – «ДЛЯ» – значит специальный гость его величества. Это слово свидетельствует о расположении короля, как если бы он лично приветствовал вас на пороге этой спальни.
Жест, которым он указал в сторону узкой, заставленной мебелью клетушки в мансарде, вернул Анжелике чувство юмора.
– Не слишком ли вы взволнованы из-за своего «ДЛЯ»? – проговорила она, едва сдерживая смех. – Послушайте, Филипп, должно быть, дело всего лишь в забывчивости лакея. Его величество по-прежнему испытывает к вам самое глубокое уважение. Не вы ли сегодня были удостоены чести держать канделябр при отходе короля ко сну?
– То-то и оно, что не я, – буркнул маркиз. – Вот и еще одно доказательство недовольства короля по отношению ко мне. Несколько мгновений назад я был лишен этой почетной обязанности!
На громкий голос главного ловчего в коридор выглянули обитатели соседних спален.
– Ваша супруга права, маркиз, – вмешался герцог де Граммон, – напрасно вы беспокоитесь. Его величество сам взял на себя труд сообщить вам, что если он нынче вечером предложил вам отказаться от канделябра, то лишь для того, чтобы оказать честь герцогу Бульонскому. Вам известно, что тот не мог прийти в себя после того, как ему пришлось уступить принцу честь прислуживать королю во время трапезы.
– Но слово «ДЛЯ»? Почему его нет? – воскликнул Филипп и снова в отчаянии ударил кулаком в дверь. – Я теряю королевские милости из-за этой девчонки!
– А я-то чем виновата с вашим проклятым «ДЛЯ»? – Анжелика, разозлившись, тоже повысила голос.
– Вы вызываете недовольство короля своими опозданиями на его празднества, своими несвоевременными появлениями…
Анжелика негодовала:
– И вы смеете упрекать меня, хотя именно вы… вы!.. Все мои кареты, все лошади…
– Довольно! – холодно отрезал Филипп.
Он занес руку. Молодая женщина почувствовала, как голова у нее словно бы раскололась, из глаз посыпались искры. Она поднесла руку к горящей щеке.
– Полно, маркиз, полно, – проговорил герцог де Граммон, – не будьте так жестоки.
Анжелике казалось, что никогда в жизни ей не случалось сносить подобного оскорбления. Он дал ей пощечину! В присутствии слуг и придворных позволил себе гнусную семейную сцену.
Залившись краской стыда, она кликнула Жавотту и Флипо. Те в сильном смятении выскочили из спальни: один – с сундучком, другая – с накидкой.
– Вот-вот, уходите и спите где хотите и с кем хотите!
– Маркиз! Маркиз! Не будьте так грубы! – снова попытался вмешаться герцог де Граммон.
– Сударь, всяк хозяин у себя дома, – отрезал вспыльчивый дворянин, захлопывая дверь перед его носом.
Анжелика пробралась сквозь толпу собравшихся и удалилась, сопровождаемая их лицемерно-жалостливыми комментариями и ироническими улыбками.
Неожиданно приоткрылась дверь и чья-то рука схватила ее за край накидки.
– Мадам, – сказал маркиз де Лавальер, – каждая женщина в Версале желала бы получить разрешение, только что данное вам вашим супругом. Советую поймать его на слове и воспользоваться моим гостеприимством.
Она с негодованием высвободилась:
– Прошу вас, сударь…
Ей хотелось как можно быстрее бежать отсюда. Спускаясь по широким мраморным ступеням, она заливалась слезами.
«Глупец, низкий человек в обличье вельможи… Глупец! Глупец!»
Но Филипп опасный глупец, а она сама выковала цепи, связывающие ее с ним, сама предоставила ему опасную власть – власть мужа над женой. В стремлении отомстить он не пощадит ее. Анжелика догадывалась, с каким мрачным упорством, с каким удовольствием он будет преследовать свою цель – подчинить, унизить ее. Она знала лишь одно уязвимое место в его броне: необыкновенная привязанность к королю, объяснимая не страхом или любовью, но исключительной верностью, непоколебимой преданностью. Именно на этом чувстве следовало сыграть. Привлечь короля в союзники, добиться от него постоянного места при дворе, что заставило бы Филиппа склониться перед ее обязанностями; постепенно поставить Филиппа перед выбором: или он впадет в немилость у государя, или прекратит истязать жену. А как же счастье? Счастье, о котором она, невзирая ни на что, робко мечтала в тот вечер, когда над притихшим лесом Нейля и белыми башнями небольшого замка вставала круглая луна, чтобы осветить ее первую брачную ночь. Горькое разочарование!.. Горькое воспоминание! Он разрушил все!