Неплохо бы ей снять эти линзы. От них мне становится не по себе. У нас в школе у одной готки тоже жуткие линзы — желтые, в виде кошачьих глаз. Мне такое определённо не по душе — обычный готический выпендреж с претензией на художественность.
При мысли о школе я вспоминаю, что какой бы странной ни была Кошачьи-глаза, в следующем месяце она пойдет на выпускной, в отличие от меня. Я жму на газ, и машина с ревом разгоняется до девяноста миль в час. И видя, как девчонка судорожно вцепляется пальцами в сидение, я улыбаюсь.
Дальше целый час мы едем молча. По мере приближения к горам, легковушки, более характерные для городских дорог, постепенно сменяются массивными грузовиками и гружеными бревнами самосвалами. Вдоль дороги выстроились в ряд одинаковые деревянные домики, как деревенская версия Монополии.
Спустя какое-то время, я включил радио — вся моя музыка осталась в моем сдохшем телефоне — но смог найти только кантри. Пришлось оставить его — все равно лучше, чем сидеть в гробовом молчании со странным мальчиком-который-девочка.
Я не могу удержаться, чтобы не рассмотреть ее украдкой; она могла бы быть наполовину азиаткой со своими высокими скулами и густыми черными волосами. Ее одежда выглядит точь-в-точь, как из мужского отдела Олд Нэви. А вот прическа — просто ужас: смахивает на отрастающий, криво подстриженный "ежик". Вдобавок, она еще и укладывает его торчком, чтобы казаться выше. Или свирепее. Она невысокого роста. Я бы сказал, пять футов и пять дюймов — довольно точное описание. И в спокойном состоянии она действительно выглядит на свой рост. Но стоит ей заговорить, и она как будто подрастает на несколько дюймов…становиться выше самой себя. Когда она только села в машину, я был уверен, что в случае истерики справлюсь с ней, но теперь уже сомневаюсь. Такая сила…и ярость… переполняют каждую клеточку ее тела.
По словам отца, то, что она промышленный шпион, обладающий информацией о препарате, было «почти правдой». Когда я увидел её в первый раз, то вряд ли мог представить, что она замешана в каком-то шпионаже. Но сейчас, когда она сидит совсем рядом, могу. Она кажется опасной.
Словно прочитав мои мысли, она взглянула на меня, и, когда наши взгляды встретились, обстановка накалилась.
— Откуда ты? — спросила она.
Поразмыслив, я решаю, что ничего не случится, если она будет знать, где я живу.
— Эл. Эй.
Она не сводит с меня глаз:
— Где этот… Илэй?
— Лос-Анджелес. Это в… — говорю я.
— Ах, да. Калифорния, — перебивает она, и продолжает, бормоча себе под нос. — Самый густонаселенный город США после Нью-Йорка; тем не менее, не является столицей Калифорнии, которой, — она делает паузу и секунду подумав, добавляет, — является Сакраменто. Или, по крайней мере, он был ею в 1983.
Чудачка.
Свернув на двухполосную дорогу, мы проезжаем мимо компании охотников в коричневой камуфляжной одежде с ружьями. Ненавижу оружие. Однажды отец пробовал взять меня на охоту. И я целый день так и просидел в охотничьем домике, играя в видеоигры, отказываясь даже выйти на территорию охотничьих угодий, чем поставил его в неловкое положение перед друзьями.
— Какое твое полное имя? — спрашивает она, продолжая допрос.
Ой-ёй. Мы коснулись щекотливой темы. О «Блэквел Фармасьютикал» слышали все, и обычно моя фамилия — показатель статуса. Но сейчас, возможно, лучше её не упоминать.
— С чего бы мне говорить тебе свою фамилию, если ты даже не сказала мне своего имени? — выкручиваюсь я.
— Меня зовут Джуно, — отвечает она.
— Как богиню… чего, Олимпа? — спрашиваю я.
— Нет, как столицу Аляски, — отрезает она.
Точно! Ведь отец упоминал, что девчонка приплыла на пароходе из Анкориджа.
Джуно указывает на знак с картой заповедника, установленный на обочине, и говорит:
— Останови здесь.
Отстёгивая ремень, она начинает выходить прежде, чем машина успевает остановиться. Я жму на тормоза, а она, только чуть оступившись, сохраняет равновесие и идёт к знаку так, словно постоянно выпрыгивает из движущихся машин.
Эта девчонка на наркотиках. По-любому. Какой бы там секретный препарат папа не пытался прибрать к рукам, она должно быть уже лопает его вагонными нормами. Если это, конечно, не нейролептики — вот они бы ей точно не помешали.
Несколько минут она изучает карту, затем возвращается к машине, садится внутрь и заявляет: — Окей. Поехали. — Типа я ей личный шофер или кто-то, вроде него.
— Не хочешь сказать мне, куда мы едем? — спрашиваю я, скрывая сарказм, чтобы не поймать ещё один грозный взгляд. Эта девчонка, Джуно, пугает меня, и бесить её не стоит.
— Туда, — говорит она, указывая на горный склон.
Ничего не могу поделать. И начинаю говорить с ней как с ребёнком. Или как с ненормальной.
— Как видишь, уже семь вечера, — указываю я на часы, на приборной панели, как ведущий телеигры указывает на новёхонькую машину. — Ресторанов рядом нет. И мы уже проехали знак «Гостиница», указывающий в другую сторону. Так что если мы захотим, скажем, поужинать — или поспать не в машине — то лучше нам развернуться и поехать куда-нибудь ещё.
— Туда, — она указывает на гору.
Я сжимаю кулаки. Но представляя выражение лица отца, которое у него будет, если мне удастся вернуть её в Лос-Анджелес, спрашиваю:
— Не закроешь дверь, чтобы я уже поехал?
— А, конечно, — она говорит так, словно ей это и в голову не приходило. Она наклоняется, захлопывает дверь, и мы наконец-то отправляемся.
Я лежу в палатке и делаю вид, что сплю без задних ног, но на самом деле переживаю за свою жизнь, наблюдая за тем, как убийца кроликов мило беседует с нашим костром.
Произошло всё так: на полпути по Маунт-Рейниру, Джуно приказывает мне свернуть с дороги. И как только мы оказываемся там, где никто — скажем даже, спасатели — в общем-то нас не найдет, она просит остановиться.
Уже темнеет, и всё это напоминает сцену изкакой-нибудь документалки, когда невнимательные туристы разбивают лагерь рядом с медвежьей берлогой, волчьим логовом или над гнездовьем смертоносных скорпионов, и за столь бездумное вторжение природа преподносит свой урок.
И стоит мне только об этом подумать, как Джуно берёт с заднего сиденья свой рюкзак, достаёт нейлоновый мешок и начинает ставить эту долбанную палатку.
— Что ты делаешь? — мой голос подскочил на октаву, словно я надышался гелия.
Она смотрит на меня и спрашивает:
— А на что это похоже?
— Мы не будем здесь ночевать! Это даже не место для кемпинга! — пищу я.
— Нам придётся. В Сиэтле я не могла Прочесть природу. В городе мне слишком тревожно. Я увидела эту гору на почтовой открытке и поняла, что она будет идеальным местом для Чтения. Это место напоминает дом, — отвечает она и продолжает разворачивать нейлоновую палатку, надевая её на раскладной металлический каркас. Освободив землю от веток и камней, она ставит на неё палатку и, чтобы закрепить, вбивает в землю клинья, а я всё это время стою как дурак. Она поворачивается ко мне.
— Если хочешь помочь, можешь развести огонь, пока еще совсем не стемнело.
— Развести огонь? Да это стопудово незаконно посреди национального парка. И зачем нам вообще этот огонь нужен? — спрашиваю я. — Тут даже не холодно.
— Чтобы приготовить ужин.
Затем она достаёт из рюкзака две вырезанные из дерева штуки, похожие на штыри, и, со щелчком, соединяет их вместе, а так же извлекает связку маленьких стрел. Будь я проклят, но она и правда уходит в лес с мини-арбалетом.
Огонь развести я даже и не пытаюсь. Вернувшись в машину, я полчаса вожусь со своим айфоном, пытаясь его включить, но он полностью мертв. Размышляя о том, что она с ним сделала, я поднимаю голову и вижу, как, держа дохлого кролика за задние лапы, на поляну возвращается Джуно.
Даже не глядя в мою сторону, она садится, достает здоровенный охотничий нож из своего рюкзака и начинает свежевать тушку. Не могу на это смотреть. Мне дурно.
Вернувшись на поляну, я вижу, что она уже развела костёр и, воткнув в землю с каждой его стороны по ветке, теперь сооружает какой-то самодельный вертел. Как бы невзначай, будто шнурки развязывает, она вставляет третью ветку сырому, краснокожему кролику в рот, тут же вытаскивает её с другого конца. Мне снова нужно прогуляться в лес, потому что, кажется, меня стошнит.
К тому времени, как я снова возвращаюсь, штука на вертеле и впрямь походит на мясо и пахнет достаточно аппетитно, чтобы у меня потекли слюнки. Стоя там, я смотрю, как, используя стекающий в небольшую миску мясной сок, она жарит в нем какие-то грибы и листья.
— Я, конечно, понимаю, что поиск пищи это последний крик моды, среди таких вот любителей натур-продуктов, но ты же знаешь, что в получасе езды отсюда есть Макдональдс?
На мгновение мне кажется, что она меня не узнает. Но затем она небрежно отрезает кусочек от лапы того, что ещё час назад было милым и пушистым и бегало неподалёку, и решительно протягивает мне на кончике ножа, словно бросая вызов. Я вздрагиваю, но снимаю мясо с лезвия и кладу в рот. Бог мой, до чего же вкусно. Она видит выражение моего лица и улыбается.
— Я видела вывеску МакДональдса по дороге. Но я попробовала еду из него в Сиэтле, и честно говоря, она противная до ужаса.
Глава 21
ДЖУНО
Весьма вероятно, что он самый глупый парень, какого я когда-либо встречала.
Хотя нет. Не глупый. На самом деле он выглядит достаточно умным. У него большой словарный запас, когда он усиленно пытается воспользоваться им. И я могу сказать — он слушает каждое мое слово и сохраняет его на потом. Зачем? Как сказал Фрэнки, у него есть скрытые мотивы. Майлс нуждается во мне так же, как и я в нем. У него есть секреты. Как и у меня. Однако мой оракул сказал быть честной с ним. Это не значит, что я должна рассказать ему историю всей моей жизни — нет, если он не спрашивает. Поэтому я не буду ожидать от него того же.
Я сменила свою оценку с "глупый" на "наивный". Очевидно, что он жил в теплице. И я говорю про теплицу не в сравнении с той дикостью, в которой выросла я. Он жил в том, что Деннис бы назвал "счастливой жизнью, к несчастью для всего остального мира". Блаженное неведение богатого отпрыска.
После недельного блуждания по улицам Сиэтла, разница между состоятельными и бедными людьми стала для меня очевидной. В сравнении с повстречавшимися мне простыми людьми, нарочито обыденная одежда Майлса, его поставленная речь, чересчур беспечное и самоуверенное поведение — все сводилось к наличию денег, которых он сам не зарабатывал.
Я оборачиваюсь посмотреть на пламя и задаюсь вопросом: то ли он не знал, как разложить костер, то ли просто поленился об этом побеспокоиться. Я не понимаю, почему Фрэнки сказал, что он мне нужен. Мне он кажется последним человеком на Земле, который смог бы мне сейчас пригодиться. Не умей Майлс водить, он бы вообще висел на мне мертвым грузом.
Он упорно настаивал на ночевке в машине, пока я не сообщила ему, что запах ароматизатора в виде черепа и перекрещенных костей, свисающего с зеркала заднего вида, и пакетов чипсов и печенья, припрятанных на заднем сиденье, могут привлечь медведя, который не постесняется отодрать дверь машины, орудуя здоровенными когтями.
Первый раз я видела, чтобы он так шевелился. Он отодрал череп-ароматизатор с зеркала, выгреб пакеты с заднего сиденья и пулей унесся куда-то в лес, вернувшись, минут через десять уже с пустыми руками. Он даже оставил машину проветриться с опущенными стеклами, и без колебаний устроился спать в палатке, стоило мне только сказать, что в ней безопаснее.
Я с нетерпением жду, когда же он уснет. Наконец, увидев, что он перестал ворочаться, я выуживаю из рюкзака мешочек с порошком слюды. Бережно отмерив маленькую серебристую горстку, я швыряю порошкообразную слюду в пламя. — Папа, — говорю я, представляя его лицо, и смотрю направо поверх языков пламени.
Ничего не происходит, и нить беспокойства крепко стягивает мне грудь. Как я сказала Майлсу, помимо чтения оракулов больше в Сиэтле я не смогла ничего прочитать. И я не знаю, связано ли это было с пребыванием в городе. К счастью, мне удалось совершить то небольшое колдовство и поджарить его сотовый телефон. Но ощущение такое, будто что-то меняется: либо во мне, либо в моей связи с Йарой.
Вообще, ещё на пути в Сиэтл, во время тех непростых пяти дней на корабле я начала ощущать перемену. Тёмный, стелящийся туман над всем, что я знаю. Если старейшины врали насчёт войны, могла ли Йара быть их очередной выдумкой? В глубине души я, конечно, знаю, что Йара существует. Просто такое ощущение, что у меня пропадает с ней связь.
Я прогоняю эти мысли и сосредотачиваюсь на костре. Немного погодя, изображение всё же появляется.
Всё точно так, как в моём видении: бесплодная пустыня с кактусами на переднем плане и каменными образованиями вдалеке. И хотя время ночное, это местоосвещает яркая луна. Я вижу группу небольших сооружений из глины или грязи. Я помню, что нечто подобное было в ЭБ — в статье про коренных американцев, и пытаюсь вспомнить, в какой части Америки они жили. Сооружения окружены высоким ограждением, увенчанным колючей проволокой. Оно тянется вдаль, насколько хватает взгляда, и, изгибаясь под углом, уходит в другую сторону. Граница лагеря. Моих людей держат в плену.
Вскоре из одной лачуги появляется мой отец, обхватывающий себя руками. Немного отойдя, он останавливается и смотрит на луну. У него печальное лицо. Обеспокоенное. Я знаю, что он думает обо мне. Интересно, он вышел, потому что каким-то образом почувствовал, что я пытаюсь его прочесть?
За последние две недели я столько думала об отце и своём племени, что теперь, когда вижу его, меня захлестывают противоречивые чувства. Одна часть меня хочет броситься к нему, обнять и не отпускать. Другая — хочет кричать. Хорошенько его встряхнуть. Спросить, почему он мне врал. Почему, с тех пор как пятилетнюю меня начал обучать Уит, мудрецы племени постоянно лгали. Почему взрослые обманывали детей. Почему они промывали нам мозги, заставляя думать, что внешнего мира нет, словно загнанных кроликов заставляя прятаться от опасности, которой никогда не было. Из-за этого заговора взрослых — семьи, которой я всегда верила — вся моя жизнь была фарсом.
У меня щиплет глаза, и я вытираю слезу злости. Нащупав в рюкзаке пальцами огненный опал, я достаю его и, положив на ладонь, вдавливаю в землю.
— Папа, — говорю я. Ничего. Он слишком далеко, чтобы я прочла его эмоции. Или, возможно, это моя злость не позволяет установить связь с Йарой.
В сотый раз я думаю, что же из того, чему меня учили, было паутиной лжи, которой нас опутывал мой отец с другими старейшинами племени, а что — правдой. Боль от их предательства до сих пор прожигает мою грудь насквозь, но, по крайней мере, у меня по-прежнему есть Йара. Больше я не знаю, во что верить. Я покинула свой дом. И теперь блуждаю по этому новому миру. Я снова фокусируюсь на фигуре отца, неподвижно стоящей в пустыне.
— Со мной всё хорошо, папа, — говорю я, осознавая, что он меня не слышит. Сглотнув комок в горле, я добавляю: — И я за тобой иду.
Глава 22
МАЙЛС
Она разговаривает во сне. Упоминает пару писателей — Бекетта и Неруду — и несколько других имен, которые я не могу разобрать, бормоча, как люди говорящие во сне. Она говорит о «бандитах», как она их боится. Затем она говорит что-то о своем отце и мучительным голосом стонет: «Почему?».
И на мгновенье она кажется такой беззащитной, такой нормальной, что, несмотря на кошмарную стрижку, мне хочется её обнять. Сказать, что все будет хорошо, пусть даже я понятия не имею, что с ней вообще происходит.
Затем я вспоминаю, что она является не только главной целью розыска отца, но и опасной психически неуравновешенной. Я не двигаюсь с места.