— Мои головорезы огнестрельного оружия не любят, — напомнил Дорохов чуть высокомерно.
Генерал Галафеев пристально посмотрел на него:
— Юнкер Дорохов, вы бы лучше сейчас со мной не спорили. Хоть вы и геройский герой, а Омира будете брать с ружьями и перестреляйте его бандитов к чертовой матери, до единого, и в плен не берите — это такие змеи, уползут да еще передушат половину перед тем, как сбежать!
— Понял, — сказал Дорохов. — У нас, впрочем, своя змея в отряде будет — поручик Лермонтов.
— Поручик Лермонтов, к сожалению, никакая не змея, а просто молодой человек, — откликнулся Галафеев с легким вздохом. — И не слишком умный к тому же, хотя храбрец.
— Вот и проверим, какой он храбрец, — проворчал Дорохов.
— Вот и проверьте, — заключил Галафеев. — И возьмите ружья, слышите? Дорохов! Я с вас глаз не спущу! Вы поняли, Дорохов? Ружья!
— Понял… Пики взять дозволяете?
— На что вам пики? Вы меня с ума сведете…
— Не такое это простое дело — боевого генерала свести с ума, — нагло заявил Дорохов. — А пики необходимы, ибо по отсечении голов у противника надлежит насадить их на какой-либо острый предмет…
— А вы сделайте гирлянду, — посоветовал Галафеев, дружески положив руку Дорохову на жесткое плечо. — Прошейте через уши и повесьте на шею своей лошади, Руфин Иванович. Очень эффектно будет смотреться. Попросим, кстати, барона Палена — он хорошо картинки рисует; он с вас портрет в таком виде снимет. Барышни будут без ума. — И, повысив голос, грозно заключил: — Без глупостей, Руфин Иванович! Напрасно не рискуйте. Я не отправил бы вас на такое дело, если бы в точности не знал, что Омира можно брать…
Лермонтов отнесся к назначению в дороховский отряд с восторгом. Прибежал к Руфину и, позабыв их прежнюю неприязнь, едва не бросился ему на грудь.
— Житья от вас нет, ваше благородие, — сказал ему командир, хмуро отстраняясь от объятий. — Беспокойная вы личность.
* * *
Аул открылся среди гор — и поначалу казался без толку наваленными камнями и палками; но это лишь для глаза, привычного к совершенно другим очертаниям домов и пейзажа. Юрий испытал глубокое наслаждение, когда зрение его привычно начало перестраиваться: только что он не замечал ничего, кроме беспорядочного мусора, и вдруг перед ним, точно сдернули пелену, предстало вражеское укрепление: вон те камни, лежащие как будто кое-как, — хорошее укрытие для стрелка, там дальше — стена, а те бугристые выступы на скалах — дома.
На пробу сделали несколько выстрелов, и неожиданно аул взорвался пальбой: дым заклубился над всей скалой, стреляли без перерыва, и несколько пуль ударили совсем близко от Юрия.
Не сговариваясь, дороховский отряд заверещал, заулюлюкал и, на дикарский манер стоя высоко в стременах, помчался вверх по склону. Они почти не стреляли — на скаку в этом было бы немного смысла; Юрий гнал копя наравне с остальными, без мысли, без каких-либо осознанных чувств. Несколько раз рядом с ним падали люди, но он этого как будто не замечал; выше по склону не прекращались выстрелы, и скоро от дыма запершило в горле.
— Да что у них там!.. — начал было Дорохов, однако договорить не успел: в тот же миг сверху покатилась лавина кричащих, стреляющих, косматых людей; гривы их лошадей развевались, тряслись на скаку меховые бубенцы, которыми украшены были попоны, из ружейных дул вылетало пламя.
Схватка длилась недолго: горцы прорвались сквозь отряд русских и ушли, оставив человек десять мертвыми или умирающими.
Юрий успел еще дважды выстрелить уходящим в спину, однако гнаться за ними не решился; как ни были храбры дороховские «охотники», ни один из них не стал преследовать банду. Дорохов вырвался вперед и настиг одного, но замахнуться и нанести удар уже не успел: второй чеченец, бывший ближе всего к отставшему, повернул коня, остановился и выстрелил в русского почти в упор.
Дорохов, заливаясь кровью, повалился на землю. Его недавний противник направился к нему, заранее занося саблю. Юрий вскинул ружье и выстрелил. Без единого вскрика всадник молодецки выбросил руки вверх и откинулся назад в седле, конь рванулся вперед, заржал, остановился и заплясал на месте; убитый болтался, елозя волосами по конскому крупу, шапка его упала и откатилась.
Второй всадник, увидев приближающегося русского, гикнул, пал лицом на гриву своего коня и умчался вслед за остальными.
Юрий спрыгнул на землю рядом с Дороховым.
— Руфин!
Дорохов замычал, и из его рта вышли кровавые пузыри. Один его глаз все время беспокойно двигался в орбите, другой был залит кровью и неподвижен. Лермонтов взвалил его на своего коня, сел сзади сам и обхватил Руфина рукой, прижимая к себе. Дороховский конь, напуганный, настиг всадника и побежал следом, тревожно заржав.
* * *
Контузия повредила Дорохову глаз, который перестал толком открываться и вообще отказывался служить своему повелителю как должно. До времени Дорохов оставался в Грозной — ждали, чтобы он оправился настолько, чтобы мог выдержать путешествие до Ставрополя; тем временем началась переписка по производству Дорохова в поручики.
Юрий навестил его на второй день, умыв по такому случаю лицо, однако по-прежнему, вопреки уставу, растрепанный и с подозрительной растительностью на лице — впрочем, довольно реденькой и не слишком вызывающей.
Дорохов обрадовался его появлению. Попытался приподняться и одарить гостя улыбкой.
— Да вы никак помираете, Руфин Иванович? — испуганно сказал Юрий, остановившись.
— Почему?.. — просипел Руфин.
— Бьетесь и хрипите, — пояснил Юрий.
Руфин шевельнул пальцами. Юрий присел рядом.
— Это я радуюсь, — прошептал Руфин.
— Воображаю, каковы вы в печали, — сказал Юрий.
— Лучше и не надо, — отозвался Дорохов. И дернул углом рта. Юрий понял — улыбнулся.
— Так вы на меня больше сердца не держите, — обрадовался он.
Руфин перекатил головой на подушке: нет.
— А я к вам вот с чем пришел: Галафеев мне предлагает взять ваш отряд и немножко поразбойничать, покуда вы раздумаете помирать…
— Хорошо, — сказал Дорохов.
— Из меня все равно дельного офицера не выйдет, — задумчиво протянул Юрий. — Я не для регулярной армии создан. У меня ни терпения нет, ни выдержки… Вот и Мамацев так говорит. Мол, Лермонтов носит мундир только потому, что вся молодежь знатных фамилий служит в гвардии. Сам слышал. Да он и не скрывает.
— Да, вы, конечно, полная бестолочь, — согласился Дорохов. — Я бы вам пушку не доверил… А вот своих головорезов — пожалуйста. — Он поманил собеседника наклониться поближе, слабо пошевелив пальцем. — Что выдумаете насчет тех ружей?
— Каких ружей? — не понял Юрий.
— Тех… что не должно было быть у чеченцев… Вы забрали?
— Все до последнего, — подтвердил Юрий.
— Какие… — зашептал Дорохов.
— Вы так не напрягайтесь, Руфин Иванович, — спокойно сказал Юрий. — Я все понял, о чем вы спрашиваете. Разумеется. У всех убитых ружья взяли. Раненых было двое, хотели их допрашивать — да пришлось застрелить. Они все равно ничего не сказали, только шипели и бранились по-своему. Я думаю ихний язык учить. Здесь татарский — все равно что в Европе французский, такая же необходимость.
— Подробней, — захрипел Дорохов.
— Про татарский язык?
— Поправлюсь — убью…
— Что это вы все так беспокоитесь, Руфин Иванович? Вам вредно. Я супруге вашей отпишу, что вы плохо себя ведете. Она уже беспокоилась, письма прямо по начальству шлет: куда вы подевали моего Руфина? Ей наш Галафеев отправил успокоительное послание…
Дорохов бешено заворочался, двигая здоровым глазом. Юрий взял его за руку. Ощутив прикосновение ладони, маленькой, точно женская, с твердыми мозолями от сабли, Дорохов успокоился.
— Ружья точно новые, — продолжал Юрий. — Я так полагаю, потому что старое оружие у них всегда все в каких-то насечках, украшениях, с блямбочками и кисточками, а эти совершенно чистые, никак не роскошные. Просто новые ружья. И почему-то мне нехорошо делается, Руфин Иванович, когда я об этом думаю. Потому как до нас — я уже выяснял — не дошла по меньшей мере одна телега с оружием. Как раз ружья и порох.
— Был заслон, — сказал Дорохов.
— Именно! — Юрий наклонился совсем низко, так что со стороны казалось, что он готов пасть на грудь собеседнику. — Заслон был. А телега пропала. И сдается мне, обнаружилась в том ауле. У нашего друга Омира.
— Или Омана, — сказал Дорохов.
— Знаете, Руфин Иванович, признаюсь вам честно: строить какие-либо предположения я боюсь.
— А вы не бойтесь, иначе все будет продолжаться.
— Все и так будет продолжаться, — возразил Лермонтов. — И сношения их с турками, и провоз контрабанды, и торговля людьми… все, чем обыкновенно пробавляются здешние чеченцы.
— Ружья, — засипел Дорохов.
— Что вы хотите? Чтобы я узнал, кто из наших интендантов недоглядел за телегой?
— Или того хуже, — сказал Дорохов и отвернулся к стене.
— Ну, не настолько же…
Дорохов опять повернул голову и зло уставился на молодого человека:
— Телега не по воздуху пролетела. Был заслон. А она все-таки добралась — не до нас, а до Омира.
— Я не хочу думать, будто это может быть правдой.
— Может…
— Если я найду тех, кто до этого допустил, — сказал Юрий тихо, — то… — он хотел сказать: «передушу собственными руками», но почему-то при раненом Дорохове постеснялся и в последний миг заменил на другое обещание, — …заставлю выйти в отставку.
— Правильно, — проговорил Дорохов. — И поменьше огласки, иначе поднимется страшная вонь.
— В Петербурге это называется «резонанс», — сообщил Юрий.
— Не знал, — чрезвычайно серьезно отозвался Дорохов.
Юрий встал:
— Поправляйтесь, Руфин Иванович. Вас теперь производят в поручики. Вы рыбу ловить любите? Давайте выйдем в отставку и поедем к моей бабушке — я вам свое рыбное место нарочно покажу.
Дорохов не ответил. Здоровое веко опустилось, больное продолжало подергиваться над тревожным глазом — Руфин неожиданно заснул.
* * *
При выходе от Дорохова Юрий столкнулся с каким-то человеком. Человек этот от неожиданности потерял равновесие и упал бы, если бы Юрий не схватил его: хотел поддержать под локоть, но рука соскользнула, и вышло так, что Юрий сгреб незнакомца за грудки. На миг серые глаза чужого человека прыгали прямо перед глазами Юрия, а затем все исчезло.
— Простите ради бога! — сказал Юрий, осторожно выпуская его. — Меня только то извиняет, что я иду от раненого товарища и очень огорчен — не смотрю под ноги.
— Я у вас не под ногами вьюсь, господин хороший, — отозвался незнакомец.
Юрий еще раз встретился с ним взглядом, и неожиданно нечто показалось ему в этом взгляде знакомым. Что-то царапнуло по сердцу, оставляя неприятный след. Как будто они виделись и прежде.
И тотчас изменился и незнакомец, стал смотреть куда более пристально. Затем он пробормотал сквозь зубы:
— Ну конечно…
И быстро зашагал прочь, расталкивая встречных локтями. Юрий проводил его взором. Настроение у него испортилось.
— Кто он? — спросил Юрий у встречного офицера и показал на мелькавшую впереди серую спину.
— Этот? Из интендантской службы — Беляев, кажется… — Беляев был тому совершенно неинтересен. — Вы от Руфина — как он?
— Руфин будет жить, — сказал Юрий.
— О! — отозвался знакомый офицер.
Он рассмеялся и пошел прочь.
Столкновение с Беляевым почему-то растревожило Юрия: ему начало казаться, что Беляев знает о нем гораздо больше, чем показал, и именно из-за этого втайне, но очень сильно ненавидит. Что именно это могло бы быть, Юрий не знал, но чем дольше он раздумывал о странном незнакомце, тем тяжелее делалось на душе. — Юрий, которого (по его впечатлению) все и всегда любили, совершенно растерялся.
Почему-то снова в мыслях явились эти злосчастные ружья. Галафееву было доложено о находке, однако почти одновременно с этим докладом генерал получил другой: о нападении чеченцев на обоз, так что в конце концов Галафеев оставил этот десяток «кочующих» ружей без особенного внимания.
Офицер, в чьем расположении произошло «злосчастное» нападение на обоз, должно быть, еще находился в Грозной, и Юрий решил справиться о нем. К его величайшей радости, это оказался знакомый — давний приятель еще по юнкерской школе, Николя Мартынов, похожий на слегка растерянного льва рослый белокурый красавец.
Позабыв в единый миг все свои тревоги, подозрения и опасения, Юрий закричал: «Мартышка, Мартышка!» — и бросился к Николаю, сам похожий в этот миг на обезьянку, маленький, в цыгановатой красной рубахе, бесстыдно, точно обезьяний зад, сверкавшей из-под распахнутого мундира без эполет.
Мартынов, услышав знакомый голос, вздрогнул, обернулся и медленно улыбнулся:
— Лермонтов!
Обнялись. Юрий вертелся и подскакивал.
— Ты здесь? Герой? Где твои ленточки?
— Да пусти, вот прицепился… — лениво отбивался Мартынов. — Фу, Маешка, какой ты чумазый! Говорят, ты теперь совсем разбойник, шляешься по горам, не ведая дисциплины, и совершенно превратился в комету!
— А хвост у меня какой! — подхватил Юрий. — У! — Он показал сзади себя рукой. — Изумительный сброд, но храбрецы — ужасные… Кстати, вот недавно мы были с ними в деле… — Неожиданно он помрачнел и добавил упавшим голосом: — Моего Дорохова чуть не убило.
— Уж и твоего? — Мартынов сощурился.
Юрий напрягся:
— О чем ты?
— Да так… — Мартынов неопределенно махнул рукой. — По слухам, вы не ладили.
— Так ты уж и сплетни собираешь?
— Армия всегда полнится разными слухами. Так исстари заведено, и не нами, — философски ответил Мартынов. — Еще при Александре Македонском началось.
— Мы с Дороховым — лучшие друзья, не раз друг другу жизнь спасали, — объявил Юрий. — Я его страшно люблю, и он меня — тоже.
Мартынов улыбался неопределенно, поглядывая выше головы Юрия, куда-то на крышу соседнего здания.
— Кстати, если ты непременно хочешь говорить о разных слухах, — сказал Юрий и неприятно захохотал, — тут и про тебя кой-что рассказывают…
— Ты бы, Маешка, смеялся как нибудь попроще, что ли, — прервал Мартынов, морщась.
— Я смеюсь от всей души, а душа у меня сложная, — сказал Юрий, ничуть не смутившись. — Столько всего в ней умещается, самому иной раз жутко становится. Бывало, проснусь среди ночи — и ужасаюсь…
— А что про меня говорят? — не удержался Мартынов.
— Как вышло, что чеченцы прошли через твой участок?
— Что значит — прошли через мой участок?
— То и значит… А нас из тех ружей потом едва не ухлопали.
— Из каких ружей? Я тебя, Маешка, вообще перестал понимать.
— Да брось ты! — Юрий развязно махнул рукой. — Все ты понимаешь! Прохлопал ушами, чеченец проскочил — и ружья уплыли прямо из телеги. Вкупе с пятью бочонками пороху. А потом в нас из того же самого оружия — паф! паф! Что тут непонятного? Я бы после такой дурацкой истории вышел в отставку…
— Ну так и выйди! — сказал Мартынов.
— Меня не пускают… Да я и не о себе говорил сейчас, а о тебе.
— Обо мне?
— Да кто из нас чеченца пропустил, ты или я?
— Ты, Лермонтов, или полный дурак, или удачно прикидываешься, — с досадой сказал Мартынов. — Пусти, я пойду.
Юрий отошел в сторону, несколько секунд смотрел в спину удаляющегося приятеля, а затем плюнул и выбросил все это из головы.
* * *
Поход в глубь Чечни продолжался: Галафеев не оставлял попытки истребить жилища и посевы восставших, Почти все чеченские аулы, жившие между Тереком и Сунжей, ушли за Сунжу. Нигде не было безопасности: союзные русским поселения и казачьи укрепления на Тереке подвергались непрерывным набегам.
Дороховский отряд стоял разбойничьим табором сбоку лагеря; войска были на марше и готовились к большой операции. Покидать укрепленный лагерь категорически запрещалось: кругом непрерывно бродили неприятели, готовые наброситься на любого, кто неосторожно удалится от своих.
Юрий жил не с отрядом, а отдельно, ближе к друзьям — конногвардейцу Мишке Глебову и Левушке Пушкину. Мишка был человек отважный и вместе с тем на удивление спокойный; Левушка — напротив, непрестанно оспаривал у Лермонтова звание самой шумливой обезьяны на всей Линии. Наблюдать за этой троицей составляло одно из главных вечерних удовольствий: Глебов ронял слово-два и с видимым равнодушием принимался курить, а оба соперника тотчас начинали острить напропалую и в конце концов падали в изнеможении, утомленные собственными выкриками и хохотом.