Только легли, как немцы открыли ответный пулеметный и автоматный огонь, мелкие березки и сосенки, с краю болота, все оказались срезаны. Огонь прекратили, но на нас не пошли, а двинулись дальше. Мы поднялись все, за исключением лейтенанта Киселя, которого не оказалось, и пошли по болоту за первой группой немцев, потом взяли вправо и вышли на лежневку. Включился в линию и передал командиру полка, что патронов нет. Спросил, что делать дальше?
Он ни слова не сказал, повесил трубку.
Мы сидим на кочках кружком.
– Слышите? – говорит один. – Вода булькает.
– Наверное, немцы, – говорит другой боец.
Взглянули, верно, метрах в сорока немцы, идут прямо на нас, врассыпную. Одежда у них, как и у нас, вся в грязи. Стрелять было нечем, и я сказал: «За мной!». Встали и пошли в направлении за первой группой немцев. Немцы, видимо, приняли нас за своих из первой группы и не дали по нам ни одного выстрела. Когда догнали первую группу немцев, в кустарнике услышали разговор и свернули вправо, и вдруг голос:
– Стой! Кто идет?
– Свои!
Подошли, это, оказалось, состав батальона, семнадцать человек с лейтенантом, отступившие с линии обороны. Я спросил:
– Патроны есть?
– Есть!
Взяли у них патроны. Объяснил, что сюда идут немцы, а одна группа уже пошла мимо.
– Идемте, – говорю, – от нас несколько метров – кружевина чистого болота, топь, мы их тут встретим…
Вышли из болота и подходим к своим позициям. Увидели, лежит кучкой одежда Самарина, она для нас была известная, обгоревшая. А где же Самарин? Кругом осмотрели, его нет. Кто-то сказал:
– Может, переоделся и ушел с ними.
Не верили в это. Подошли к нашим позициям.
Здесь опознали только по туловищу и одежде Гончарука Василия Ивановича. Канского железнодорожника. Немцы ему выбили и выстреляли все лицо и мозги. Осталась только черепная коробка. Около него лежало семь убитых немцев. Сердце сжалось. Жаль было верного друга и героя. Постояли, посмотрели, помолчали и за дело. Велел лейтенанту занять оборону левее, я со своими – правее, а далее, вправо никого нет, стык. Немного еще продвинулись, и стал устраивать точки из разного хлама. Приходит боец и говорит:
– Товарищ командир, там ваш боец, пойдемте.
– Мои все здесь, – отвечаю. – Вот, рядом все, делают точки.
– Нет ваш.
Пошли посмотрели, а это Самарин, лежит на спине, голый. Все тело и лицо выжжено шомполами.
Накаленный шомпол вжигался в тело во всю его толщину, и мясо обугливалось вокруг него, так всего сожгли. Он не помнит, как после ему стреляли в спину, и пуля вышла в живот. Так как все были истощены, в том числе и Самарин, то у него вокруг раны был кружок крови, миллиметра два ширины и полсантиметра ширины жидкого, как чай, зеленого от травы кала.
Он был жив. Тихо шевеля губами, сообщил, что немцев много, есть русские.
По рассказам, он был председателем артели и золотоискателем. Сибиряк.
Все стоявшие около Анатолия Самарина поняли лицо фашизма, невыразимую бесчеловечность издевательств. Даже не один зверь в мире не допу стит того, как фашизм. Это поразило нас.
Доложил обо всем командиру полка, и он приказал мне принести Самарина на КП в санчасть. Двое суток мы не спали, не ели и не пили, было не до этого. Все время в ходу, да еще несли Самарина пять километров. Положили его в санчасть. Бойцов, которые со мной тащили, отправил на свои места.
Подошел к ручью попить, смотрю, у воды лежит икра. Ну, думаю, кто-то щуку поймал, а икру выпотрошил (в ручье щук не было). Вот повезло мне, взял и съел ее. Подошел к своим, старшина Григорьев Иван Николаевич говорит:
– Товарищ командир, мы лягушку поймали, сварили, давайте есть.
– Так это вы выбросили из лягушки икру?
– Да.
– Зачем я ее съел?
Поставили котелок для еды. Там от лягушки плавала одна капля жира. Впятером съели одну лягушку.
Меня вызвали на КП.
Командир полка приказал:
– Собирай всех, которые близко, около тебя.
Около елки была выкопана яма. Приказали все туда сложить. Сложили штабные документы, бумаги, рацию, противотанковые ружья и другую технику и закопали.
Когда отходили, я спросил начальника санчасти Сидоркина о состоянии Самарина. Он сказал, что Самарин уже скончался.
Так как атаковали Штаб дивизии, нас повели обходными путями туда. По пути увидели в стороне пятерых немцев. Я позвал бойцов, чтобы уничтожить их. Представитель дивизии, старший лейтенант, приказал нам вернуться. Я спросил, почему бы нам не уничтожить немцев? Лейтенант ответил: «Завяжем бой, нам не выполнить задачу».
Мы пришли в Штаб дивизии часам к 9 утра. Немцы вели бой. Командованием был составлен план операции по уничтожению противника.
Мне, с группой из десяти бойцов, было приказано занять оборону перед лицом наступающего противника. Стоять насмерть, ни шагу назад. Огонь, до наступления немцев, не открывать.
По замыслу одна группа должна была зайти и действовать справа, во фланг противника, другая группа – слева, тоже во фланг немцев. Мы осмотрели местность, и подошли к небольшому ручью, метрах в сорока от немцев. Видели, как они переползают. Патронов было мало, и бойцы начали говорить: «Вот где наша могила».
Первая группа зашла далековато и левым флангом проходила мимо немцев. Немцы открыли по ним огонь ружейный и минометный и, видимо, сообщили координаты своей артиллерии. Срезали всю нашу группу.
В это время стала действовать левая группа, уже в тылу немцев. В результате немцы потеснились на территорию первой группы, а наши заняли их позиции. Тогда немецкая артиллерия стала бить по немцам, а наша артиллерия – по нашим. Связи никакой не было. Послал бойца сообщить об этом, но бежать было далеко, и пока он бегал, здесь бой уже прекратился. Остатки немцев отошли. Стало тише. Посыльный явился и передал приказание явиться на КП.
Уже вечерело. Командир полка приказал мне идти с группой своих бойцов на наш передний край. Снимать всех бойцов и вести сюда.
Опять пошли обходными путями, моховыми болотами. Прибыли утром. Зашли в санчасть, осмотрели все и нашли Самарина, он был еще живой. Стали искать кругом, чем бы его покормить. Немного нашли и покормили. Он тихо сказал:
– Эх! Какое бы было удивление, если бы я остался жив.
– Пойдем на передний край, соберем всех, – сказал я. – А обратно зайдем за тобой и возьмем тебя.
Когда собрал с переднего края, там и двадцати человек не было. Зашли к Самарину. Зная, что сами еле ногами двигаем, а нести придется всем, я еще раз спросил:
– Как, ребята, понесем Самарина?
– Понесем! – ответили мне.
Фельдшер Григорий Николаевич Запольский отозвал меня от ребят и сказал:
– Самарина нести бесполезно, так как у него прострелены кишки и уже третьи сутки все воспалено, его ничем нельзя спасти.
Переговорил со всеми и о заключении фельдшера. Решили – понесем. Понимал, бросить его – это морально убить товарищество.
Самарин лежал в стороне и наших переговоров не слышал.
По дороге заметили, что ему стало хуже. Видимо, от проглоченной пищи, которая отрицательно подействовала на раны. У него остыли руки и ноги. Жизни уже не чувствовалось. Несли обходом, болотами, не менее 15 км. Подошли к Штабу дивизии, а там никого не видать.
Самарина я велел положить в стоявшую небольшую избушку, пока осмотрим, нет ли кого. Встретили одного товарища, и он сказал:
– Немцы обошли нас спереди. Вас ждали, но обстановка усложнилась, и все ушли, нас оставили дождаться, чтобы вы собрали всех оставшихся и шли догонять.
Я послал двух бойцов за Самариным. Они пришли и доложили, что Самарин уже мертв. Отправились опять в ночь обходными путями, болотами, так как немцы были впереди.
Воды нет, шли голодные… Вышли на гриву, смотрю, снарядная воронка, в ней немного кровяной земляной жижи. Зачерпнул ладонями, а там три больших червя. Вот счастье! Они прокатились в горле, даже не жевал. Наконец, встретили группу своих бойцов, оставленных для встречи нас. Они пояснили, что с немцами был бой и надо идти, догонять своих…
Вышли к своим у железной дороги за Радофинниково.
Командир полка с комиссаром организовали группу прикрытия под моим командованием, и мы здесь задерживали продвижение немцев. Немцы с флангов обходили нас, мы снимались и догоняли своих.
Прошли Финев Луг.
Мы с помощником начальника Штаба Диконовым делали рекогносцировку, а меня согнула страшная боль в животе.
– У тебя сжатие желудка от голода, глотай что-нибудь, – говорит Диконов.
Стал есть болотный багульник, и боль прошла…
Потом командир полка послал меня с бойцом Сафоновым разведать позиции и оборону немцев.
– Может, – говорит, – там и кабель найдете, чтобы связь проложить.
Оборону я знал хорошо. Вечером подошли к стыку между пехотой и минометчиками противника. Тихо продвигались позади его боевых точек, которые были устроены у немцев так: немного выкопанной земли, сверху сделано крышей перекрытие и засыпано. Отверстие для огня и выход. Поразить точку можно только артиллерийским или минометным огнем.
Подошли к точке, от которой шла телефонная связь.
Осмотрели. Договорились, что Сафонов перенесет провод в сторону. Когда отойдет далеко, я отрежу провод и уйду с концом подальше в сторону и намотаю на катушку.
Так и сделали. Я уже намотал полкатушки, когда выбежал немец, пощупал, провода нет, побежал дальше по линии.
Когда я домотал кабель, подошел Сафонов. Предложил ему: «Давай пойдем правее, прямо к своим, а то там можем нарваться».
Мне было получено командовать на переднем крае.
– Никонов, – сказал командир полка. – Иди принимай, вон пополнение пришло.
Вышел, смотрю, там одни лейтенанты, старшие лейтенанты и капитаны. Я к комполка:
– Товарищ майор, я только лейтенант, а там даже капитаны есть. Куда я их?
– Принимай и веди на передний край! Только сперва перепиши всех.
Отошли.
Я начал записывать, кто прибыл. А на переднем крае немец заактивничал, открыл стрельбу. Комполка звонит артиллеристам и просит:
– Давбер! Дай огонька, немцы зашевелились, а у меня пополнение туда еще не пришло.
Вдруг выстрел, и наш снаряд около нас упал и взорвался.
Упал в воронку, со мной еще три человека. Остальные бегут, кто куда. Затем второй, третий снаряд. Кричу:
– Ложись в воронки!
А они не обстреляны и бегут от снаряда к снаряду. Комполка закричал, заругался в телефон:
– Давбер, ты наших разбомбил.
Тогда бомбежка кончилась. У меня осталось от прибывших только семь человек. Остальные убиты и ранены. Второй раз, при мне, комполка просил Давбера помочь артиллерией, и оба раза он бил по нам.
Ранило Шишкина Трофима Константиновича, земляка из Тобольска. Пуля зашла спереди, ниже горловой ямки и сзади, внизу легких, вышла. Посмотрел, у него крови нет.
– Как себя чувствуешь? – спрашиваю.
– Ничего! – говорит. – А что теперь делать?
– Иди в санчасть, – говорю, – может, чем-нибудь помогут, и еды там лучше какой-нибудь найдешь. Здесь мы все пообъели, ни одного листочка не найдешь.
Я сказал так, хотя был приказ с переднего края раненым не уходить.
– Пойдем, – сказал он. – Попьем воды, как чаю.
Отошли немного, попили воды и простились.
Пищи не получали, люди уже умирали с голода. У меня появились сильные боли в животе. После того как заметил, что не ходил по тяжелому более 15 суток, отпросился в санчасть.
– У нас ничего нет, даже клизмы… – сказал начальник санчасти Сидоркин.
Поставили укол морфия. Сходили за клизмой к соседям, и там нет. Поставили еще укол и сказали:
– Триста метров санбат от нас, сходи туда, может, там что есть.
Пришел в санбат, там одни трупы. Большие ямы выкопаны, метров десять в длину и широкие. Одни ямы были закопаны, а другие не закопаны с трупами, да еще кругом на земле лежат трупы. Мне показалось, есть несколько человек еще живые. Ходящих никого нет. Увидел, на пне сидит один, по виду медик. Больше никого нет.
– У меня такое дело, – спрашиваю его, – нет ли у вас чем-нибудь помочь?
Не шевелится, глаза смотрят в одно место и ни слова. Спросил несколько раз. Без толку. Понял его состояние и сказал:
– Слушай, может, я еще живой останусь.
Он выговорил одно слово: «В телеге».
Телега рядом, достал там полбутылки касторки, выпил и в санчасть. Пока шел эти метры, два раза падал без сознания. Очувствуюсь и опять вперед.
Это было 22 июня 1942 года.
В санчасти поставили третий укол морфия и сказали:
– Вон рядом, 15 метров, лежит подбитый наш самолет У-2, может, там что есть.
Подошел к самолету, метрах в трех от него лежит погибший летчик… Самолет разбит. Нашел шланг, около полутора метров длиной со сплюснутой воронкой, на другом конце металлический винтовой наконечник с краником. Сидоркин говорит:
– Этим нельзя помочь, все изорвешь, и умрешь.
– Все равно умирать… – ответил я.
Взял воды, отошел к самолету, привязал шланг к березке, залил водой, заправил, открыл краник и потерял сознание. Когда очнулся, посмотрел, лежит как спрессованная кость, сантиметров пятнадцать, и как вода, жидкая зелень. Встал, подошел к медикам. Спросили:
– Ну, как, все вышло?
Ослаб, направился к своим. Иду и вижу, у сломанного дерева лист травы, сантиметров 12 длины и 6 ширины. Удивился, как он остался, нигде никакого листочка не найдешь. Сорвал и съел. Пришел, силы иссякли, и я лег.
23 июня я уже не мог встать и лежал не двигаясь.
Самолеты летали группа за группой. Стреляли из пулеметов и спускали бомбовые снаряды, которые в большинстве в болоте не рвались, только ухали. Спасались в воронках, да и передний край мало подвергался атаке, так как расстояние между позициями было не более 50 метров.
Меня спросили:
– Скоро выходить будем, а ты как?
Я показал на автомат, что у меня пуля есть в нем для себя.
Бойцы уже падали и умирали.
Вижу, боец Александров встал, ловится руками за воздух, упал, опять встал, упал и готов. Вижу, как зрачков не стало, конец. Пришел Загайнов, адъютант комполка, увидел меня и говорит:
– Никонов, что с тобой?
– Все! – сказал я.
– Обожди, я часа через полтора приду.
Пришел раньше и принес кусков подсушенной кожи с шерстью и кость сантиметров пятнадцать длины. Шерсть я обжег и съел эту кожу с таким вкусом, что у меня в жизни больше ни на что такого аппетита не было. У кости все пористое съел, а верхний слой сжег и углем съел. Так все делали. У голодного человека зубы такие крепкие, как у волка.
С этого утра 24 июня и поднялся на ноги. Стали собираться к выходу. Комполка сказал:
– Никонов, остаешься для прикрытия, пока мы выходим. С тобой даем личный состав и тех, которые останутся на переднем крае (т. е. не могущие встать). Как будете отходить, имущество все сжечь.
Взял выделенных бойцов, и пошли на передние точки, а оттуда, которые смогли, встали и ушли на выход. Пришел, осмотрелся. Лежат мертвые, которые умирают, встать уже не могут. Винтовок кучи.
Появились в армии и случаи людоедства.
В докладной записке, подготовленной 6 августа 1942 года для Абакумова, указывалось, что начальник политотдела 46-й стрелковой дивизии Зубов задержал бойца, когда тот пытался вырезать «из трупа красноармейца кусок мяса для питания. Будучи задержан, боец по дороге умер от истощения».
Глава шестая
В эти дни Власов не только посылал в различные штабы радиограммы о бедственном положении армии, но и пытался найти решение: самостоятельно со своей стороны разорвать кольцо окружения.
Болото… Чахоточная, сочащаяся водой земля.
Здесь словно бы остановилось время, истончилось, истекло, словно его и не было…
Даже лето, которое уже давно пришло, никак не ощущалось тут ни по пейзажу – нигде не увидишь зеленой травы! – ни по одежде.
Как и зимой, бойцы кутаются в полусожженные фуфайки. На головах – летнюю форму не выдали – чернеют зимние шапки.