Хрипло и тяжело дыша, человек катил ярко-красный мотоцикл «ИЖ-Юпитер» с коляской. Трудно, что называется, на зубах, но на редкость целеустремлённо.
— Говорят, грачи прилетели? — Он остановил заскрипевший драндулет, с надеждой глянул на Оксану. — Грачи прилетели, говорят?
— Да, говорят, прилетели, — давясь от внутреннего смеха, ответила она. — Но пока не все.
Она чувствовала себя неуклюжей дебютанткой в любительском спектакле о «рыцарях плаща и кинжала». Ну да, сугубо периферийного театра. В котором полагают, что без тумана и запахов дерьма секретным службам никак.
— Ну, слава Богу, здравствуйте, стажёр. — Странный человек кивнул, перевёл дыхание, вытащил грязно-белую шахтёрскую каску. — Надевайте давайте и садитесь в люльку. Можете обращаться ко мне «Пётр Петрович». И обязательно, стажёр, опустите забрало, это не просьба, это приказ.
Забрало было сделано из оргстекла и по всей площади старательно ошкурено наждаком. Что превращало каску в подобие мешка, натягиваемого на голову заложнику. Чтобы не догадался, бедолага, куда его везут.
— Есть, — нахлобучила каску Варенцова, втиснулась в коляску, опустила забрало. Пётр Петрович лягнул ногой, «Юпитер» затарахтел, рыгнул синим дымом… поехали. Кстати, весьма уверенно, невзирая на туман, пещёрские дороги и закопчённые (то ли солнечное затмение наблюдать, то ли чтоб Джеймс Бонд не догадался) очки. «Абориген? — задумалась Оксана. — Или просто не первый год тут живёшь? Тогда от кого прячешься, тут же все с первого взгляда друг дружку должны узнавать, очки там, не очки…»
Скоро миновали сквер, больницу, кладбище, ЛЗС… Промелькнула лесная дорога, уводившая куда-то в сторону от основной трассы, но зато осенённая указателем, утверждавшим, что истиннаяПещёрка с серебряными избами, русскими печками и сарафанами до пят вообще-то пребывала именно там…
Почему-то эта дорога ощутимо тревожила Оксанино любопытство. «Когда-нибудь, — подумала Варенцова, — когда-нибудь я точно там побываю. Вот поставлю дела более-менее в колею — и обязательно съезжу…»
Матированное забрало было, как выражаются в народе, от честного человека. Оксане даже не требовалось специально подглядывать, она и так отлично видела, где они ехали. И от неё не укрылось, что, едва мотоцикл выкатился за обиженный судьбой и злыми машинами указатель, как молочный кисель закончился, будто ножом обрезанный. Вокруг засиял летний день — с солнцем на небе, с пением птиц, со свежим дыханием леса… Впрочем, для Оксаны более актуальны были пластмассовый намордник во весь фейс, рёв двигателя, вонючие выхлопы.
В какой-то момент, когда на неё начала уже нападать зевота, Пётр Петрович свернул налево и покатил по грунтовке, чтобы через несколько минут остановиться среди кустов лещины, за которыми высилась исполинских размеров берёза. «Хороший ориентир», — подумала Варенцова.
— Ну вот, товарищ стажёр, прибыли. Теперь можете снять шлем, — смилостивился Пётр Петрович, быстро посмотрел на часы и взялся приковывать «Юпитер» к берёзе. На кой вроде, в лесной-то глуши? «Да нет, тут он, пожалуй что прав. Не повредит. В России живём…»
Без грозного танкового шлема и защитных очков её спутник выглядел, мягко выражаясь, не очень. Бегающий взгляд, дёрганая физиономия… Клоун тряпичный. Отними у него ксиву и власть, и останется пародия на человека.
«Хорош, — отвела взгляд Оксана. — Похоже, напуган до смерти. Интересно, чем? Напуган и оттого, видимо, пьёт. Когда не играет в конспирашки. Ой, мама… начальничек…»
Утешало только то, что стажировка — это не навсегда. Быть может, очень даже скоро доведётся узнать, чего так боится «тряпичный клоун». И даже самой слегка его напугать.
А Пётр Петрович замкнул цепь внушительным замком с рельефным изображением оскаленного бульдога и приглашающе махнул рукой:
— Товарищ стажёр! За мной.
Оксана двинулась за ним сквозь кусты. Насколько ей было известно, к августу энцефалитные клещи уже утрачивали активность. Зато оставалось не так долго ждать, пока полетят лосиные вши…
В это время в небе загрохотало — судя по звуку, приближался вертолёт. А именно Ми-8, винтокрылый ветеран. Басовитый раскатистый звук быстро нарастал, сотрясая утреннее небо. Вот рёв достиг максимума, локализовался где-то рядом и сошёл на нет — похоже, вертолёт приземлился.
— Чёрт, — скупо выругался Пётр Петрович, снова посмотрел на часы и перевёл взгляд на Оксану, потянувшуюся к малине. — Вперёд, вперед, товарищ стажёр, нельзя от графика отставать.
Минут через пять они вышли на полянку, посередине которой действительно стоял трудяга Ми-8. Судя по всему, прилетевший непосредственно за ними.
— За мной… — первым взошёл на борт Пётр Петрович.
Две тысячи лошадиных сил дружно закрутили винт, дрогнули деревья, взмахнули ветками, поплыли вниз. Вертолёт уверенно набрал высоту — и Варенцова, глянувшая в иллюминатор, непроизвольно ахнула:
— Ох и ни фига же себе! Это как же понимать?..
Она увидела, что туман, висевший над болотами непроницаемым покрывалом, имел очень чёткую границу, словно, расползаясь, натыкался на невидимую препону. Только в одном месте ни дать ни взять имелась прореха, и сквозь неё просачивался длинный отросток. Серое туманное щупальце, дотягивавшееся аж до самой Пещёрки…
Пётр Петрович тоже покосился в иллюминатор, потом — хмуро — на Оксану, и промолчал. Ничего, дескать, стажёр Варенец, со временем, Бог даст, всё сами поймёте. Или не даст. Или даст, но ума — или времени — не хватит понять…
Сам-то он, естественно, понимал всё, на сей счёт никаких сомнений возникать не могло.
…Летели недолго. Скоро вертолёт снова примял колёсами траву, ещё не просохшую от росы. Полянка была один в один как та, с которой взлетали: такая же уютная, укромная, укрытая от посторонних глаз. Только вокруг росли не берёзы, а замшелые ёлки, с лапами до земли. К одной из них при помощи цепи и замка с уже знакомым бульдогом были пристёгнуты два велосипеда.
— Прошу. — Пётр Петрович убрал цепь в дорожную сумку. — Горный. Восемнадцать скоростей, амортизированная вилка.
Последний раз Оксана каталась на велосипеде лет, верно, двадцать назад, когда навороченных горных байков не было и в помине. Ну и что? Велосипед, он и есть велосипед — два колеса, две педали… А брюки Оксана всегда надевала такие, чтобы не лопнули в шагу, даже если сесть на шпагат. Она устроилась в седле, быстро разобралась, как переключаются скорости, и поехала за куратором.
Она была морально готова к тому, что «велопробег по бездорожью и разгильдяйству» кончится в точке старта и вертолёт доставит их туда, откуда забрал… Но нет. Лесная тропинка вывела их с Петром Петровичем к излучине реки, где на берегу стояло звероводческое хозяйство. Правильные ряды сараюшек-«шедов», склад, кормобаза, разделочный пункт, горы ободранных, облепленных мухами тушек, предоставленных естественному разложению… На первый взгляд — ничего особенного. Второй и последующие взгляды начинали выявлять много всякого интересного. Оказывается, ферма была обнесена высокой, из колючей проволоки, оградой, оборудована КПП и от этого напоминала зону не только для братьев наших меньших. Периметр, судя но изоляторам, находился под высоким напряжением, и это помимо прожекторов и систем наблюдения. «Если сюда паршивых стажёров на вертолётах доставляют, то на чём, интересно, командование привозят? — подумала Варенцова. — Как пить дать, на „Буранах“… »
А что, она не слишком удивилась бы, если бы поблизости обнаружился небольшой космодром.
— Ну вот и прибыли. — Пётр Петрович слез с велосипеда и показал малиновую книжку крепкому парню в синей спецовке. — Девушка со мной. Пропустить без досмотра.
В этот момент он был воистину великолепен. Грозен, несуетлив, исполнен достоинства. Ну точно лакей в богатом особняке. Или, выражаясь более современно, зарвавшийся гардеробщик. Варенцовой не на шутку захотелось дать ему в морду.
Вынужденно отложив это на потом, она покатила свой велосипед через хоздвор, по бетону, мимо навеса со шкурками. Пётр Петрович направлялся к кормобазе — мощному приземистому зданию красно-кровавого кирпича. Внутри жарко гудело пламя в огромной, во всю стену, печи; шумели, закипая, вмазанные, страшные, вечность не чищенные котлы. Без всякого сомнения, именно в таких в аду варятся грешники. Здесь, по счастью, никто не собирался варить согрешивших (по крайней мере — конкретно сейчас. В целом — как знать, как знать…), зато присутствовал натуральный живой чёрт. В кедах, бандане и розовых спортивных трусах. Он подкладывал дрова, весело щурился на огонь и азартно орудовал исполинской, метра два, кочергой, явно украденной на металлургическом комбинате.
— Спасибо, майор, вы свободны, — отпустил его Пётр Петрович, верней, выставил, потому что возня с кипятком и огнём явно нравилась «чёрту». — Ну вот, — запирая на болт входную дверь, с облегчением оглянулся на Варенцову куратор. — Теперь мы можем и поговорить. О главном. Но не забудем: оперативная работа ошибок не прощает, конспирация складывается из мелочей, а излишней осторожности, как известно, не бывает…
Оксана с секундным опозданием поняла, что он не прикалывался, как она было подумала, а был совершенно серьёзен.
Мелочи, из которых должна была складываться их с Петром Петровичем конспирация, оказались резиновыми сапогами, брезентовыми рукавицами и резиновым же фартуком до земли.
— Ваша спецодежда, стажёр… Вперёд!
Сам он с профессиональной быстротой облачился в зелёный ОЗК, превратившись из гардеробщика в крокодила Гену из мультика.
Что до Оксаны, она себя почувствовала скорее прозектором в морге. Только с той разницей, что в морге вообще-то холодно, а здесь…
Между тем Пётр Петрович вытащил калькулятор и исписанный блокнот. Сверяясь с записями, они с Оксаной начали сыпать в воду кукурузную муку, промороженную рыбу, очистки овощей, витаминные добавки и ещё что-то из безымянных ведёрок — наверняка жутко разрушительное для организма, зато позволяющее в краткий срок до забоя отрастить богатый и дорогостоящий мех.
— Ладно, теперь пусть доходит. — Пётр Петрович последний раз заглянул в блокнот, помешал варево лопатой, затянулся, швырнул окурок в котёл и направился к кладовке для припасов. — А мы пока…
Как, похоже, всё на этой «ферме», кладовочка была ещё та. Клацнул могучий замок, щёлкнул, как выстрелил, рубильник, брякнули металлом по металлу ключи… Дверь начала открываться с тяжеловесным скрипом, достойным швейцарского деньгохранилища (впрочем, там-то многотонные двери наверняка открывались бесшумно). Оксану разбирало понятное любопытство, но, понимая, что внутренность «сейфа» никуда от неё не ускользнёт, она улучила момент заглянуть в кураторский блокнотик. И заинтересовали её не рецепты «вкусной и здоровой пищи» для пленных зверьков, а почерк.
Где она видела эти выпуклые дуги, говорящие о стремлении к материальному? Эти хоть и жирные, но прерывистые линии, говорящие… Постой, постой… Ну конечно. Гостиница, полулюкс, ванная… добытый Тихоном дневник.
«Так, так, так… Выходит, оперуполномоченный Сизов не сгинул, не утоп, не рванул в антимир, а но-простому сменил окрас? Исчез, растворился, втёр кому-то очки, махнул на прощание хвостиком. Дескать, поминайте как звали, а впрочем, звали-то его наверняка не Сизовым. Хорошо, но зачем тогда нужен дневник, улика, схороненная в удобствах? Да так схороненная, чтобы рано или поздно непременно нашли? Деза?.. Поднимай выше, это ход конём, завлекуха, тонкий намёк на толстые обстоятельства. Мол, дверка эта есть, и я в неё ушёл. Ищите. Если не меня, то дверь. Вернее, приключений на свою задницу. Ну, спасибо, родной…»
Между тем дверь в кладовку скрипнула снова. Показался Пётр Петрович — в левой руке он нёс папку, правой вытирал рот. Рот был тонкогубый, безвольный, растягивающийся в довольной ухмылке, папка — внушительная, красная, с суровым грифом: «Совершенно секретно. Хранить вечно».
— Ну-с, товарищ стажёр, давайте-ка покончим с формальностями. — Куратор подошёл к разделочному столу, смёл на пол ошмётки, положил папку и неожиданно бодро подмигнул. — Читайте внимательно, подписывайте, где надо. Вот ручка.
После визита в кладовую он резко переменился. Как-то разом подобрел, сделался проще, в глазах появилось нечто человеческое. Он даже вроде бы стал выше ростом — скинул, видимо, с плеч бремя субординации.
— Есть читать внимательно. — Варенцова подошла, вытерла руки, развязала бантик завязок. — И подписывать, где надо.
В папке был белоснежный, похрустывающий, как стобаксовая купюра, лист бумаги. На нём имелся герб, всё тот же суровый гриф и с десяток пунктов, где Варенцовой грозили, если вдруг что не так, снять с плеч погоны вместе с головой. Документ был составлен с умом и по идее создателей должен был пробирать до нутра. И пробирал, наверное, но только не Варенцову. «Ну снимут, дальше-то что? Большая потеря…»
Не дрогнув, поставила она подпись (а если бы предполагалось, что дрогнет, навряд ли бы её сюда пригласили), вернула папочку Петру Петровичу, и тот понёс страшный документ назад в кладовку. Оттуда он возвратился не скоро. И опять — вытирая рот. Зачем-то подмигнул Оксане, покашлял, важно подошёл к котлу, помешал, взял пробу, сплюнул на пол, сказал: «Несолёно» — и начал секретный разговор.
Само собой, начал тактично, издалека тщательно дозируя служебную информацию. После двух визитов в кладовую дозировать ему явно сделалось трудновато, но он не сдавался.
Из его речи Оксана вскоре узнала, что в мире, оказывается, полным-полно всякой сволочи. («В самом деле? — вежливо кивала Оксана. — Кто бы мог подумать, вот ужас-то».) «Алькайда», Бен Ладен, ваххабиты… И так далее, на каждую букву алфавита по несколько штук, всех сразу и не упомнишь. Однако главное зло, сказывается, не в них. Есть нечто существенно худшее. И откуда растут ноги у этого существенно худшего, до сих пор выяснить не удалось.
Поначалу всерьёз грешили на инопланетян, но версия не прокатила. Тут, как выяснилось, думать надо было не о том, как вперёд всех инопланетные технологии к рукам себе прибрать, а о том, как всем вместе спасаться. Так что Кремль и Капитолий, посовещавшись, пожали ручки и учредили интернационал. Наши, ваши — теперь все свои, потому что люди. Максим вот Максимович, к примеру, американец, даром что по-русски — хоть диктором на центральное телевидение. И не простой американец, служил генералом при знаменитом Ангаре-51. Майор-истопник приехал из Англии, а сам Пётр Петрович происходил из-под Пскова.
(«Тьфу на тебя, — подумала Варенцова. — Тоже мне, выискался скобарь. Не такими Петрами Петровичами Псков веками стоял…»)
— Ну вот, значит, так, товарищ стажёр, в таком разрезе, — закругляясь, сказал он. — Мы псковские, мы прорвёмся… — И принюхался к запахам из кормового котла: — Ну и шибает! Готово, наверное…
Сноровисто взялся за гигантский ковш, крякнул и принялся наливать варево в мятые и замызганные вёдра. Наполнив десяток, их поставили на тележку и под колёсный скрип вывезли к шедам — остывать на ветерке.
Оксана заглянула в клетки и подумала, что сюда следовало бы возить любительниц норковых шуб. На экскурсию. Норки сидели снулые, мелкие, с изгрызенными лапами и хвостами, кое-где в клетках лежали мёртвые, недавно родившиеся щенки. Их почему-то не съели. Не дай Бог, если в самом управлении «Z» дела обстояли похоже…
«Не с тех здесь шкуру дерут, — сделала вывод Оксана и снова захотела врезать Петру Петровичу в бубен, от всей души. — Ну, чему радуешься, гад? Что, шоу нравится? Цирк, блин, зверей дедушки Дурова?»
Однако Пётр Петрович вдруг погасил ухмылку, замер и как был — в ОЗК, в крагах, при огромном разливательном ковше — вытянулся во фрунт: увидел Максима Максимовича. Тот, появившись из недр разделочного цеха, баловался под русским солнышком родной американской сигарой. Надраенные берцы поскрипывали, погоны лучились золотом, сильные наманикюренные пальцы цепко держали бурую свежевыделанную шкурку…