— Да?
— Как насчет того, чтобы сходить вместе в мой клуб в Коннектикуте? Там замечательная кухня, и ты встретишься с соседями, которых не видела много лет. Это будет весело. — Он пытается говорить с энтузиазмом, но его слова звучат фальшиво. Отец знает, что я не в восторге от его «клуба». Это такое заведение, членами которого были бы счастливы стать Гручо Маркс и Вуди Аллен, потому что их, разумеется, туда бы не приняли. До самого-самого-самого последнего времени, и даже сейчас их сочли бы чересчур эксцентричными.
— А как же дедушка Джек? — спрашиваю я. — Мы не можем допустить, чтобы он на День благодарения остался один. — Шорох бумаг на заднем плане прекращается, и отец откашливается.
— Разумеется. Ты не дала мне договорить. Ты доберешься сюда на поезде, мы пообедаем в клубе, а потом поедем на машине в Ривердейл и проведем вечер с ним. Моя помощница организует доставку небольшого ужина на три персоны. Что ты на это скажешь?
— Звучит заманчиво.
— И конечно, мы будем рады, если к нам присоединится Эндрю. Я не видел его уже сто лет.
— Он не может. На День благодарения он едет домой. — Я добавляю еще одну ложь в общую кучу.
— Это плохо. Я бы хотел поговорить с ним о новой программе здравоохранения, которую мы сейчас обсуждаем.
— Значит, когда-нибудь в другой раз. Слушай, у меня тут масса работы, через пару недель ожидается большое движение, так что я должна идти, папа.
— Я тоже, дорогая. Пока.
И мы с отцом дружно вешаем трубки под шуршание бумаг.
ГЛАВА 18
Сегодня мой последний день на работе. Письменный стол уже пуст. Его внутренности выпотрошены, снабжены бирками и отосланы в центр регистрации документов. Стены сейчас голые, за исключением нескольких торчащих гвоздей, на которых когда-то висели мои дипломы. Все фотографии, кружки и книги аккуратно запакованы в две картонные коробки. Кажется странным, что после пяти лет, проведенных здесь, вещей так мало, что итог приобретенного мною опыта можно увезти домой на метро. Наверное, их должно быть больше.
Я задумываюсь, несу ли я эти пять лет на своем теле. Складки, появившиеся на лбу и в уголках рта. Кисти рук, которые теперь ноют в сырую погоду. Лишний вес, часть которого сосредоточена в мешках под глазами. Похоже, именно мое отражение в зеркале — на первых порах, по крайней мере, — будет хранить воспоминания о проведенном в АПТ времени.
Прежде чем спуститься вниз, я снова проверяю электронную почту, в десятый раз за день и, наверное, в сотый за неделю. Экран сообщает, что я получила новое письмо, и я набираю побольше воздуха в легкие, перед тем как открыть свой почтовый ящик. Пожалуйста, пусть это будет не спам. Скрестив пальцы на удачу, я нажимаю кнопку.
Кому: Эмили М. Пратт, [email protected]
От кого: Эндрю Т. Уорнер, [email protected]
Тема: В ответ на: Прости
Привет, Эм. Мне жаль, что это случилось с дедушкой Джеком. (Кейт рассказала Дэниелу…) Если я могу чем-то помочь, пожалуйста, обращайся. За последние два года он стал мне почти родным, поэтому, если я не ошибаюсь в своих ощущениях, тебе сейчас должно быть больно.
Что касается вечеринки и особенно моего голосового сообщения, то мне тоже очень жаль. Думаю, что мы с тобой оба не большие мастера выражать свои истинные мысли и чувства. Мне самому интересно, что я хотел сказать. Так было бы намного легче, правда? Но я не знаю. Я пытался выяснить это в течение двух последних недель или, может быть, начиная с Дня труда, но только извел себя. Я думаю, нам пора просто попрощаться.
Мир,
Эн.
И сразу же сам факт того, что Эндрю нашел время для ответа мне, дает толчок волне облегчения. Он не ненавидит меня. Его письмо на экране монитора вызывает во мне почти интимные ощущения. Слова, предназначенные только для меня. Мне нравится быть Эм в сочетании с его Эн. Мое воображение рисует его сидящим за черным письменным столом от «Икеа» — реликвией времен учебы в колледже, бывшей свидетелем сдачи выпускных экзаменов, затем тестов для поступления в медицинский колледж, а теперь — и прощального письма ко мне; он тщательно подбирает каждую фразу и рассматривает возможные ее последствия. Завершающая часть письма — великолепна, хотя лично я предпочла бы ХО или даже просто «люблю». Я знаю, что не заслужила ни того, ни другого. Но Эндрю-то заслужил, и я жалею, что не могу переделать свое послание, подписав его: «Любящая тебя всегда, Эмили». Сама не знаю, с чего я взяла, что последняя фраза имеет какое-то значение, но для меня она важна.
Я перечитываю его письмо снова и снова, и кончается это тем, что я невольно заучиваю его наизусть. Я чувствую импульсивное желание ответить ему немедленно, только чтобы продлить наш контакт. Я бы скорее предпочла агонию в ожидании ответа, чем отчетливое понимание того, что надеяться мне больше не на что. Я чувствую, что еще не готова выбросить его из головы. Эндрю прав: я никогда не умела выражать свои мысли и чувства и, более того, даже не знала, чего я хочу в первую очередь.
Я догадываюсь, что в его словах содержится скрытое решение. «Я думаю, нам пора просто попрощаться». Несколько минут я цепляюсь за слово «думаю», как будто оно намекает на какую-то нерешительность с его стороны. Но, прочтя это предложение вслух, я понимаю, что ошибалась. Я хотела, чтобы мы расстались, — это и получила. Тишина моего кабинета кажется удушливой, и я начинаю стучать карандашом по столу, пытаясь заполнить эту пустоту. «Прощай, Эндрю, — говорю я, произнося слова нараспев в ритме сердца. — Про. Щай. Эн. Дрю».
Хотя мне хочется послать ему новое сообщение, я сдерживаю себя. Потому что я по-прежнему не знаю, что собираюсь сказать. Я знаю только, что есть слова, которые мне бы хотелось забрать назад, которых не стоило произносить. Такие слова, как «да» и «прощай».
* * *
— Нам будет вас не хватать, — говорит Карл чуть позже, на вечеринке, которую для меня в одном из конференц-залов организовала Кейт. Здесь присутствует примерно около сорока человек, все жуют гигантских креветок, запивая их вином в мою честь. Я знакома едва ли с половиной из них. Юристы не в состоянии устоять перед дармовой кормежкой.
— Спасибо. У меня такое чувство, что эта фирма вполне обойдется без меня. — Хотя, если быть честной, я ощущаю дискомфорт, представляя себе ближайший понедельник. Мне не по душе, что все они снова уткнутся в работу и займутся своими делами, ни на секунду не вспомнив о том, что мой кабинет теперь пуст. Меня забудут, как только сегодня вечером за мной закроются двери лифта.
— Ваш уход, он ведь, ну, он ведь никак не связан с недоразумениями там, в Арканзасе? — спрашивает он.
— Какие недоразумения, Карл? Мне кажется, что ситуация была предельно ясной. И знаете что? Я уверена, что Карисса проделала большую работу, написав то ходатайство. Она продемонстрировала свою преданность фирме. — Я приподнимаю свой бокал, уступая эту победу Карлу и Кариссе. Наконец-то я говорю именно то, что хочу сказать.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — отвечает он. Я только пожимаю плечами и оставляю эти слова висеть в воздухе. Я с удовольствием сознаю, что отныне не обязана беседовать с Карлом; мне больше не выгодно целовать его в задницу.
— Пока, Карл, — прощаюсь я и ухожу.
Я обнаруживаю, что вечеринка проходит более непринужденно, чем ожидалось. Я рисовала в своем воображении светские разговоры и неловкие прощания. Вроде тех, когда ты сомневаешься, следует ли обнять человека или просто пожать ему руку и имеет ли смысл делать вид, что ты собираешься поддерживать с ним общение и дальше. Большую часть времени я разговаривала с людьми, которые мне нравятся и по которым я действительно буду скучать.
Попрощаться подходит мой любимый партнер по судебным тяжбам, Миранда Вашингтон. Эта чернокожая лесбиянка — из тех сотрудников, которые доводят начальника отдела кадров до оргазма количеством нужных ему галочек в разнообразных анкетах. Благодаря ей рекламные буклеты АПТ могут хвастаться политкорректностью компании. У нас есть адвокаты-негры! У нас есть адвокаты-гомосексуалисты! У нас есть адвокаты-женщины!
Тем не менее, хоть она и была прекрасным работником, руководители компании поначалу были отнюдь не в восторге от того, что ей предстоит сделать здесь карьеру; они толком не знали, как ее использовать. Но в итоге, как всегда, проголосовали своими карманами. Миранда, в прошлом инвестиционный банкир, принесла АПТ огромный список клиентов, используя свои деловые связи времен работы на Уолл-стрит.
— Дуг сказал мне, что ты свалила Карла. Я просто хочу, чтобы ты знала: я горжусь тобой. Пора уже было кому-то это сделать, — говорит Миранда.
— Спасибо, — отвечаю я, опускаю глаза и вижу, что она надела розовые кеды «конверс» к консервативному костюму в узкую полоску. — Не уверена, что я действительно свалила его. Я не вступала в настоящую драку, если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Это неправда. Только между нами: ты добилась для этого козла того, о чем просила в той беседе с глазу на глаз. Будем надеяться, что на следующем собрании партнеров мы услышим уже и официальное сообщение. Я пыталась много лет, но меня никто не слушал. Так что — спасибо.
Мы вдвоем смотрим на Карла. Он разговаривает с Кариссой приглушенным голосом, его рука лежит на ее плече. Они выглядят так, будто в любой момент могут закружиться в вальсе. На какой-то миг мне становится по-настоящему жаль Кариссу. Жаль их обоих.
— А можно задать один вопрос?
— Любой, — говорю я.
— Почему ты вообще пришла работать сюда?
— Точно не знаю. Во многом из-за того, что мне нужно было выплачивать ссуду на обучение. Но это не вся правда.
— Что еще?
— Думаю, недостаток воображения. Все ищут работу в большой фирме. Но самое печальное, — я знаю, что это прозвучит потрясающе наивно, — поначалу я ведь хотела чего-то большего. Я хотела изменить мир. И в какой-то момент даже действительно считала, что это возможно.
— У меня такое впечатление, что это стремление у тебя в крови.
— Спасибо, конечно. Но от него осталось уже немного.
— Что ж, возможно, сейчас ты как раз и начала.
— Что начала? Изменять мир? Да брось.
— Да. Серьезно, если бы я услышала, что ты всего лишь переходишь точно на такую же работу, только в другой офис на противоположной стороне улицы, я сама бы лично дала тебе под зад. Отправляйся делать что-то настоящее. Отправляйся изменять мир. Почему бы именно тебе не заняться этим?
— Я не знаю, — говорю я.
— Ладно, может быть, не весь мир. Это и правда непосильный труд. Но как насчет его небольшого уголочка? Обещаешь мне? — говорит она, поднимая вверх мизинец. — Обещай, что ты хотя бы попробуешь.
— О’кей, — отвечаю я. — Я попробую. — И я клянусь, честно-честно.
Еще через пару часов я прощаюсь с Кейт и Мейсоном. Это уже похоже на расставание в аэропорту, со слезами, объятиями и драматическим хлюпаньем носом. Я чувствую себя глупо, так как знаю, что увижу их обоих на следующей неделе. Но не могу с собой ничего поделать. Для нас троих это своего рода финал, и хотя мне уже пора идти, я не могу избавиться от грусти. Это как разлука с боевыми друзьями. Ведь с ними я лежала в одном окопе, они прикуривали для меня сигарету и прикрывали от вражеского огня.
Я покидаю офис АПТ, держа под каждой рукой по коробке. В лифте мне приходит в голову, что я выгляжу с ними так, будто меня выгнали с работы. Есть что-то унизительное в этих картонных ящиках с торчащими из них пожитками, в моих влажных от слез глазах. Люди шарахаются от меня в стороны, словно увольнение — дело заразное. Мне хочется объяснить им, что я ушла сама, объявить им об этом с удовольствием, но я понимаю, что смотрелась бы странновато. Поэтому я задираю подбородок как можно выше, распрямляю спину и выхожу из лифта со всем достоинством, какое мне удалось в себе найти.
У турникета охраны я вижу Мардж, стоящую на своем посту в синей униформе. Мне хочется, чтобы она поздравила меня, чтобы пожелала мне удачи, придержала для меня турникет, но я понимаю, что требую слишком многого. Когда я прохожу через вертушку, позади меня раздастся щелчок, и цифра на счетчике увеличивается на единицу. Еще один безымянный человек покинул это здание.
— До свидания, Мардж, — говорю я, проходя мимо. И, может быть, из-за этих коробок, понимая, что я докучаю ей в последний раз, она отвечает мне:
— До свидания.
Ее акцент, как оказалось, действительно британский, но не аристократический, как я воображала, а скорее кокни, то есть более простонародный. Я смотрю на нее с выражением шока и ликования на лице. Мардж только что заговорила со мной. Она все-таки заговорила со мной. Мы встречаемся с ней глазами, но на ее губах нет улыбки. Она просто внимательно смотрит на меня, словно берет на учет эту женщину с картонными коробками.
А потом быстро подмигивает мне, как будто молния вспыхнула.
ГЛАВА 19
Я сижу в своих полосатых пижамных штанах, жую тост с джемом, липкой рукой смахиваю с груди крошки, прилипшие к моей спортивной куртке, и балдею. То, что лишь на прошлой неделе показалось бы мне забавным и необычным, о чем я могла только мечтать, сегодня стало уютной реальностью. «Господи, что происходит? — удивляюсь я. — Неужели я просто сижу целый день в ожидании какого-нибудь реалити-шоу по телевизору?»
Я пообещала себе, что отдохну две недели, прежде чем начну искать новую работу. Идея заключалась в том, чтобы дать себе шанс немного прочистить мозги. Но теперь, когда наступило утро понедельника, а я, проснувшись, не отправилась в офис, когда по телевизору крутят только мыльные оперы и местные новости, а все мои друзья сидят на своих рабочих местах, я уже понятия не имею, что, блин, в действительности означает это «прочистить мозги».
Я подумываю, не заняться ли физическими упражнениями, чтобы проверить, подвижны ли мои ноги и выдерживают ли они еще вес моего тела, но затем отказываюсь от этой мысли. Я слишком устала, чтобы переодеваться, потом потеть, потом идти под душ, потом снова переодеваться. Честно говоря, я чувствую себя слишком усталой, чтобы делать вообще хоть что-нибудь. Даже спать. Я лежу на диване, подложив под ноги подушки. Я включаю телевизор и направляю невидящий взгляд на экран. «Именно так люди расслабляются», — говорю я себе, после чего быстро соскальзываю в состояние, близкое к оцепенению.
Я не могу следить за сюжетными линиями мыльных опер, но все равно смотрю их. Есть что-то успокаивающее в том, как эти красивые люди с блестящими волосами разговаривают, двигаются, целуются и орут друг на друга. Мне нравится, что значительную часть повествования приходится домысливать по многозначительным взглядам, часто уже после того, как дверь закрылась. Причем закрылась в буквальном смысле этого слова, разумеется. Актеры здесь постоянно захлопывают громадные двери из красного дерева, а потом выразительно смотрят в камеру, словно говоря: «Я люблю его» или: «Я собираюсь его в скором времени убить».
Паузы для драматизма заполняются музыкой — мрачной, если над героями нависла опасность, и жизнеутверждающей, если они созрели для поцелуя.
Я догадываюсь о происходящем, тщательно восстанавливая содержание предыдущих серий и пропущенные в жизни персонажей события. Близнецы-злодеи и воскресшие покойники. Братья и сестры, внезапно потерянные и найденные. Удар в спину, в прямом и переносном смысле. Любовь утраченная, возвращенная, вновь утраченная. Мне кажется, что сюжет бесконечно повторяется.
В следующее воскресенье я уже начинаю понимать, что со мной не все в порядке. Сама того не замечая, я плавно миновала этап релаксации. При этом не было зловещих аккордов или другого музыкального сопровождения. Я шесть дней не вставала с дивана. Я даже спала на нем. Я убеждаю себя, что мне просто нравится чувствовать спиной неровную фактуру обивки, а для того, чтобы перебраться на кровать, находящуюся в другом конце комнаты, потребуется слишком много усилий. Да и не так уж это важно.