На столике у камина распахнута книга на французском языке, знакомым почерком испещренная пометками особо приглянувшихся мыслей автора. Взгляд Лизы выхватил строчку, возле которой стояла галочка: «Dans toutes les professions chacun affecte une mine et un extérieur pour paraître ce qu'il veut qu'on le croie. Ainsi on peut dire que le monde n'est composé que de mines…»[76]
И после понимания этих строк странное очарование этой комнатой тут же испарилось, словно утренняя дымка тумана. Девушка похолодела. Что означает эта пометка? И галочка ли это? Она пригляделась внимательнее и вдруг явно увидела в знаке латинскую букву “V”. Первую во французском написании фамилии Вдовиных. Или это все же галочка?..
А потом стало казаться, что, трогая эти предметы, принадлежащие графу, она возвращала их не на прежние места, что тот непременно заметит это. Решит, что она преследует его, выискивает что-то. Немудрено сделать такие выводы после встречи в портретной.
Где же она ошиблась? Ладони Лизы стали влажными от волнения, дыхание сбилось. Но заметив, какой ужас отразился на ее лице в стекле часового циферблата, девушка приказала себе немедленно успокоиться. Скоро пробьет шесть пополудни, а после разнесется по дому сигнал к ужину. Ей надо перевести дух до момента, когда она переступит порог столовой. Тем более ей вновь придется предстать перед его внимательным взглядом. Лиза вспомнила слова Александра, несущие в себе скрытый приказ, и обеспокоенно нахмурилась — что за игру начал он с недавних пор? Что происходит? И достанет ли в ней ума и смелости встать против своего соперника, как от нее ожидают?
С этими мыслями Лиза аккуратно вернула книгу на прежнее место. Погрела озябшие ладони у огня камина и, собравшись с духом, смело шагнула к шкафам, стоявшим вдоль стен библиотеки. У второго шкафа она задержалась, привстала на цыпочки, чтобы достать пятую по счету книгу слева, потянула ее на себя, обхватив пальцами плотный корешок. Усмехнулась, когда книга уже лежала в ее ладонях, открыв титульный лист с печатными литерами. «Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов» автора с туманных островов Британии[77]. Странный юмор!
— Что это у вас, дитя? — обратилась к Лизе мадам Вдовина, когда та через некоторое время переступила порог отведенных им покоев.
— Все лишь книги, maman, — девушка аккуратной стопкой положила романы на покрывало, которым были укрыты ноги ее матери. Софья Петровна сидела в постели, обложившись подушками, и откровенно тяготилась своим вынужденным заточением. — Быть может, они скрасят ваши одинокие часы в этой комнате.
— Ах, как же тягостно быть все время одной! — ворчливо согласилась мадам Вдовина, потянувшись к книгам и взяв самую верхнюю из стопки. — Что вы принесли мне? Вы же знаете, на французском я читаю плохо…
— Я могла бы читать вам, это только в радость мне, — тут же сказала Лиза, зная, что мать откажется. Софье Петровне гораздо важнее было, чтобы Лиза как можно чаще находилась на виду у хозяев усадьбы.
— Неужто наш Аид[78] вспомнил о своих обязанностях хозяина и распахнул для нас двери библиотеки? — и Лиза не могла не вздрогнуть, услышав это мрачное прозвище.
Мадам Вдовина никого не обошла в своей забаве. Борис Григорьевич стал у нее Кербером, верным псом, стерегущим врата в царство мертвых. Василь превратился в вечно молодого и всегда готового к пирушкам Диониса.
С недавних пор Софья Петровна всем подбирала меткие прозвища, и Лиза уже привыкла к этому чудачеству матери. Обычно это были слова на французском или названия масок итальянской комедии. Позже в ход пошли античные мифы, книгу которых до неприятного происшествия Лиза читала ей в пути. Новые знания не преминули пригодиться мадам Вдовиной в Заозерном. Отменно запомнив имена обитателей усадьбы, Софья Петровна все же упрямо называла их по прозвищам, каждый раз довольно улыбаясь своему остроумию. Только Лиза всякий раз чувствовала неприятный холодок, когда мать упоминала прозвище Дмитриевского.
Властитель темного царства и множества душ, населяющих его. Суровый и холодный, даже жестокий в своей власти. «Гостеприимный», но неумолимый бог, охотно принимающий в своей обители новые лица, но никогда не выпускающий их обратно на волю.
— Вы позволите мне удалиться и немного отдохнуть перед ужином? — спросила Лиза, проигнорировав вопрос матери. Впрочем, Софья Петровна уже забыла о том, с явным удовольствием открыв книгу стихотворных сочинений на любимом языке прусских и австрийских земель. — Александр Николаевич нынче обещался быть на ужине…
Это было то самое заветное имя, которое позволяло делать Лизе все, что заблагорассудится. Вот и сейчас мать легко отпустила ее, не став расспрашивать о событиях минувшего дня. Правда, напомнила, что в таком случае платье выберет для дочери сама, и попросила быть готовой к одеванию пораньше.
«Как же хорошо иметь отдельную комнату», — впервые подумала Лиза, когда скрылась от цепких глаз мадам Вдовиной в тиши собственной спальни. Она тут же перевернула над кроватью книгу и, ничуть не заботясь о сохранности переплета, потрясла ее за бархатную обложку. Страницы обиженно зашуршали, но все же выпустили из своего тайника меж листами аккуратно сложенную записку. Лиза быстро схватила ее, развернув в такой спешке, что едва не порвала тонкую бумагу.
«Моя дорогая, моя милая Lisette! Ни дня не проходит, ни единой минуты, чтобы я не думал о вас. Быть так близко к вам, но в то же время так далеко — сущая мука для израненного прежней разлукой сердца…»
Нет, Лиза не стала читать далее знакомые до боли слова. Приказала себя не делать этого, чтобы снова не погрузиться в топь чувства, принесшего ей лишь разочарование и боль. Она быстро нашла те строки, которые интересовали ее сейчас более всего.
«…горячо любимая нами обоими персона шлет вам свои нежнейшие пожелания здравия и сердечной радости. Сама она находится в полном здравии и ждет с нетерпением весточки от вас. Письмо от данной персоны я готов передать вам лично в руки при первой же оказии… Будьте милосердны к моим мольбам, мое сердце, моя нежная Lisette! Не откажите во встрече. Понимаю, насколько опасна она нынче для нас с вами, но желание видеть вас, коснуться вашей руки для меня во сто крат сильнее страха пред иной опасностью…»
Пропустив еще один абзац письма, Лиза перескочила сразу к следующим, особо важным для нее, строкам.
«…Он будет звать вас нынче на охоту, что через два дня. Вы согласитесь. При выезде на Афанасьев луг, где три сосны особливо стоят, вы сделаете следующее…»
Из всей записки Лиза после перечитала только абзацы о письме, что ждет ее в будущем, и инструкции, как добраться до места, где ей предстояла встреча с автором послания. Остальное она читать не стала, с трудом держа слово, некогда данное самой себе. Поднесла бумагу к свече и задумчиво наблюдала за ее медленным умиранием, представляя, что сжигает с этими строками и собственное чувство к человеку, писавшему их. И старалась не думать о светлых глазах и о знакомом голосе, молящем ее о милости.
Нет милости в этом мире. Мир жесток и беспощаден к населяющим его, значит, и тем следует ожесточить свои сердца и души. И она не будет милостива. И не станет питать жалости ни к кому во имя единственной цели, что нынче горела для нее маяком в окружавшем ее мраке.
«…Прошу вас, помните, что он не таков, каким кажется на первый взгляд. Он хитер, как лис, и жесток, как лев, пробудившийся для охоты. Будьте осторожны, сердце мое. А я всегда буду рядом, чтобы при нужде защитить вас. Один лишь ваш знак, и я буду рядом…»
Ложь! Все ложь. От первого до последнего слова. Личина, скрывающая истинные цели за сладкими словами, от которых когда-то таяло ее сердце.
Где-то в доме раздался глухой звук, оповещающий, что спустя некоторое время в малой столовой будет сервирован ужин. Лиза медленно поднялась с кровати и высыпала в печь черный пепел, оставшийся от неровных строк, написанных торопливо и в волнении. С минуту постояла, прислонившись лбом к теплым изразцам, тяжело дыша, словно после быстрого бега. Слезы поднялись откуда-то изнутри и встали комком в горле, а проглотить этот комок никак не удавалось. Особенно при воспоминании о непринужденном мужском смехе и удивительной мягкости в темных глазах…
В соседней комнате позвонила мать, призывая Ирину, чтобы помочь одеться барышне к ужину. При этом звуке Лиза резко выпрямилась. Все! Не время сокрушаться о том, что сделано, и что только предстояло совершить. Настал час снова надеть знакомую маску, чтобы и далее играть роль в пьесе, написанной для нее самой жизнью рукой человека, которому она когда-то так верила…
Глава 7
Александр к ужину опоздал. Он вошел в столовую, когда лакеи по знаку дворецкого уже начали разносить блюда, а Василь провозгласил первую здравицу. Присутствующие за столом степенно беседовали о пустяках, вовсе не ожидая хозяина дома, оттого его приход получился слегка театральным. Или так показалось Лизе, единственной, кто ждал его появления на пороге, и оттого украдкой посматривающей на двери.
Когда дверные створки со стуком распахнулись, лакей, доливавший вина Василю, вздрогнул от неожиданности, и несколько кроваво-красных капель попали на яркий шафрановый жилет.
— Bûche!..[79] — взорвался Василь, стиснув пальцами запястье молодого слуги, но встретив пристальный взгляд Александра, в тот момент направлявшегося к своему месту во главе стола, умолк. Однако злость из-за порчи дорогого жилета унять было не так просто.
— Отправь его на скотный! — Василь раздраженно сжал ручку вилки, видя, что дворецкий, к которому он обращался, только скользнул по нему взглядом и промолчал. В тот момент дворецкого гораздо сильнее интересовало, как два лакея обслужат графа, которому тут же поднесли перемену и налили вина из серебряного кувшина. — Отправь его на скотный, я сказал! Ему ли быть при господах?
— При таких господах велика ли разница? — резко бросил Александр. И заметив, как открыл рот Василь, уязвленный его репликой, добавил: — Prenez garde, mon cher cousin![80] Я только что от старшего конюха… И от души бы советовал вам подумать над ответом, ибо ежели вы успели позабыть о дамах за столом, то о том вполне могу забыть и я!
— А я-то полагал, что ваше нерасположение к моей персоне вызвано лишь неугодным вам визитом, mon grand cousin! Неужто вы уже свыклись с вашим визитером?
Лиза в замешательстве отложила в сторону приборы, раздумывая, не стоит ли ей выйти из-за стола. Ранее ей не доводилось быть свидетелем ссоры малознакомых персон, и оттого она чувствовала себя крайне неловко. Хотя, если взглянуть на Бориса, невозмутимо продолжавшего поглощать свой ужин, ничего удивительного нынче и не происходило.
— Отчего же вы не пригласили его на ужин, mon grand cousin? — не унимался Василь, еще больше распаляясь при виде того, с каким безмятежным видом Александр приступил к трапезе. — А то и ночлег бы предоставили. Бедняге же до самой Твери трястись, да по зимней ночи…
— Вы сами давеча разглагольствовали в этой комнате, что нет во мне чувства гостеприимства. К чему же было развеивать флер моей темной души? Je suis personnage négatif…[81] вы же само очарование. На том и порешили. Только не забывайте о своей роли, mon cher cousin…
— А вы будете держаться своей? А то все действо псу под хвост! — взгляды мужчин скрестились над поверхностью стола, и Лизе показалось, что даже холодом повеяло в столовой от того, что она прочитала в их глазах.
Пульхерия Александровна, до настоящей минуты безучастная ко всему, вдруг подняла веер и, перегнувшись через стол, стукнула легонько Василя по руке.
— Я выставлю вас вон из-за стола, monsieur Vasil! Ей-ей, пойдете из столовой тотчас, коли не угомонитесь! И вы, Alexandre! Ваши конюшни не стоят того, чтобы портить себе аппетит! Вышла неприятность… мальчик повинится пред вами за то… а нынче — угомонитесь! И стыдно, mes garçons! При гостье-то! Вас, верно, никак нельзя на люди… Творите мне на огорчения всякие безумства… Что о вас Лизавета Петровна подумает? Постыдились бы оба!
— Ma chère tantine, pardonnez-moi! — Василь вскочил из-за стола, обогнул его быстрыми шагами и склонился над ручкой тетушки. — Хотя… есть ли мне прощение? Каюсь! На колени пред вами!
— Ах, полноте, Василь! Полноте, мой мальчик! — Пульхерия Александровна коснулась светло-русых кудрей, аккуратно завитых рукой камердинера, даруя свое прощение тому, кто в который раз не смог сдержать злости и раздражения. Ведь она как никто иной понимала причины то угасающего, то снова вспыхивающего огня между кузенами. И это сильно огорчало ее. Родная кровь, все-таки…
— Родная кровь, mon cher, — прошептала она тихо, чуть дернув Василя за кудри. — Всегда помните о том… и о старшинстве!
— Прошу простить меня, — отрывисто произнес в это время Александр, отвлекая внимание Лизы от тетушки и кающегося племянника. — Мы непозволительно забылись с Василием Андреевичем…
По тону его голоса Лиза ясно поняла, что ее присутствие здесь было не замечено под воздействием того гнева, что владел им совсем недавно. И от которого он всеми силами пытался избавиться в эту минуту.
— Pardonnez-moi, mademoiselle Lisette, — Василь остановился возле нее, и ей пришлось подать ему руку по примеру Пульхерии Александровны.
Лиза полагала, что он лишь пожмет ее пальцы на английский манер, но Василь с легкой хитринкой в глазах коснулся губами ее запястья. И девушке пришлось принять этот поцелуй под внимательными взглядами Александра и Бориса, заставившими ее нервы вновь натянуться подобно струне на скрипке.
— За прошедшие дни ваше присутствие в этом доме стало столь привычным, что мы даже позволяем себе подобное при вас. Что, впрочем, ничуть нас не извиняет, — мягко заметил Василь, занимая свое место за столом.
А Лиза, уловившая движение уголка губ Дмитриевского, неожиданно для самой себя произнесла:
— Я бы сказала иначе… Не столь привычным, сколь незаметным.
Что с ней? Зачем она сказала это? Отчего снова поддалась желанию уколоть Александра, словно ей приносили удовольствие эти попытки? Вот и теперь, когда он пристально и долго смотрел на нее, прежде чем ответить, когда уголок рта поднялся в знакомой усмешке, она едва удержала довольную улыбку, так и норовившую скользнуть на губы.
И только натолкнувшись на удивленно-укоризненный взгляд Пульхерии Александровны, Лиза опомнилась и поняла, насколько непозволительно повела себя сейчас. Она тут же уткнулась в тарелку, чувствуя, как краска стыда заливает лицо.
— Как здравие Софьи Петровны? — прервав неловкую паузу, спросил Александр, и Лиза была вынуждена взглянуть на него.
— Благодарю вас, дело к скорой поправке идет, на удивление господина Журовского.
Александр кивнул в ответ, и по его виду она вдруг поняла, что он прекрасно осведомлен о том, что доктор нашел состояние пациентки в лучшем положении, чем ожидал.
Лиза вспомнила, как Софья Петровна тут же ухватилась за слова доктора и выторговала для себя послабление в режиме: с начала следующего месяца ей было позволено покидать комнату на руках лакеев. А после ухода господина Журовского не преминула напомнить Лизе, насколько скоротечно время их пребывания в Заозерном. И о той цели, которая неясным огоньком маячила впереди. «Вы сами понимаете, как много зависит ныне от вас», — сказала тогда мадам Вдовина, и Лиза не могла не согласиться с ней. Потому и сидела сейчас подле хозяина усадьбы, который так пристально наблюдал за ней поверх края хрустального бокала.
— Насколько хорошая вы наездница, Лизавета Петровна? — только за третьей переменой блюд Дмитриевский, наконец, произнес то, чего она так ждала.
«Он будет звать вас нынче на охоту…» — промелькнули в голове строчки из послания, и Лиза даже порадовалась тому, что в эту минуту сумела удержать на лице непринужденную вежливую улыбку. В то время как внутри нее заполыхал огонь волнения и какого-то странного предвкушения. Игра началась.
Нинель почти никогда не выезжала верхом, Лизе это было достоверно известно. Молодая графиня исключительно редко садилась в седло, а если и подходила к лошадям, то только для того, чтобы по настроению покормить тех с руки или погладить. «Странно, — не могла не подумать при этом воспоминании Лиза, — насколько все-таки разными были Нинель и Александр…»