– Молодец, – похвалил Вершинин, – не растерялся. И немцев бы разнесло, и нас. Вставляй обратно чеку и пошли.
– Да не знаю я, где чека, – пробормотал и покраснел как маков цвет боец. – Вроде тут была, не могу найти, выронил, наверное…
– Ну, итить твою налево! – всплеснул руками Дорохов. – А голову ты случайно не выронил?
Ситуация складывалась пикантная. В последующие несколько минут бойцы ползали по траве, пахали носом землю, выискивая двойной кусочек проволоки, похожий на женскую шпильку для волос. А Листвянский сидел на коленях с миной библейского великомученика и побелевшими пальцами сжимал рычаг, предохраняющий боек от удара по капсюлю.
– Ты зачем это сделал, чудо? – шипел Вершинин.
– А я знал? – отбивался Листвянский. – Думал, точно брошу – они же вот, совсем рядом были… Вроде в руке держал, а потом уже нет… Я всю траву вокруг обшарил…
– И что теперь? – ехидно прищурившись, спросил Вершинин.
– А пусть сидит, – махнув рукой, предложил Цыгайло, – а мы пойдем.
– И сколько я так просижу? – уныло пробормотал Листвянский. – У меня уже пальцы затекли.
– Минут пять просидишь, – подумав, сказал Дорохов. – А потом взрывайся, мы уже далеко будем.
– Может, бросим, а? – жалобно протянул Листвянский.
– И думать не смей, – запретил Зорин. – Вся немчура в округе сбежится, вот тогда и повоюем.
Все замолчали и выжидающе уставились на командира – может, у отца родного имеются светлые мысли? Зорин пытался сообразить, имеется ли замена составной части боекомплекта. Булавка с иголкой не подойдут, проволока сгодится не любая. Но тут герр Ланге начал проявлять признаки беспокойства, завозился, закряхтел и начал тыкать куда-то подбородком. Все недоуменно уставились на него – дара речи лишился в битве противоречий? Проследили за его взглядом. Вершинин подпрыгнул и, радостно улюлюкая, куда-то пополз. Вернулся с пропащей чекой, сунул оторопевшему Листвянскому.
– Ну ты и забросил. Хорошо, что на кочку упала. Ох, раззява…
– Стыдно, бойцы, стыдно, – заулыбался Зорин, – презренный фриц оказался наблюдательнее и ответственнее, чем куча опытных разведчиков. Позор, солдаты. А вам, герр Ланге, – он хлопнул по плечу втянувшего голову в плечи немца, – выношу благодарность перед строем и премирую дополнительной банкой судака. Вы у нас отныне почетный пленник. Закройте, пожалуйста, рот, а то пиявка заползет. А Листвянский больше не ест.
Дорога вдоль болота на карте, как ни странно, значилась. Зорин тихо радовался – до линии фронта, представляющей загогулистую, а где-то весьма условную линию, оставалось немного. До наступления темноты они обошли усыпанную старыми пнями делянку, небольшую деревню, где визжал поросенок, ржали немцы и кони, визгливо смеялись женщины, и над всем этим мракобесием царил нестройный оркестр из губных гармошек. Из деревни ощутимо тянуло дымком и жареным мясом.
– Зайдем на минутку? – в шутку предложил Цыгайло. – А то у меня от этих консервов уже кишки узлом. А у фрицев весело, девочки, поросенок поспевает – с лучком, чесноком…
Темнело. Скапливались вечерние тени. Проглядывали контуры водонапорной башни – значит, совхоз. Мастерские МТС (машинно-тракторной станции). За деревней наткнулись на затянутую маскировочной сетью батарею «фердинандов» – «истребителей танков». Здесь все было серьезно – огневые точки, блиндажи, пулеметные гнезда, разветвленная сеть переходов между окопами. Судя по всему, это и было Бурмистрово. Батарею охраняло не меньше взвода солдат. Справившись с соблазном закидать их гранатами, разведчики юркнули в лес. Местность менялась – лес уже не составлял преобладающую часть ландшафта. Ползли, крались, перебегали, толкая в спину «языка», который никак не хотел осваивать особенности скрытого передвижения по пересеченной местности. Напряженно вглядывались в тяжелую тьму. В ложбинке между покатыми холмами была еще одна деревенька, занятая немцами. Контуры хаток – словно рослые скирды сена. Приглушенно гудел генератор, доносилась немецкая речь. Зорин практически не сомневался – это и есть Корюжевка. Но все-таки требовались уточнения. «Спросили» у часового на околице, обрисовавшегося в белесовато-мутной мгле. Тот охотно подсказал «ночным прохожим» – да, это Корюжевка, передовой рубеж, здесь стоит второй мотострелковый батальон третьего механизированного полка двадцать девятой мотопехотной дивизии, а Ваффен-СС в этой местности уже нет. За холмом никакой колючей проволоки, прожекторных установок – поскольку русских войск, по данным разведки, там тоже нет. А завтра и второго мотострелкового батальона не будет – получен приказ рано утром сниматься с занимаемых позиций и передислоцироваться юго-западнее…
Он просил не убивать его, ссылался на любимую жену в Дрездене, мелкого сына в грязных штанишках. Уверял, что война должна вестись по общепринятым нормам, а не диким образом, ведь мы живем в цивилизованном мире, где всякий военнопленный имеет права…
– Чего он там мырчал? – не понял Цыгайло.
– Даже переводить не хочется, – буркнул Зорин, вытер нож о траву и махнул рукой.
Полтора километра по какой-то клочковато заросшей местности, проход между холмами. Над полем стелилась голубовато-призрачная мгла. Расплывалась горбатина далекого леса. Всё такое непрочное, зыбкое, опасное. Он точно помнил, как шевелились сомнения, когда он смотрел на это поле, украшенное островками кустарника. Сто пятьдесят метров, а за ними лес. Там уже наши. Какая-то мысль – сверлящая, назойливая, как комар. Было время все обдумать, оценить, но разведчики газовали от нетерпения, да и самому, если честно, хотелось побыстрее оказаться у своих – тут идти-то…
– Рассыпаться, – приказал он, – кучей не валим. И шустро через поле…
В какой-то миг он выпустил из вида своих ребят. Поле заросло глухим бурьяном, исполосовано рытвинами, кочками. Ногу подвернул – надо же, какой неуклюжий! Поднялся, побежал, прихрамывая, догоняя своих. Слева Цыгайло подталкивал в спину пленного, а тот по мере удаления от позиций немецких войск становился каким-то нервным, плохо управляемым. Еще левее – Дорохов – вырвался вперед, двигался боком, оглядывался, поторапливал. Справа Мишка Вершинин, еще правее растяпа Листвянский. Екнуло в груди, когда он пробежал мимо рваной ямы, с краями, заросшими свежей травой, споткнулся о каску – откуда здесь, скажите на милость, каска? Обратил внимание на странный бугорок в траве, притормозил, всмотрелся – да это же разложившийся труп в советской шинели!
В этот момент все и взорвалось! Оглушительный хлопок, и там, где был Дорохов, расцвел оранжевый куст пламени. Зорин повалился в борозду – это и спасло ему жизнь. Закричал, как ишак, пленный Ланге, оттолкнул Цыгайло, побежал куда глаза глядят. Цыгайло бросился ловить, наступил на мину… От второго взрыва заложило уши. Зорина вырвало, разноцветные круги заплясали перед глазами.
– Товарищ сержант!!! – истошно вопил Листвянский. – Вы куда нас завели, это минное поле!!! – Он бросился бежать в обратную сторону. Что же он делает, идиот? Беги по собственным следам, а не по диагонали! Третий куст расцвел – и Листвянский взлетел, махая руками – или часть Листвянского взлетела…
Зорин стонал от бессилия, стал откатываться назад, добрался до воронки, заросшей травой, скатился в нее. А в следующее мгновение ему на голову сверзился Вершинин – обезумевший от страха, злости, схватил Зорина за грудки.
– Ты куда нас завел, Сусанин?! Все мертвы! Это и есть твой верный путь отхода?!
– Отцепись… – Зорин с силой оторвал его от себя, – не я писал нам путь отхода…
– А кто, твою мать?.. – Вершинин отпал, схватился за голову. И тут Зорин услышал стон. Приподнялся. Пополз, прощупывая землю перед собой. Как бы ни закапывали мины, а колпак детонатора все равно торчать обязан.
– Леха, ты куда, жить надоело? – сдавленно шипел в спину Мишка.
Цыгайло разорвало практически пополам. Он повалился на немца и буквально закрыл его своим телом. И все равно эсэсовцу досталось – стонал, катался по земле, как муха, которую плохо пришлепнули. Зорин склонился над ним. Немец не мог говорить, беззвучно распахивал и закрывал рот, держался за низ живота. Руки в крови. Осколок мины попал в живот. И долго живут с такими ранениями, если не оказать своевременную помощь? На умирающего герр Ланге вроде не тянул, но кто его знает? Зорин схватил пострадавшего за шиворот, поволок. Немец не упирался, но тащить одному такое несчастье – это надо быть Иваном Поддубным…
– Леха, ты что, офонарел? – шипел Вершинин. – Куда ты тащишь эту мразь? Брось ее, пусть подыхает…
– Мишка, дурак, тебя, видать, основательно контузило!.. – рычал Зорин. – Под трибунал захотелось? Забыл, чем светит невыполнение задания? Дело провалили, ребят потеряли, да еще и на минное поле погулять вышли! Думаешь, докажем, что мы ни в чем не виноваты? Меня расстреляют, тебя в штрафроту, и провоюешь ты в ней ровно три часа, если в первый же час не повезет… Закрой варежку, Мишка, помоги эту тушу вытащить. Да понежнее с ним…
Они волокли эту мычащую корову, отдуваясь, переругиваясь исключительно матом. Вернулись на исходную, а на западе ночное небо уже полосовали стрелы осветительных ракет, расцветали белые шары, рассыпались, озаряя местность мертвенно-бледным свечением. Немецких позиций в этой местности не было, разве что отдельные дозоры, они и посылали в небо ракеты. Слитные трели автоматов – стреляли не в пустоту, пули промчались рядом, как перепела – фррр. Подхватили вялое тело под мышки, побежали вдоль минного поля под защиту темнеющего на юге леса. Задыхались, ноги подкашивались, тяжелая ноша тянула к земле. Лес не приближался, а выстрелы гремели совсем близко – группа немцев бросилась на перехват. Они прибавили ходу, бежали уже на автомате. Ланге хрипло дышал, ноги волочились по земле. До леса оставалось метров семьдесят, когда очередь из автомата взбила фонтанчики под ногами. Попадали, открыли беспорядочный огонь по вспышкам света. «Шмайссеры» замолчали – залегли супостаты. Доносились отрывистые команды.
– Волоки его отсюда, Леха… – прохрипел Вершинин, – да пулей давай, без говорильни. Я прикрою. Догоню, не волнуйся… Давай помогу его тебе на загривок взгромоздить… Вот житуха райская у фрица, – пошутил напоследок Мишка, хлопая Ланге по оттопыренной заднице, – бесплатно прокатиться на хребте трижды орденоносного сержанта…
Он и не помнил, как доволок этого упыря до леса. Рухнул на колени, стряхнул его с себя, завалился в кустарник. Звуки боя доносились словно из-под толщи земли. Трескотня ППС путалась с трескотней немецких автоматов. Прогремели два взрыва, все стихло. Он завыл от отчаяния, стал долбить кулаком мягкую землю. Встал на колени, перевернул неподвижное тело. Испачкался в крови, брезгливо вытер руки о траву. Приложил ухо к груди фрица – вроде постукивало сердце. Взвалить эту глыбу на себя сил уже не было. Волок по земле, натыкаясь спиной на деревья, падал, сжимал прочный воротник эсэсовского мундира, волок дальше. Трещали сучья – кто-то рвался за ним. Он бросил фашиста, передернул затвор, поднялся, чтобы дорого продать свою жизнь. Полоснул по темноте и даже ухом не повел, когда одна из пуль рикошетом отлетела от дерева и едва не откусила ему нос.
– Леха, ты окончательно сбесился! – завопил Вершинин, выбираясь из ямы. – А ну немедленно прекрати стрелять!
– Мишка, твою мать… – Он обнимал товарища, не стесняясь слез, сжимал его так, что позвоночник трещал. – Тебя же убили, Мишка, я слышал два взрыва…
– Да перестань ты меня лапать! – Вершинин вырвался из медвежьих объятий. – Леха, уйди, ты ведешь себя как девчонка… Их всего трое было, эка невидаль, одного сразу положил. А гранаты… это я бросил. По-моему, им хватило. Пошли отсюда, Леха, фигня осталась…
Они тащили «языка», пока не подкосились ноги, пока не стало рвать от чудовищного напряжения. Их подобрала дозорная группа второго взвода разведроты под начальством сержанта Аничкина. Зорин плохо помнил, как из оврага вырастали скользящие тени, светили в лицо, подставляли плечи, говорили по-русски, сильно окая. Зато отлично запомнилось, как кто-то из разведчиков опустился на колени перед пленным немцем, осмотрел его в свете фонаря и недоуменно спросил:
– Парни, а на хрена вы этого покойника тащили? Он же готов, пульса нет…
Впервые за три года он испытывал такое унижение. Затопила горячая тяжесть стыда. Товарищи по взводу встретили гробовым молчанием, Мишка Вершинин куда-то пропал, комроты Калмаков хмурил брови и старательно отворачивался.
– Не нужен нам этот «язык», товарищ капитан, – настаивал Зорин, – он рассказал все, что знал. Стало быть, фашистскому «языку» в штабе поверят, а сержанту Советской армии – хрен? Немцы готовят контрнаступление, на позиции стягиваются отборные танковые части СС, возможна заброска в тыл парашютистов из диверсионного батальона… Как же так, товарищ капитан? Я действовал строго по инструкции, мы выходили предписанным маршрутом, с живым и здоровым «языком». Откуда взялось минное поле? Не поверю, что про него не знали в штабе дивизии. Там наши уже подрывались – давно, правда…
– Не знаю, Алексей, ума не приложу, почему так вышло, – бормотал расстроенный ротный. – Это явно ошибка, ты же знаешь, какой у нас бардак. Где-то не учли, забыли, не знали, понадеялись на авось…
Информация, возможно, и ушла по назначению. Но дорогу к первому кругу ада для сержанта Алексея Зорина уже мостили. ГАЗ-64, сияющий свежей краской, – явно не из тех, что бегают от пуль по фронтовым дорогам, учтивый, лихо козыряющий лейтенант в фуражке с красным околышем. Особый отдел, Государственное управление контрразведки СМЕРШ. Шестое, следственное, отделение. Плюс второе – работа с советскими гражданами, побывавшими на оккупированной территории. Тряска в тыл по колдобистой грунтовке. Калиничи, наводненные людьми в форме и штабными «Виллисами», штаб дивизии, добротная изба без опознавательных вывесок в семидесяти метрах от штаба. Руки не заламывали, и то спасибо. Вошел, доложил о прибытии. Уверенный, спокойный, пилотка по уставу – с небольшим наклоном вперед и вправо. Украдкой огляделся. Кабинет, украшенный плакатами о неустанных происках врагов, трещина на стекле, заклеенная бумагой на картофельном клее. Оперуполномоченный отделения контрразведки старший лейтенант госбезопасности Укладышев – чистенький, опрятный, с намечающейся лысиной. Перелистывал личное дело доставленного, периодически поднимая глаза на сидящего с каменной миной сержанта.
– Зорин Алексей Петрович… Год рождения – семнадцатый… хм, в знаменательный год вам посчастливилось прийти в наш мир… Родился в Новониколаевске, окончил школу в Новосибирске… Ну да, один и тот же город. А вы у нас коренной сибиряк, Алексей Петрович. Итак, окончил школу в 35-м году, закончил ФЗУ при заводе сельского машиностроения, автомобильные курсы при ДОСААФ, занимался боксом, успешная сдача норм ГТО… получено звание «Ворошиловский стрелок»… Похвально, Алексей Петрович. У вас в семье ни одного врага народа. Разве так бывает? Непорядок. Явные недоработки местных товарищей… Мать – скромная школьная учительница, отец – инженер на авиастроительном заводе, братьев и сестер нет. В 37-м году – поступление в Новосибирский институт военных инженеров транспорта. Факультет – «Эксплуатация железных дорог» – ну что ж, хорошая специальность, главное – нужная для военного хозяйства. Через год – чуть не отчислили за организацию массовой драки… Это нормально, Алексей Петрович, это лучше, чем за организацию троцкистского кружка или, скажем, террористической группы… В июне сорок первого закончил четвертый курс, в июле подал заявление в военкомат. Вы не мобилизованный, нет?
– Никак нет, – ответствовал Зорин, – была отсрочка на год, но я ею не воспользовался. Вернусь с войны – доучусь. Надеюсь.
– Похвально, Алексей Петрович, весьма похвально. Хорошая биография. И послужной список практически идеален. Безупречная служба в разведке действующей армии. Три медали – за спасение взятого в плен командира части майора Белобородько, которого впоследствии сняли с должности и репрессировали… Под Харьковом отличились летом сорок второго… Потом за рейд в составе диверсионной группы по вражеским тылам в захваченной части Сталинграда… Так я слушаю вас, Алексей Петрович, слушаю. Что вы имеете сказать по сути проваленного вами задания?
Нервотрепка продолжалась несколько часов. Зорин устал рассказывать чистую правду. Так хотелось соврать, но о чем? Как лазили по вражеским тылам, чего и сколько видели, как уничтожили фашистскую колонну и прибрали двух штабных крыс – рядовой Вершинин не даст соврать, сам в этом участвовал…