Per creperum*
Я люблю Сиану. Мне нравятся её узкие, запруженные людьми улочки, цветочные гирлянды, свешивающиеся из окон, дети и собаки, с шумом носящиеся по переулкам. Я люблю шум, движение, скопления людей. Иногда, конечно, слегка устаю от всего этого, но любить от этого не перестаю.
Поэтому обедать я предпочитаю не в своём особняке в квартале Роз, а в "Трёх желудях". Это таверна на перекрестье Торгового и Гранатового переулков, на углу рыночной площади. Отличная таверна, хозяина я знаю сто лет, он никогда не подсунет мне на сдачу фальшивую монету и не разбавит вино сильнее положенного. Здесь многие наши обедают, преимущественно офицеры - для рядовых в "Трёх желудях" дороговато. Для меня, говоря по правде, тоже, но мэтр Пеппино, хозяин, открыл для меня бессрочный кредит. Я стараюсь им не слишком злоупотреблять.
- Поздновато вы сегодня, сир, - заметил он, оправляя скатерть. - Я уж думал, не придёте.
- Поздновато и ненадолго, старина. Дел по горло.
- Ну да, ну да, служба - дело такое... Как там ваш отпуск? Скоро ли нас покинете?
- Хотелось бы поскорее, - ответил я, улыбнувшись. - Ничего личного.
- Да уж, ваше личное - оно не ко мне, - хохотнул Пеппино. - Когда думаете возвратиться?
- Не знаю, как повезёт. Надеюсь, что не раньше весны.
Трактирщик разочарованно цокнул языком. Я знаю, это не притворство - он в самом деле славный малый. Иногда вечерком, когда мало посетителей, мы с ним садимся за столик у камина и выпиваем вместе кружку эля. За мой счёт, разумеется.
- Как обычно, да? Нынче особенно удался молочный поросёнок.
- Давай его сюда. Погоди! Вина сегодня не надо. Дай простой воды.
Взгляд Пеппино становится понимающим - хотя ничего он, конечно, не понимает. Но вопросов никогда не задаёт. Не в последнюю очередь поэтому я и люблю его заведение.
Пока готовится мой заказ, я откидываюсь на спинку стула, вытянув ноги под столом, и оглядываю зал. Народу сегодня немного, и всё знакомцы: компания офицеров из мушкетёрского полка (они всегда здесь обедают); группа молодчиков, недавно появившаяся при дворе и ещё не облазившая все сианские забегаловки; мэтр Боско, ростовщик, которому должны они все. Я ему не должен, поэтому мило ему улыбаюсь, и он возвращает улыбку несколько натянутой. Вечер выдался промозглый и пасмурный, воздух набух влагой, в зале душно, несмотря на раскрытые окна, парит и клонит в сон. Я лениво оглядываю посетителей за соседними столами, размышляя, к кому бы из них напроситься в компанию. Нет настроения ужинать одному.
- Леон! Леон Сильване! Гром меня разрази!
Всё началось тогда, в тот пасмурный, набухший влагой вечер, ничем не отличавшийся от всех прочих.
Я обернулся на голос, не узнавая его. И того, кто меня окликнул и теперь шёл к моему столу быстрым, размашистым шагом, я тоже сперва не узнал. Рослый, смуглый мужчина в мундире времён Шимранской кампании, но с отнюдь не военной стрижкой - чёрные волосы не по уставу взлохмачены и отросли так сильно, что спадают на шею. Он оказался напротив меня, а я всё сидел, глядя на него в удивлении. И только когда белозубая улыбка сверкнула на тёмном от загара лице, я вскочил, едва не перевернув стул, и воскликнул:
- Господи боже! Этьен! Это и вправду ты?!
"Три жёлудя" - приличное заведение, вопли и толкотня тут большая редкость, если только офицеры не празднуют чьё-нибудь повышение. Поэтому десяток любопытных глаз следит за тем, как мы обмениваемся рукопожатием, порывисто обнимаемся и снова трясём друг другу ладони, изумлённо смеясь, и я даже не знаю, кто из нас двоих удивлён сильнее - он или я.
- Ну и ну! А говорят, что Сиана - большой город, - смеясь, проговорил Этьен, всё ещё не выпуская моей руки из крепкой ладони. - Такой большой, что в первом же кабаке я встречаю старого друга.
- Ты только приехал? Садись! Эй, Пеппино, ещё один стул! И заказ мой удвоить.
- Утроить! - расхохотался Этьен. - У меня с утра в желудке ни крохи, и я хочу сожрать чего-нибудь поосновательней, чем три жёлудя.
Смеётся он всё так же: открыто и громко, привлекая всеобщее внимание. В остальном он переменился довольно сильно - так, что я едва узнал человека, ближе которого у меня долгое время не было никого.
Мы одного роста и возраста, но Этьен выглядит старше и крупнее меня. Я его помню совсем мальчишкой - мы вместе учились в военном пансионе, куда, заботясь о дальнейшей нашей карьере, отправили нас отцы. Сперва казалось, что у нас нет ничего общего: я с запада, из Ритонда, он - южанин. Я всегда любил компанию, он всегда дичился. Мне нравились науки, балы, салонные разговоры - он предпочитал охоту, поединки и кулачные бои. В кулачном бою его никто не мог одолеть, я в своё время выиграл немало денег, ставя на него в школьных соревнованиях. А вот в поединке на шпагах он не мог меня победить. Мало кто мог. Хотя и никто не знал, почему.
Мы не походили друг на друга, но мне с ним было хорошо, как ни с кем. И ему, похоже, было так же комфортно рядом со мной.
Когда наше обучение кончилось и учебный полк расформировали, мы потеряли друг друга из виду. Мой отец имел связи в столице, тогда ещё при дворе старого императора Вильема, и пробил мне довольно тёплое местечко. Что сталось с Этьеном, я не знал: мы обменялись парой писем, но он всегда говорил, что терпеть не может эпистолярный жанр, и переписка быстро заглохла. Я успел вызнать только, что он стал морским офицером и собирался плыть за море на одном из новых судов. Это было девять лет назад. Судя по его нынешнему загару и обветренному, ещё более жёсткому, чем прежде, лицу, он и впрямь немало времени провёл в море. Но походка его не была походкой моряка, отвыкшего от суши. Его шаг, осанка, взгляд выдавали всё ту же решительность и упрямство, которые восхищали меня в детстве. Я мечтал быть таким, как он. В шестнадцать лет кажется, что для упрямых и стойких открыт весь мир.
- Так когда ты приехал? - спросил я, когда сладко дымящиеся блюда наконец заполнили стол, а старина Пеппино принялся откупоривать бутылки.
- Да вот только что, этим утром, - ответил Этьен, отбирая у трактирщика бутылку. - Дай сюда, болван, разве так наливают офицерам?
Он с размаху треснул горлышком бутылки о край стола. Осколки стекла брызнули в стороны, красный поток, пенясь, хлынул на скатерть. На глазах у оторопевшего трактирщика Этьен вскинул руку с бутылкой; вино хлестало из отбитого горлышка, заливая его манжет.
- За встречу, друг Леон!
Я не собирался сегодня пить, но отказать ему не мог. Он всегда был немножко сумасшедшим, Этьен Эрдайра... Я взял вторую бутылку и, мельком бросив на Пеппино виноватый взгляд, обрушил её на край стола. Этьен захохотал, и мы шумно чокнулись битым стеклом.
- Ох уж эти господа вояки, - проворчал трактирщик, отходя. - Вот скатерть теперь менять.
- Потом сменишь, - бросил ему Этьен и, отставив бутылку, взглянул на меня. - Проклятье, а ты словно совсем не изменился. Я тебя сразу узнал, с порога. Ну надо же, чёрт побери, чтоб такое совпадение!
- Мы бы в любом случае встретились, - возразил я. - Ты ведь приехал ко двору?
Он приподнял брови - они, кажется, стали за эти годы ещё чернее и гуще. Потом усмехнулся.
- А, ты про мой мундир. Да, я был в Шимране.
- Я тоже. В каком ты состоял полку?
- Вряд ли в том же, в котором ты. Но погоди обо мне, расскажи про себя. Я же ни черта о тебе не слышал с тех пор, как ты умотал в свою Сиану.
От кого-нибудь другого это могло бы прозвучать как упрёк. Я всегда знал, что Этьену заказан тот путь, который столь приветливо стелился передо мной. Его дед, Раймон Эрдайра, имел когда-то неосторожность поспорить с императором Вильемом, тогда ещё юным, но уже вспыльчивым и гневливым, больше всего на свете ненавидящим непокорность. Результат не заставил себя ждать: Эрдайрам было отказано от двора, и весь их род обратился в изгоев. Императора Вильема уже четыре года не было в живых, однако его наследник, Аугусто Первый, не спешил снимать с Эрдайры опалу. Может быть, если бы Этьен проявил покорность и попросил прощения за деда, его бы охотно и милостиво простили. Но, увы, упрямство и гордость - фамильная черта Эрдайры.
Я всегда чувствовал себя от этого слегка виноватым, потому и теперь смущённо усмехнулся.
- Да ты сам знаешь, как у меня... Всё, как задумывалось. Вступил в мушкетёрский полк, дотолкался до лейтенанта... Служу теперь в личной гвардии его величества.
Этьен присвистнул.
- А ты ловок! Личная гвардия императора - это тебе не грязь мордой в окопе месить, а?
Я пожал плечами. Этьен говорит без злости и зависти то, что я за последние три года привык слышать чуть ли не ежедневно, притом от особ, настроенных ко мне куда менее доброжелательно. Да, я первый за последние полвека человек, ставший в двадцать три года офицером личной охраны императора. Я, разумеется, дворянин, но не столь знатного рода и не столь внушительных связей, чтобы это могло объяснить мой стремительный карьерный взлёт. Я привык отшучиваться в ответ на подобные замечания. Больше мне ответить на них нечем... даже если бы я и хотел ответить - как, например, сейчас Этьену.
- Юный, красивый, высокопоставленный офицер, - протянул Этьен, хитро прищурясь. - Дамы должны быть от тебя без ума.
- Должны, - согласился я. - Скажи им об этом при случае.
- Да брось! Сколько у тебя сейчас любовниц? Ты их всех помнишь по именам?
Я с улыбкой покачал головой.
- Это позади, Этьен. Я остепенился.
Он снова присвистнул и пристально посмотрел на меня. Мне вдруг стало странно неловко от этого взгляда - так, словно я сам не зная чем обидел его.
- Не говори мне... Только не говори...
- Ты её должен помнить, - смущённо усмехнулся я. - По-моему, ты застал моё тогдашнее безумие.
- Господь всемогущий, - проговорил Этьен и щёлкнул пальцами, припоминая. - Погоди-погоди, я сам... Элишка... Элишка Лиерте, верно?
- Верно. Странно, что ты помнишь - уж ты-то точно не в силах упомнить имён всех своих портовых жён.
Он расхохотался - оглушительно и дерзко. Люди, долго жившие при дворе, приучиваются смеяться, почти не разжимая губ, от чего смех выходит негромким и каким-то гаденьким. Этьен смеялся открыто и искренне. Я понемногу вспоминал, почему когда-то так восхищался им.
- Ну как же, Элишку Лиерте забыть невозможно - ты мне ею чуть мозг не вынул. Только о ней и мог говорить последние полгода, после того треклятого бала в Киндаре. Но погоди, ты же вроде писал, что её опекун против вашего брака? Что, дескать, она чересчур хороша для тебя?
- Так и было. Но когда его императорское величество зачислил меня в свою гвардию, сир Лиерте изволил переменить мнение.
- Чёрт подери тебя, проходимца. Не удивлюсь, если ты добивался этой должности только ради своей малышки - с тебя станется!
Я снова пожал плечами. Девять лет прошло, а этот парень всё так же видит меня насквозь. Это радовало меня, потому что сулило возобновление старой дружбы, но, с другой стороны, немного тревожило. Тогда я думал - это от того, как изменилось с годами его лицо. У меня было чувство, словно я сижу с незнакомым человеком, который, меж тем, знает меня лучше, чем я сам.
- Так она теперь...
- Элишка Сильване, - закончил я. Господи, как мне нравилось говорить это, снова и снова. Уже почти год, а я всё никак не могу распробовать вкус этих божественных слов. Элишка Сильване. Моя Элишка. Этьен смотрел на меня, и внезапно я сказал то, что не успел сказать ещё почти никому: - К весне у нас будет первенец.
На сей раз Этьен не улыбнулся, и мне опять почудилось, что я, не желая того, что-то сказал или сделал не так. В его глазах мелькнуло что-то странное, что-то чересчур жёсткое. Не будь я уверен в нём - решил бы, что он сам был влюблён в мою жену и теперь внутренне сходит с ума, слушая, как я хвастаюсь перед ним своим счастьем.
А потом он вдруг схватил бутылку и хрястнул ею по столу напротив моей.
- За сиру Сильване и вашего мальчугана. Чтобы мальчуган был, слышишь? Смотри у меня!
Он опять улыбался - и как мне было не выпить с ним за такое?
- Лиерте, ну надо же, - оторвавшись от вина, сказал Этьен. - У них ведь до хрена денег, а? Не говоря уж о том, что они в родстве с императором.
- Не так уж до хрена и не в таком уж родстве. Четвероюродные кузены, что-то вроде того...
- Да ладно, не прибедняйся. Я чертовски рад, что ты так удачно женился.
- Удачно, - искренне согласился я. - Очень удачно, Этьен.
Он отёр верхнюю губу изящно-небрежным жестом.
- Ну а ты-то как? Ходил за море?
- Ходил. Аж до самой Луссианы.
Я присвистнул.
- Далековато занесло.
- Ещё и не так далековато. Алаксанья, Белонна, Руван. Помотался изрядно, нигде особенно не засиживался.
- А в Сиану тебя теперь как занесло?
Этьен загадочно улыбнулся. Когда он улыбался, в уголках его обветренного, жёсткого лица появлялись ямки, мгновенно превращавшие его в мальчишку, с которым я учился вместе вечность назад. Он усилил это ощущение, когда приставил ладони ко рту и сказал громким, трагичным шепотом:
- Меня привела любовь.
Влюблённый Этьен Эрдайра - это что-то вроде метели, зарядившей в разгар лета. За время нашей учёбы я влюблялся раз семь или восемь (до Элишки, конечно). Он - ни разу, и жестоко высмеивал меня, когда я со всем пылом экзальтированной юности изнывал от сердечных мук.
Но он ведь переменился, так? Может быть, не только внешне. Я потребовал подробностей.
- Ни слова - боюсь сглазить, - заявил Этьен, лукаво блестя глазами. - Одно тебе скажу: я своего точно не упущу.
- За будущую сиру Эрдайру? - предложил я, и Этьен, расхохотавшись, поддержал тост.
Всё, сказал я себе, прижимаясь губами к битому стеклу импровизированного бокала, это последняя. Больше мне сегодня нельзя никак. Император может прислать за мной в любую минуту.
- А откуда ты сейчас прибыл? - спросил я, когда Этьен вспомнил наконец о том, что с утра, по его словам, ничего не ел, и накинулся на молочного поросёнка. - Тебе есть где остановиться? У меня в особняке девять спален, а мне, честно, одной больше чем достаточно.
- Благодарю, я уже снял комнату. А приехал я из Зертаны, - небрежно, как ни в чём не бывало, ничуть не понизив голоса ответил Этьен.
Полдюжины голов немедленно повернулись к нам.
С минуту над столом висела тишина. Этьен уплетал ужин, я ему не мешал. Потом сказал тихо:
- Здесь, в Сиане, тебе не стоит кричать об этом так громко, Этьен.
- Правда? - он удивлённо вскинул брови, промакивая рот салфеткой. - Это ещё почему?
- Потому что тебя могут неправильно понять. Сейчас сказать, что ты побывал в Зертане - это всё равно что признаться, будто служишь графу Агилойе.
- А если и так? - спросил он небрежно, отбрасывая салфетку и откидываясь на спинку кресла. - Если и так, мой друг, что тогда? Донесёшь на меня?
Он смотрел мне прямо в глаза, насмешливо и сурово.
Он не шутил.
Я почти физически почувствовал, как краска сползает с моих щёк. Этьен - человек Агилойи?.. Мятежного графа Зертанского, родного дяди императора Аугусто, который вот уже четыре года, с самого дня помазания на престол, оспаривает у императора его право на трон Вальены? Будь это даже шуткой, за такую шутку можно было загреметь в каземат. Но если это правда, то признаваться в таком среди бела дня, в людном месте, при толпе свидетелей - чистое самоубийство. Наш владыка Аугусто - человек мудрый, спокойный и великодушный, но всем известна его лютая ненависть к дяде, публично называвшем его незаконнорожденным ублюдком ещё до коронации. История там в самом деле запутанная и непростая: император Вильем, отчаявшись получить потомство от своей первой супруги, потребовал у святой церкви расторжения брака. Простому смертному в этом было бы, конечно, отказано; но императору необходимо потомство, и повод был достаточно веский. К сожалению, императрица Аурелия имела немалое влияние на епископат; говаривали, что за лояльность она платила церковникам не только поддержкой, но и собственным телом, даром что бесплодным, но всё же весьма привлекательным. Рассмотрение дела тянулось годами, даже отстранение императрицы от двора, осуждённое церковью, не помогло. В конце концов Аурелия умерла при довольно странных обстоятельствах - и тогда обнаружилось, что у императора уже есть наследник, сын Аугусто, рождённый от одной из его фавориток. На этой же фаворитке Вильем немедленно женился, презрев традиционный траурный год, полагавшийся вдовцу, сына признал и повелел считать наследником. Ход оказался более чем разумный, потому что больше сыновей у Вильема так и не родилось. Аугусто, родившийся бастардом, но ещё при жизни отца получивший законный статус, оказался первым в очереди на престол.