К.А. Мерецков назвал потом своего заместителя «авантюристом, лишенным совести и чести».
Взгляд этот – взгляд из того времени, когда Власов был объявлен предателем. Этот взгляд – взгляд человека, желавшего позабыть, что в гибели 2-й Ударной армии есть и его вина.
И все же в чем-то Кирилл Афанасьевич прав. Авантюрная жилка, конечно же, была во Власове, и она удивительным образом уживалась с его поразительной, порою переходящей в преступную бездеятельность, осторожностью.
Характер Андрея Андреевича Власова – это характер советского военачальника. Все в нем измято, придавлено. И это измятое, придавленное существует рядом с почти полной бесконтрольностью, неподотчетностью генерала, который мог, не считая, расходовать жизни солдат.
Впрочем, повторим, в этом Власов не был исключением. Попав в фактически окруженную армию, он повел себя точно так же, как повело бы себя в подобной ситуации большинство советских генералов того времени. И в этом его судьба, во всяком случае, до 22 июня 1942 года – дня неудавшегося прорыва из окружения, аккумулирует самую суть судьбы советского генерала.
Прекрасной была цель… Освободить Ленинград, спасти от голодной смерти многие сотни тысяч людей.
Полководец, совершивший это в январе сорок второго, сделался бы народным героем. Но в январе сорок второго для этого полководцу и нужно было быть народным героем.
Увы…
Ни Кирилл Афанасьевич Мерецков, ни Михаил Семенович Хозин, ни сам Андрей Андреевич Власов явно не подходили на эту роль. Они не способны были возвыситься над заботами о собственной карьере, и в результате с ними случилось то, что всегда происходит с людьми, поставленными на гребне событий и не способными переломить течение их.
К.А. Мерецкова от этой печальной участи, как мы уже говорили, спасла интрига Михаила Семеновича Хозина. Сам М.С. Хозин оказался навсегда сброшенным с командных высот.
Еще печальнее оказалась судьба Андрея Андреевича Власова.
Впрочем, в последних числах апреля, когда еще можно было предпринять энергичные меры для спасения хотя бы части армии, до того дня, когда, заложив руки за спину, опустив голову, Власов будет стоять, словно нашкодивший школьник, перед крыльцом Штаба 18-й немецкой армии, оставалось еще больше двух месяцев…
Глава пятая
В нелегких заботах прошел для генералов апрель.
Устроив наконец-то карьерные дела, М.С. Хозин решил заняться и вверенными ему армиями.
Тридцатого апреля он отдал приказ, согласно которому 59-я армия должна была выбить немцев из района Спасской Полисти. После этого следовало «подготовить к выводу в резерв фронта 4-ю гвардейскую и 372-ю стрелковые дивизии, а также 7-ю отдельную бригаду».
Все – что и куда выводить – было предусмотрено в директиве, но случилась небольшая накладка – в тот день, когда был издан этот приказ, немцы приступили к ликвидации окруженной 2-й Ударной армии.
«Тридцатого апреля вражеская артподготовка длилась больше часа. Стало темно, как ночью. Лес горел. Вскоре появилась вражеская авиация. Переправы через Волхов разбиты. Враг рвется по всему фронту. На одну из рот тридцать восьмого полка гитлеровцы обрушили огонь такой силы, что в роте осталось лишь несколько человек. Но они продолжали защищать „Долину смерти“ – так окрестили заболоченную местность между реками Полистью и Глушицей».
В первых числах мая немцам удалось прорвать оборону вдоль дороги из Ольховки на Спасскую Полисть. С севера они вклинились почти до Мясного Бора. Уже полностью лишенные снабжения бойцы 2-й Ударной армии продолжали сражаться.
«Солдаты, черные от копоти, с воспаленными глазами от многодневной бессонницы, лежали на зыбкой земле, а подчас прямо в воде и вели огонь по противнику. Они не получали ни хлеба, ни пищи, даже не было хорошей воды для питья. Ели солдаты крапиву, осиновую и липовую кору»…
«Оценка местности к этому времени была весьма тяжелой… Все зимние дороги были залиты водой, для гужевого и автотранспорта не проходимы… Коммуникации в данный период распутицы и артминометного огня противника были совершенно закрыты. Проход был временами доступен только отдельным людям».
Эта цитата взята нами из докладной записки Военному совету Волховского фронта, поданной 26 июня 1942 года генерал-майором Афанасьевым. Понятно, что докладная записка – не тот жанр, где оттачивается стилистика, но выражение «в период распутицы и артминометного огня» достойно, чтобы остаться в памяти.
Это не оговорка.
Интенсивный и губительный огонь немецкой артиллерии с тридцатого апреля стал для 2-й Ударной армии столь же привычной деталью пейзажа, как и набухшие водой болота.
«Наша авиация работает здорово… – записал в дневнике немецкий офицер Рудольф Видерман. – Над болотом, в котором сидят русские иваны, постоянно висит большое облако дыма. Наши самолеты не дают им передышки».
20 и 21 мая Хозина и Запорожца (член Военного совета Волховского фронта) вызвали к И.В. Сталину. На совещаниях 20 и 21 мая было решено начать отвод 2-й Ударной армии. И Хозин, и Запорожец скрыли, что к тому времени 2-я Ударная практически была уже уничтожена.
Но и эту директиву Ставки во 2-й Ударной получили с большим опозданием.
«Хозин медлил с выполнением приказа Ставки, – докладывал 1 июля 1942 года помощник начальника управления Особого отдела НКВД Москаленко, – ссылаясь на невозможность выводить технику по бездорожью и необходимость строить новые дороги».
В это невозможно поверить, но в начале июня начали строить дороги, чтобы протащить через топи застрявшие в болотах орудия и танки.
Ну, а о живых людях, конечно, забыли…
«30 мая я был ранен в ногу и попал в полевой медсанбат, который располагался здесь же в лесу… – вспоминает участник тех боев Н.Б. Вайнштейн. – Рассчитан медсанбат был на 200–300 раненых, а на третий день июня там их было несколько тысяч… Со мной рядом на нарах лежали раненые с гниющими ранами: в них заводились белые черви. Некоторые из-за ранения позвоночника не могли двигаться: делали под себя. Стоны, вонь. Пришлось выбираться наружу, хоть и холодно, но чисто. Мы подружились с лейтенантом – у него были ранения лица и рук, – я все делал руками, а он ходил, искал заячий щавель, крапиву и дохлых коней. Это были кони, павшие зимой, вмерзшие в землю и оттаявшие сейчас в болотах. Сохранившиеся куски гнилого мяса заталкивались в коробку из-под немецкого противогаза (она из металла), и она бросалась в огонь. Через два-три часа, зажав нос, мы ели похлебку и жевали то, что получилось…
Кто увлекался похлебками – начал распухать. Очень много таких умирающих появилось.
Лежит человек огромный, голова, как шар, глаз почти не видно, они скрыты. Дышит, но уже ничего не чувствует. Нас можно было брать почти без сопротивления, но добраться до нас было невозможно – от разрывов лес и болото были перемешаны, чуть шагнешь в сторону и провалишься по грудь…»
Между тем 2-я Ударная армия предпринимала в эти дни отчаянные попытки вырваться из мешка…
«4 июня 1942 года. 00 часов 45 минут.
Ударим с рубежа Полисть в 20 часов 4 июня. Действий войск 59-й армии с востока не слышим, нет дальнего действия арт. огня. Власов».
Прорыв этот не удался. Более того…
Смяв почти безоружные порядки 2-й Ударной армии, немцы заняли Финев Луг и вышли в тылы.
6 июня М.С. Хозин вынужден был доложить в Ставку, что 2-я Ударная армия окружена. Ставка немедленно сместила его с должности.
Как вспоминает К.А. Мерецков, 8 июня 1942 года раздался неожиданный звонок.
Звонил Г.К. Жуков:
– Срочно приезжайте как есть.
Мерецков сел в машину, и весь «в окопной грязи», даже не успев переодеться, был доставлен в приемную ВГК. Александр Николаевич Поскребышев тоже не позволил Кириллу Афанасьевичу привести себя в порядок, сразу ввел в кабинет, где в полном, как вспоминает сам Мерецков, составе шло заседание Политбюро.
На самом же деле, судя по «Журналу посещений И.В. Сталина в его кремлевском кабинете», если не считать А.М. Василевского, который и привел К.А. Мерецкова, находились только Г.М. Маленков и Л.П. Берия…
– Мы допустили большую ошибку, товарищ Мерецков, объединив Волховский и Ленинградский фронты, – сказал Сталин. – Генерал Хозин, хотя и сидел на Волховском направлении, дело вел плохо. Он не выполнил директивы Ставки об отводе 2-й Ударной армии. Вы, товарищ Мерецков, хорошо знаете Волховский фронт. Поэтому мы поручаем вам с товарищем Василевским выехать туда и во что бы то ни стало вызволить 2-ю Ударную армию из окружения, хотя бы даже без тяжелого оружия и техники. Вам же надлежит немедленно по прибытии на место вступить в командование фронтом.
В 3.15. 8 июня 1942 года К.А. Мерецков и А.М. Василевский вышли из кабинета Сталина.
Так была поставлена точка в том генеральском пасьянсе, о некоторых головоломных комбинациях которого мы рассказывали.
В тот же день, к вечеру, К.А. Мерецков прилетел в Малую Вишеру.
«Обстановка выглядела довольно мрачной. Резервы отсутствовали. Нам удалось высвободить три стрелковые бригады и ряд других частей, в том числе один танковый батальон. На эти скромные силы, сведенные в две группы, возлагалась задача пробить коридор шириной полтора-два километра, прикрыть его с флангов и обеспечить выход войск 2-й Ударной армии»…
Мы уже рассказывали, как Мерецков пробивал этот коридор в марте.
Судя по его воспоминаниям, генералу и сейчас удалось прорвать кольцо немецкого окружения.
Странно только, что немцы так и не заметили этого.
Начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковник Франц Гальдер, скрупулезно отмечавший изменение обстановки на фронтах, записывает в эти дни: «обстановка без изменений», «существенных изменений не произошло», «серьезные атаки с востока отбиты», «наступление у Волхова отражено», «атаки на Волхове опять отбиты», «на Волхове ожесточенные атаки при поддержке танков отбиты с большим трудом», «на Волховском участке снова тяжелые бои. Вражеские танки проникли в коридор. Полагаю, что противник оттянет свои силы. В котле начинает ощущаться голод».
Эти записи Ф. Гальдера в точности совпадают с донесениями, поступавшими из окруженной армии.
«Военному совету Волховского фронта. Докладываю: войска армии в течение трех недель ведут напряженные ожесточенные бои с противником… Личный состав войск до предела измотан, увеличивается количество смертных случаев, и заболеваемость от истощения возрастает с каждым днем. Вследствие перекрестного обстрела армейского района войска несут большие потери от артминометного огня и авиации противника… Боевой состав соединений резко уменьшился. Пополнять его за счет тылов и спецчастей больше нельзя. Все, что было, взято. На шестнадцатое июня в батальонах, бригадах и стрелковых полках осталось в среднем по несколько десятков человек. Все попытки восточной группы армии пробить проход в коридоре с запада успеха не имели. Власов. Зуев. Виноградов».
«20 июня. 03 часа 17 минут. Начальнику Штаба фронта. Части Второй ударной армии соединились в районе отметки 37,1 и севернее ее с прорвавшимися танками и небольшой группой пехоты 59-й армии. Пехота, действующая с востока, на реку Полисть еще не вышла. Артиллерия с востока не работает. Танки не имеют снарядов».
«20 июня. 12 часов 57 минут. Начальнику ГШКА. Начальнику штаба фронта. Копия: Коровникову и Яковлеву. Прошу понять, что части восточной группы настолько обескровлены, что трудно выделить сопровождение для танков. Оборона противника на реке Полисть не нарушена. Положение противника без изменений. Пехота 52-й и 59-й армий на реку Полисть с востока не вышла. Наши части скованы огнем противника и продвижения не имеют. Прошу указаний атаку пехоты 52-й и 59-й армий с востока. Прорвавшиеся 11 танков не имеют снарядов».
«21 июня 1942 года. 8 часов 10 минут. Начальнику ГШКА. Военному совету фронта. Войска армии три недели получают по пятьдесят граммов сухарей. Последние дни продовольствия совершенно не было. Доедаем последних лошадей. Люди до крайности истощены. Наблюдается групповая смертность от голода. Боеприпасов нет. Власов. Зуев».
* * *
Рассказ Ивана Никонова. Продолжение…
Стали пустеть боевые точки и треугольники, так как личный состав убывал, а пополнения не было.
Организовали дежурство по переднему краю. Мы с лейтенантом Ф.Ф. Голынским ходили попеременно. Берешь двух бойцов, ручной пулемет, посидишь в одной точке, переходишь в другую, там немного постреляешь… В результате создаешь впечатление крепкой обороны, что много пулевых точек. А на самом деле она почти пуста.
За двое суток до этого к нам прибыл новый помощник начальника Штаба. Вечерело. Было тихо. Позвонил он на правую точку, где дежурил Гончарук. Ответ Гончарука по телефону ему, видимо, не понравился. Позвонил мне и приказал немедленно сменить Гончарука. Дескать, не умеет разговаривать. Я знал Гончарука с формирования, как отличного, хорошего бойца. Придирку и приказ помощника начальника Штаба считал необоснованными, а главное, не было запасных бойцов, чтобы сменить Гончарука.
Пошел переговорить с комполка. Он поддержал нового помощника начальника Штаба. Пришлось снять и отправить двух хороших бойцов Самаркина и Петрякова. Только они ушли, минут через двадцать началась стрельба. Завязался бой. Немцы получили большое подкрепление и пошли в наступление. Зашли в правый стык и ударили во фланг нашей обороны. Гончарук передал по телефону:
– Немцы! Отстреливаюсь!
В трубку была слышна вся стрельба.
Патроны, видимо, вышли, и он передал:
– Погибаю!
И все. Комполка вызвал меня и сказал:
– Собери своих бойцов и возьми из санчасти больных, направляйтесь к переднему краю на край болота. Туда ушла наша дивизионная разведка. Вместе с ней будете действовать.
Взял с собой вновь прибывшего лейтенанта Киселя, бойцов Шишкина, Тарасова, из санчасти четырех больных и раненых, но они были даже без винтовок и патронов. А где там это возьмешь, когда передний край занят немцами?
Это не первый был случай, когда некоторые бойцы без винтовок и патронов шли в атаку, вместе со всеми останавливая натиск врагов, грудью защищая свою Родину.
Двинулись в назначенное место. Вышли на болото, идем по лежням. Увидели, что кто-то идет навстречу. Подходим, это – Петряков.
– Товарищ командир, – говорит, – не ходите туда, там очень много немцев и сильно вооружены. Я только случайно не попал в плен. Только вышли от вас, поднялась стрельба, но мы не придали этому значения. Прошли болото, смотрим, сучья собирают. Ночью не видно кто. Говорим, чего вы ночью сучья собираете? А они схватили нас и кричат: «Хорь! Хорь!» Я сразу скинул карабин с плеча. Немец схватился за карабин. Я бросился бежать. Они стреляли, но не попали. А Самарина схватило несколько человек, и ему вырваться не удалось… Вы не ходите туда.
– Иди, – сказал я ему, – и доложи командиру полка обо всем, а мы пойдем. Так приказано.
Вышли из болота в то место, где должна быть дивизионная разведка. Это всего сто метров от нашего переднего края и противника. Разведки там и духом не пахло. У меня была трубка ТАТ, я включился в линию и доложил о положении командиру полка. Потом рассредоточил своих бойцов. Тарасова посадил вправо у березы, остальных безоружных посадил у лежащей елки. Сам с Шишкиным остался у провода. Догадались и провод телефонный обрезали, чтобы немцы нас не подслушивали. Смотрим, провод пополз. Мы поняли, что немцы тянут его на себя, чтобы определить расстояние до нас. Тут Тарасов замахал мне.
– Вон, – говорит. – Немцы!
Отбиваться было нечем.
– Не кричи, – говорю, – пускай идут.
Только прошли, смотрим, немцы идут прямо на нас и, не доходя метров пятнадцать, поворачивают влево. Колонной, друг за другом, несут на себе пулемет, миномет, коробки с боеприпасами. Ждать больше было нечего. Я поднял автомат, провел слева направо по строю, выпустив весь диск. Потом скомандовал: «За мной!» Все бросились за мной в болото.
– Ложись, – говорю, – между больших кочек.