Дин Кунц
Лауре Альбано, у которой странный склад ума, но такое доброе сердце.
«О розе не мечтай,
Cтрашась, что шип уколет!»
«Вздох я шлю друзьям сердечным
И усмешку – злым врагам.
Не согнусь под ветром встречным
И в бою нигде не сдам».
Часть 1
Добро пожаловать в этот мир, Джимми Ток
Глава 1
В ночь, когда я родился, мой дед со стороны отца, Джозеф Ток, разразился десятью предсказаниями, которые определили всю мою жизнь. Он умер в ту самую минуту, когда я появился на свет из чрева матери.
Никогда ранее таланта ясновидения за Джозефом не замечалось. Он был кондитером, пек эклеры и лимонные торты, а не предсказания.
Для некоторых жизнь, если прожита она с достоинством, – великолепная арка, перекинутая из этого мира в вечность. Мне тридцать лет, и я не могу сказать, как выглядит моя жизнь со стороны, но точно знаю, это не арка, потому что мой путь – сплошные зигзаги от одного кризиса к другому.
Я – увалень. Не в том смысле, что я глуп, просто крупноват для своего размера, и я не всегда знаю, что делают мои ноги.
Говорю об этом не в силу присущего мне умаления собственного достоинства или даже смирения. Вероятно, образ увальня – часть моего обаяния, которое, как вы увидите дальше, приносит немалую пользу.
Несомненно, мои слова уже вызвали у вас вопрос: как это, «крупноват для своего размера». Что ж, как выясняется, написание автобиографии – задача куда более сложная, чем я поначалу предполагал.
Я не такой высокий, каким меня воспринимают некоторые люди. Собственно, совсем невысокий по стандартам профессионального (и даже школьного) баскетбола. Я не толстый, но и не качок, днюющий и ночующий в тренажерном зале. Пожалуй, с некоторой натяжкой можно считать меня здоровяком.
И однако мужчины выше меня ростом и куда массивнее, называют меня «большой парень». В школе меня прозвали Лосем. С детства я слышал шутки об астрономических счетах за продукты, которые, вероятно, приходилось оплачивать нашей семье.
Это несоответствие между моими истинными ростом и весом и восприятием моих габаритов другими людьми всегда ставило меня в тупик.
Моя жена, ось в колесе моей жизни, заявляет, что вид у меня куда более внушительный, чем фактические размеры. И люди, говорит она, судят обо мне по впечатлению, которое я на них произвожу.
Я нахожу это умозаключение нелепым. Ерундой, которая рождена любовью.
Возможно, я производил бы на людей столь сильное впечатление, если бы, скажем, падал на них или наступал им на ногу.
В Аризоне есть место, где брошенный мяч вроде бы катится вверх, отрицая закон всемирного тяготения. По правде говоря, все дело в необычном ландшафте, который обманывает глаз.
Подозреваю, что и я – некий природный феномен. Возможно, свет отражается от меня не так, как от других людей, странным образом преломляется, и в результате мои размеры оптически увеличиваются.
В ту ночь, когда я родился в центральной больнице округа Сноу, расположенной в городе Сноу-Виллидж, штат Колорадо, мой дед сказал медсестре, что ростом я буду в двадцать дюймов, а мой вес составит восемь фунтов и десять унций.
Медсестра сильно удивилась, услышав его, и не потому, что восемь фунтов и десять унций – слишком много для новорожденного. Не послужило причиной для удивления и внезапное превращение кондитера в прорицателя. Поразило медсестру другое: четырьмя днями раньше у моего деда случился обширный инсульт, вызвавший паралич правой половины тела и полную потерю дара речи; и однако, пребывая на кровати в палате интенсивной терапии, все свои предсказания он произнес ясным и четким голосом, не глотая буквы и не запинаясь.
Он также сказал медсестре, что я появлюсь на свет в двадцать два часа сорок шесть минут и что у меня будет отмечена синдактилия.
Синдактилия – из тех слов, которые трудно произнести до инсульта, а уж после – и подавно.
Синдактилия, как потом объяснила моему отцу та самая медсестра, – дефект внутриутробного развития, полное или частичное сращивание двух или более пальцев кисти или стопы. В самых серьезных случаях кости сращиваются настолько, что у двух соседних пальцев оказывается один ноготь.
Для исправления этого дефекта требуется несколько хирургических операций, если родителям хочется, чтобы их чадо смогло показать палец тому, кто крепко его достал.
В моем случае пальцы срослись на ногах, два – на левой, три – на правой.
Моя мать Маделин (отец, любя, обычно называет ее Мэдди) настаивает на том, что они сознательно намеревались отказаться от хирургического вмешательства и вместо операций при крещении назвать меня Флиппером.
Так звали дельфина, который играл главную роль в популярном телесериале конца 1960-х годов (само собой, телесериал также назывался «Флиппер»). Моя мать говорит, что этот сериал отличала «удивительно веселая глупость». Его сняли с эфира за несколько лет до моего появления на свет.
Флиппера, самца, сыграла дрессированная дельфиниха по кличке Сюзи. Скорее всего, это был первый случай трансвестизма на телевидении.
Разумеется, это не совсем правильное использование вышеуказанного термина, поскольку транссвестизм – переодевание мужчины в женщину для получения сексуального удовольствия. Понятное дело, что Сюзи, она же Флиппер, обходилась без одежды.
То есть в этом сериале женская звезда всегда выступала обнаженной и при этом без труда сходила за мужчину.
Всего лишь двумя днями раньше, за обедом мама испекла свой знаменитый пирог с сыром и брокколи. Она задала риторический вопрос, а не начавшееся ли с «Флиппера» падение телевизионных стандартов привело к занудным шоу с извращенцами, которые в такой чести на нынешнем телевидении.
Отец ей подыграл: «Все началось с Лэсси. В каждом фильме она играла голой».
– Лэсси всегда играли кобели, – ответила мать.
– Именно об этом я и толкую, – указал отец.
Мне удалось избежать имени Флиппер благодаря удачным хирургическим операциям, разделившим мои пальчики на ногах. В моем случае они срослись только кожей, не костями. Поэтому их разделение оказалось достаточно простым делом.
Тем не менее предсказание моего деда в части синдактилии, прозвучавшее в ту ночь, когда природа разбушевалась, как никогда, оказалось верным.
Если бы я родился в самую обычную ночь, семейная легенда все равно трансформировала бы ее, и ночь эта стала бы на удивление тихой и спокойной: все листочки замерли бы в неподвижном воздухе, все ночные птицы затихли, ожидая моего появления на свет божий. Семья Токов склонна к драматизации.
Но даже если преувеличение имело место быть, гроза в ту ночь разразилась достаточно жуткая, чтобы Колорадские горы сотрясались до самого основания. Сверкали молнии, громовые раскаты сливались друг с другом, словно небесные армии сошлись в жестоком бою.
Пребывая в материнской утробе, я не подозревал ни о громах, ни о молниях. А родившись, должно быть, отвлекся видом своих необычных стоп.
Случилось это 9 августа 1974 года, в тот самый день, когда Ричард Никсон добровольно ушел в отставку с поста президента Соединенных Штатов Америки.
Падение Никсона не имело ко мне ровно никакого отношения, как и тот факт, что на той неделе первую строчку в чартах занимал Джон Денвер с его «Песней Энн». Упоминаю об этом лишь для исторической привязки дня моего рождения.
С Никсоном или без оного, я нахожу, что наиболее важными событиями 9 августа 1974 г. стали мое рождение и предсказания моего деда. Ничего не поделаешь, дает о себе знать мой эгоцентризм.
Благодаря рассказам многочисленных родственников о том дне, я буквально вижу, как мой отец, Руди Ток, мотается из одного конца центральной больницы округа в другой, между родильным отделением и палатой интенсивной терапии, между радостью (грядущее появление сына) и горем (быстрое приближение смерти горячо любимого отца).
* * *
С полом, выложенным синими плитками, светло-зелеными стенными панелями, желтым потолком и белыми занавесками с оранжевыми аистами комнату ожидания для отцов наполняла отрицательная энергия, генерируемая наложением цветов. Пожалуй, комната эта могла служить съемочной площадкой для детского шоу, ведущий которого вел тайную жизнь маньяка-убийцы.
Обстановка усугублялась и присутствием клоуна, который дымил, как паровоз.
Руди заступил на вахту ожидания родов вместе с еще одним мужчиной, не из местных, артистом цирка, приехавшего в город на неделю. Шатер, где шли представления, стоял на лугу около фермы Хэллоуэя. Мужчина представился как Бизо. И это не было именем, с которым он выходил на манеж. Так уж его звали – Конрад Бизо.
Натали, жена Бизо, была воздушной гимнасткой, из знаменитой семьи воздушных гимнастов, которые по праву считались цирковой элитой.
Родители Натали, братья и сестры, кузены и кузины, порхающие под куполом цирка, в больницу приехать не смогли: в этот вечер шатер заполнили зрители, ради которых цирк и приехал в город.
Впрочем, вполне возможно, воздушные гимнасты также хотели показать, что не одобряют выбора Натали, решившей выйти замуж за клоуна. В каждой субкультуре и этносе есть свои предрассудки.
Нервничая в ожидании родов, Бизо нелестно отзывался о своих новых родственниках. Называл их самодовольными, неискренними.
Сердитые слова вырывались из него вместе с клубами едкого дыма: «двуличные», «интриганы», а потом он разразился тирадой, очень уж поэтической для клоуна: «Блаженные души в воздухе, которые становятся предательскими, стоит ногам коснуться земли».
Бизо приехал не в полном костюме клоуна. Более того, его сценический наряд больше соответствовал грустной традиции Эмметта Келли, чем ярко разодетых клоунов «Цирка братьев Ринглинг». Тем не менее он являл собой странное зрелище. Мешковатые брюки коричневого костюма сзади украшала широкая клетчатая полоса, руки чуть ли не до локтя торчали из укороченных рукавов. Один лацкан практически полностью был закрыт искусственным цветком, размером с тарелку для хлеба.
Прежде чем примчаться с женой в больницу, он сменил клоунские башмаки на кроссовки и снял с носа большую красную круглую резиновую нашлепку. Однако остались и белые круги вокруг глаз, и красные пятна румян на щеках, и мятая шляпа-пирожок.
Налитые кровью глаза Бизо цветом не отличались от нарумяненных щек, возможно, потому, что едкий сигаретный дым раздражал слизистую, но Руди подозревал, что причина еще и в выпивке.
В те дни курить разрешалось везде, даже в комнатах ожидания родильных отделений. И счастливые отцы традиционно раздавали сигары, празднуя рождение ребенка.
Уходя от кровати умирающего отца, бедный Руди вроде бы мог найти убежище в комнате ожидания. И его горе могла бы смягчить радость скорого перехода в категорию отцов.
Но и у Мэдди, и у Натали роды затягивались. И всякий раз, возвращаясь из палаты интенсивной терапии, Руди находил в комнате ожидания бормочущего себе под нос, с налитыми кровью глазами клоуна, искуривающего пачку за пачкой «Лаки страйк» без фильтра.
Под грохот громовых раскатов, в сверкании молний, Бизо превратил комнату ожидания в сцену. Кружил по синим плиткам винилового пола, от одной розовой стене к другой, курил и кипел изнутри.
– Руди Ток, вы верите, что змеи могут летать? Разумеется, нет. Но змеи могут летать. Я видел их высоко над ареной. За это зрелище хорошо платили и им громко аплодировали, этим кобрам, этим мокасиновым змеям, всем этим мерзким гадюкам.
Бедный Руди реагировал на эти тирады сочувственными кивками, междометиями, цоканьем языка. Он не хотел поощрять Бизо, но чувствовал: отсутствие реакции приведет к тому, что злость клоуна выплеснется на него.
Задержавшись у залитого дождем окна, с густо накрашенным лицом, которое подсвечивал отблеск молний, Бизо спросил: «Кого ждете, Руди Ток, сына или дочь?»
Бизо обращался к нему исключительно по имени и фамилии, словно они составляли неделимое целое: «Рудиток».
– У них тут есть новейший ультразвуковой сканер, – ответил Руди, – так что они могли бы сказать нам, мальчик будет или девочка, но мы не захотели этого знать. Нас волнует только одно: чтобы ребенок родился здоровым.
Бизо выпрямился во весь рост, гордо вскинул голову, повернулся к окну, за которым бушевала гроза:
– Мне не нужен ультразвук, чтобы подтвердить то, что я и так знаю. Натали родит мне сына. Род Бизо не умрет вместе со мной. Я назову его Панчинелло, в честь одного из первых и самых знаменитых клоунов.
«Панчинелло Бизо, – подумал Руди. – Бедный ребенок».
– Он станет величайшим представителем нашей профессии, – продолжил Бизо, – лучшим шутом, арлекином, паяцем. Его признают таковым от побережья до побережья, на всех континентах.
И хотя Руди только-только вернулся из палаты интенсивной терапии в родильное отделение, ему казалось, что он уже связан по рукам и ногам черной энергией, которая словно изливалась из подсвеченных молниями яростных глаз Бизо.
– Он не просто добьется признания, но станет бессмертным.
Руди куда больше интересовали новости о состоянии Мэдди. В те дни отцов редко допускали в «родилку», где они могли бы засвидетельствовать появление ребенка на свет божий.
– Он будет звездой цирка своего времени, Руди Ток, и все, кто увидит его на манеже, будут знать, что его отец – Конрад Бизо, патриарх клоунов.
Медсестры родильного отделения, которые обычно регулярно приходили в комнату ожидания, где находились будущие отцы, на этот раз старались появляться там как можно реже. Чувствовалось, что им как-то не по себе в компании этого обозленного циркача.
– Клянусь могилой моего отца, мой Панчинелло никогда не будет воздушным гимнастом, – заявил Бизо.
Громовой раскат, последовавший за его клятвой, был таким сильным, что в рамах задребезжали стекла, а лампочки замигали.
– Какое отношение имеют воздушные гимнасты к сути человеческого существования? – вопросил Бизо.
– Никакого, никакого, – без запинки ответил Руди, в котором агрессивность отсутствовала напрочь. Мягкий, тихий, еще не кондитер, как его отец, а всего лишь пекарь, он не хотел, чтобы здоровяк-клоун отметелил его.
– Комедия и трагедия – главные инструменты клоунского искусства и составляют основу жизни! – рявкнул Бизо.
– Комедия, трагедия и потребность в хорошем хлебе, – Руди пошутил, стараясь показать, что и его профессия имеет самое непосредственное отношение к сути человеческого существования.
В награду за эту шутку ему достался яростный взгляд, из тех, что останавливают не только часы, но и само время.
– Комедия, трагедия и потребность в хорошем хлебе, – повторил Бизо, возможно, ожидая, что отец признает вышеуказанное пустым и бессмысленным.
– Слушай, а ведь ты говоришь совсем как я! – в удивлении воскликнул мой отец, поскольку последнюю фразу клоун произнес другим голосом, блестяще имитируя отца.
– Слушай, а ведь ты говоришь совсем как я, – произнес Бизо голосом отца, а потом продолжил своим: – Я уже говорил, что я талантлив, Руди Ток. И таланты у меня очень даже необычные.
Руди подумал, что сердце у него бьется все медленнее, замедляя ход под тяжестью этого холодного взгляда.