— А если это ловушка? — насторожилась Ирина. — Если в общежитии к Наташе ввалятся и…
— Не откроет — не ввалятся, — перебил Сергей. — Но ты не веришь незнакомцу и правильно делаешь. Вот, пожалуйста. — Он достал из кармана куртки и протянул Ирине свой паспорт. — Спиши мой адрес и все остальное, потом, если что-то случится, можешь весь Интерпол на ноги поднять, не говоря уже о московской милиции.
Наташа засмеялась. Ирина повертела в руках паспорт, вернула его владельцу.
— А ты что с этого будешь иметь? Чего ради так стараешься, уговариваешь, потом ждешь у памятника, мерзнешь?
— Буду иметь напарницу, — улыбнулся Сергей. — Не сомневаюсь, на Наташу можно положиться. Она красивая, народ потянется к нашей палатке, прибыль вырастет и зарплата — вот и второй плюс. «Красота спасет мир», сказал Федор Михайлович. Получается, я способствую спасению нашего, изрядно загаженного уже, города — вот и третий. Достаточно?
— Не знаю, — пожала плечами Ирина. — Решай сама, Наташа.
— А если мне что-то не понравится, могу я бросить работу и уехать домой?
— Вполне. Расчет так же прост, как и оформление: сдаешь материальные ценности, получаешь паспорт — и свободна.
— Но чтоб ты знал, я не собираюсь долго работать в коммерческой палатке. Месяца два с половиной — три, а потом буду поступать в институт.
— Ради Бога! Только не рекомендую идти в МГУ, на журфак.
— Почему? — удивилась Ирина.
— Чтобы снова не возвращаться в коммерческую палатку, — усмехнулся Сергей.
— Понятно, — догадалась Ирина. — Теперь мне ясно, почему ты не похож на типичного торговца.
— Ты что, учился в МГУ? — Наташа округлила глаза.
— Нет. Я с детства мечтал о коммерческой палатке, как о светлом капиталистическом будущем.
5
Наташа испугалась, когда широкоплечий, с виду медлительный и важный помощник коменданта Вадим Иванович сказал, что поселит ее в изоляторе. Вмиг представила себе больничные стены, железную койку, а то и еще хуже — лежанку с грязной клеенкой, казенную тумбочку у изголовья.
Заметив грусть в ее глазах, Вадим Иванович усмехнулся:
— Не переживай. Изолятор — это лучшая наша комната, можно сказать — квартира. Многие студенты хотели бы там жить. Но я держу ее для особо важных гостей.
— Да какая ж я важная, — смутилась Наташа.
— Если Серега попросил, значит, важная, — невозмутимо пробасил Вадим Иванович. — Я даже обрадовался, когда он позвонил. Было дело, помогал мне, а сам ни о чем не просил. Теперь вот я ему помогу, так и должно быть. Давно его знаешь?
— Совсем чуть-чуть, — еще больше смутилась Наташа. — Только сегодня познакомились. Даже не знаю, почему он решил помочь мне.
— Чего ж тут непонятного, — хмыкнул Вадим Иванович, но, увидев, как напряглась Наташа, поспешно добавил: — Да ты не бойся, он парень хороший, не обидит.
Изолятор оказался по сути дела двухкомнатной квартирой на втором этаже с туалетом и умывальником. Одна комната была закрыта на ключ, в ней, как объяснил Вадим Иванович, он иногда работает, пишет, значит; а вторая — Наташина. Комната показалась Наташе вполне симпатичной: с розовыми обоями, деревянной кроватью, накрытой клетчатым верблюжьим одеялом. Еще там были письменный стол, обеденный, два стула и тумбочка. Ничего похожего на больницу или изолятор. А в общем коридоре была кухня, там стояли газовые плиты, можно было приготовить себе обед или ужин. Жилье понравилось Наташе.
Вадим Иванович принес постельное белье.
— Значит, так. Здесь, на втором этаже, студенты не живут. Вахтеров я предупредил. Ты не должна приглашать к себе гостей, устраивать какие-то праздники и не должна ходить по другим этажам.
— Да что вы, какие гости! Я, наоборот, боюсь, чтобы ко мне здесь приставать не стали. Я же одна…
— Могут и пристать, народ здесь сложный. Моя комната — вторая слева от лестничной площадки. Если что — зови. Но это вряд ли. Никто не знает, что ты здесь живешь, и лучше будет, если и не узнают. Пришла с работы или там откуда — шмыг по лестнице на второй этаж к себе и сиди там, как мышка. Ну, не как мышка, бояться особо нечего, но и афишировать свое место жительства не стоит. Понимаешь?
— Понимаю. Спасибо вам, Вадим Иванович.
— Ну вот и ладненько. Если что — заходи, не стесняйся. Сам когда-то по углам маялся, знаю, что это такое. Может, кастрюля или сковородка понадобится — дам. Пока.
Наташа застелила кровать, разложила одежду на полки в шкафу. Полкурицы, хлеб, соль и банку с вареньем — Ирина настояла, чтобы она взяла, — положила на обеденный стол. Больше делать было нечего.
Немного привыкнув к новой обстановке, Наташа сходила на почту, дала телеграмму матери, что поступила, учится, может быть, летом приедет домой, подробности — письмом. Врать было стыдно, а что делать? Если мать узнает все, что с ней случилось тут, она же тотчас же сядет в поезд и приедет забирать ее домой. Потом Наташа зашла в гастроном, купила колбасы, бутылку яблочного сока и вернулась в комнату.
Сергей обещал заехать вечером после работы, посмотреть, как она устроилась. А завтра она должна с утра идти в офис компании, которой принадлежат палатки на Калининском, и после этого, как объяснил Сергей, — на работу. Слово-то какое — офис! Где он находится, где эта палатка, как нужно торговать — Наташа понятия не имела, но Сергей сказал, что вечером все объяснит подробно.
Это и настораживало. Не просто так старается он для нее! А вдруг приедет и станет приставать, требовать чего-то нехорошего? Уже будет темно, место незнакомое, люди кругом — тоже. Что тогда делать? Не верилось, что Сергей может оказаться подлецом вроде профессора, но Ирка ведь предупреждала, что в Москве девушке, особенно симпатичной, нужно быть очень осторожной…
В шкафу перекладину, на какую полагалось вешать верхнюю одежду, заменяли вбитые гвозди. Сама же перекладина лежала на полу. Наташа взяла ее вместо палки, положила рядом с собой на кровать и стала ждать Сергея.
Поэт Иван Шерстобитов и прозаик Евгений Петинов, оба — студенты-заочники, вышли из дверей общежития, остановились. Шерстобитов, невысокий, плотный, с выпученными глазами и перебитым носом малый, сумрачно взглянул на своего товарища, невзрачного, щуплого блондина среднего роста в помятом пиджаке и давно не стиранных джинсах.
— Дрянь погода, — прорычал Шерстобитов. — Дерьмо собачье! Может, в Переделкино махнем, а, прозаик?
— Неохота, — мрачно отклонил предложение Петинов. — Лучше вернемся в комнату и допьем бутылку. Там хоть тепло.
— Худой ты, вот и мерзнешь, — рявкнул Шерстобитов.
Сам он был в расстегнутой до пупа фланелевой рубахе в синий цветочек, на шее болталась зеленая тряпица, вроде как платок.
— Слушай, Иоанн, — вяло тянул Петинов, — Шерстобитский… погнали обратно в комнату, не нравится мне здесь. Эта погода не способствует творчеству. Тоска…
— А что в этой стране способствует творчеству? — Голос у Шерстобитова был низким, зычным, как резкий звук контрабаса. — «Сникерсы»?! Нас тут на «Сникерсы» променяли! Суки! Суки! — заорал он во все горло. — Жрите свои «Сникерсы», ублюдки духовные! Подавитесь ими!
— Не подавятся, и не надейся, — буркнул Петинов.
На шум вышла Елизавета Петровна, вахтерша общежития.
— Ты чего расходился, Ваня? Никак, снова хочешь в милицию? Дождешься, вытурят тебя из института. А ну-ка замолчи и ступай к себе. Милиции нам тут не хватало.
— Душа горит, баба Лиза! — прохрипел Шерстобитов, хватаясь за ворот рубахи. — Душа поэта! Торгаши правят миром, «Сникерсы»! Поэтому и горит душа!
— Водка в тебе горит, дурак. Пил бы поменьше, так, может, и не горело б.
— Баба Лиза, — неожиданно спокойно спросил Шерстобитов, — а кто эта прекрасная женщина, которая проплывала здесь часа полтора назад? Я ее никогда здесь не видел раньше.
— Смугленькая, в синей курточке? Какая-то поэтесса, Вадим Иванович ее в изоляторе поселил.
— Смуглая леди, — задумчиво пробурчал Шерстобитов, — загадочная смуглая леди… Я посвящу ей сонет.
— Шерстобитский, — пробормотал Петинов. — Иоанн… Ты ведь не Шекспир, сонеты писать не умеешь.
— Заткнись, презренный прозаик! — сверкнул глазами Шерстобитов и, наклонившись к самому уху вахтерши, заговорщицки спросил: — Баба Лиза, скажите, я — красивый мужчина?
— Ну, насчет красивый, сказать не могу, — осторожно начала Елизавета Петровна.
Но Шерстобитов перебил ее.
— Правильно, баба Лиза! — обрадованно рявкнул он. — Я — урод, Квазимодо! Но у меня — прекрасная душа и талант от Бога! А теперь скажите, вы видели у нас тут красивых поэтесс?
— Да нормальные девчонки, — пожала плечами сбитая с толку вахтерша, поправляя очки.
— Вот именно — нормальные! — рубанул ладонью воздух Шерстобитов. — А таких, как эта смуглая леди, нет и не будет. Поэтесса! Зачем красивой женщине писать стихи? Она сама — поэзия! Ну ладно, прозаик, пошли в комнату, — неожиданно заспешил он.
— И правильно, — вздохнула с облегчением вахтерша. — Давно бы так. Идите к себе, ребята, идите от греха.
Шерстобитов и Петинов поднялись на лифте в свою комнату, выпили водки, а потом, прихватив с собой бутылку, крадучись спустились по лестнице на второй этаж, постучали в дверь изолятора. Наташа, убежденная, что это Сергей, открыла и отпрянула, увидев перед собой две пьяные, опухшие физиономии.
— Что вам надо? — Голос ее сорвался.
Шерстобитов, переступив порог, картинно встал на одно колено, протянул к Наташе руки.
— О, прекрасная смуглая леди! — прорычал он. — Подари свой животворный взгляд презренному рабу, поэту!
Наташа отбежала к кровати, взяла в руки палку. Почувствовав себя увереннее — один стоит на колене, другой такой худой, ветром качает, Наташа спросила:
— Какому поэту?
— Он поэт. — Петинов ткнул пальцем в затылок Шерстобитова. — Знаменитый поэт Иоанн Шерстобитский.
— Джон Шерстобитский, — недовольно рявкнул поэт.
— Но, Ваня! — возразил Петинов. — Вчера ты сам сказал, что отныне будешь Иоанном. Хоть бы предупредил, что решил стать Джоном. А может, лучше — Вильям? Вильям Шерстбир, неплохо звучит, а, Ваня?
— Немедленно убирайтесь отсюда, — решительно потребовала Наташа. Пьяный поэт уже не пугал ее, но палку она крепко держала в руках.
— Ты не можешь прогнать меня, — запротестовал поэт. — Ты не такая, как все эти грязные торгаши. Ты — спасешь мир. Вместе со мной. Афродита! Амазонка! А… а…
— Анаконда, — подсказал Петинов.
— Заткнись, дурак! — заорал Шерстобитов. — Это — серьезно! Послушай, смуглая леди, я прочту тебе свои последние строки. Оцени их! Суки! Вы жрете «Сникерсы» весело и ждете, когда до конца будут подрезаны затупленным лезвием бьющиеся не в такт вам сердца!
— Нескладно, — сказала Наташа. — Вообще на стихи не похоже.
— Я ж тебе говорил, что не умеешь сонеты писать, — подал голос Петинов. — На стенке, в туалете — это одно, а сонеты — совсем другое дело, Ио… Джон.
— Я сочиню тебе другие. — Шерстобитов вскочил, шагнул к Наташе. — Я буду устилать твой путь своими строчками, по ним ты пойдешь к бессмертию. О моя смуглая леди!
Наташа, держа палку наготове, отступала к окну. Мало того, что этот Джон был пьян, он еще и сумасшедший!
— Не подходи! — закричала Наташа, поднимая палку. — Не подходи ко мне, а то я… я тебя тресну по голове!
Распахнулась дверь, и на пороге появился Сергей с большой сумкой в руке. Он поставил сумку на пол, короткой подсечкой сбил с ног Петинова и шагнул к Шерстобитову.
— Эй, начальник, какие проблемы? — спросил Сергей. — Ты заблудился? Помочь выйти из комнаты?
Шерстобитов обернулся, снизу вверх, с ненавистью, посмотрел на Сергея.
— А ты кто такой? Торгаш? «Сникерсы» жрешь? — заорал он так, что Наташа вздрогнула. — Ты отталкиваешь поэта от божественного разговора со смуглой леди, быдло?!
Сжав кулаки, он прыгнул на Сергея, но тот лишь слегка отклонил в сторону корпус и тяжелой оплеухой сбил поэта с ног. Шерстобитов проворно вскочил и снова бросился на Сергея в слепой ярости, и снова оказался на полу. Наташа завизжала.
На шум примчался Вадим Иванович. Только взглянул на Петинова, и тот, опустив голову, молча поплелся прочь. Вадим Иванович подмигнул Наташе, взял Шерстобитова под руку.
— Пойдем, Ваня, ты сегодня лишнего себе позволил.
— Он ударил меня! — дернулся Шерстобитов, пытаясь вырваться. — Меня, поэта — ударил! Я убью его, Вадим!
— Ваня! — прикрикнул Вадим Иванович и крепко встряхнул поэта. — Я не разрешаю тебе никого убивать. Поэт может вызвать обидчика на дуэль, а там уж — как получится.
— Но он ударил меня при женщине! При смуглой леди! — жалостно всхлипнул Шерстобитов. — Вадик, ты всегда меня понимал, я тебя уважаю за это. Но я все равно его убью! Достану пистолет и застрелю, как собаку!
— А я тебя, стервеца, за такие слова из общежития вытурю. И из института, — ласково сказал Вадим Иванович, выводя Шерстобитова из комнаты. В дверях он обернулся, еще раз подмигнул Наташе. Потом дернул поэта за руку. — Пошли, пошли. Придется провести с тобой разъяснительную беседу о втором этаже и изоляторе в частности.
Это подмигивание напугало Наташу больше, чем появление Шерстобитова. Что это за общежитие? Один кричит, что застрелит кого-то, другой обещает за это из общежития вытурить… Кошмар, да и только. Широко раскрытыми глазами смотрела она на Сергея.
— Страшно?
Наташа кивнула. Сергей подошел, легонько прикоснулся ладонями к ее плечам. На мгновенье расслабившись, Наташа склонила голову ему на грудь, но уже в следующее мгновенье испуганно отстранилась.
— Ты почему руки распускаешь? — рассердилась она.
Сергей шутливо поднял руки вверх, извиняясь таким образом за нечаянное объятие.
— Не бойся, с гениями всегда трудно разговаривать, а с непризнанными гениями — в сто раз труднее. Но они, как правило, становятся агрессивными лишь тогда, когда начинаешь критиковать их стихи, а вообще — довольно миролюбивые парни. Но все-таки спрашивай, когда стучат в дверь. Лишняя предосторожность никому не помешает.
— А я и не боялась его. Он был такой смешной! Встал на колено и начал читать глупые стихи. Между прочим, палку я приготовила к твоему приходу. На всякий случай.
— Ну еще бы, — усмехнулся Сергей. — У меня ведь на лбу написано: «Женщины, когда он приближается, берите в руки палки!» Не веришь? Смотри. — Он откинул со лба длинные волосы, придержал их пальцами, наклонился к Наташе.
Она подалась вперед, желая разглядеть странную надпись, но, услышав его смех, поняла, что он разыграл ее.
— Нашел время для шуточек! — рассердилась она еще больше.
— Ты права, — посерьезнел вмиг Сергей. — Вовремя остановила меня, а то уж было начал забывать, для чего пришел сюда. — Он взял большую сумку, расстегнул «молнию», принялся доставать посуду.
— Что это? — удивилась Наташа.
— Сковородка, электрочайник, заварной чайник, кастрюля, ложка, вилка, сахарница, пара тарелок, — монотонно перечислял Сергей.
Вот уже весь обеденный стол был заставлен посудой, Наташа с недоумением смотрела на Сергея.
— Посуда это, — объяснил он. — Для тебя. Что тут непонятного? Как ею пользоваться, ты, я надеюсь, знаешь.
— Откуда она?
— На свалке валялась. Я нашел и подумал: а ведь моя напарница, наверное, сидит голодная и даже чаем вряд ли угостит меня сегодня. Взял все это и принес тебе. Видишь ли, я не люблю, когда меня в гостях чаем не угощают.
— На свалке?! — ужаснулась Наташа. — Зачем же ты притащил сюда вещи со свалки? — Заметив усмешку Сергея, внимательно разглядела посуду — вся она была чистая, почти новая, такую вряд ли выбросят на свалку. — И где же ты нашел такую свалку?
— Дома, на антресолях.
— На… где? — не поняла Наташа.
— На ан-тре-со-лях, — повторил Сергей по слогам. — Это полки под потолком. Да все это не важно. Главное, вещи нужные, можно сказать даже — необходимые для тебя. Бери. Пользуйся.