Коринна снова захихикала.
– Хел! – предостерегающе сказал Лео.
– А что? – Хелена скривила губы. – Чем критиковать, пускай покажет, что она умеет лучше. Но я могу спросить бабушку, не завалялась ли у них где-нибудь флейта.
Карл снова направился к нам.
– Осторожно, идёт отец, – прошипела Коринна.
Я опустилась на банкетку у рояля.
– О нет! – воскликнула Хелена. – Она действительно собирается это делать!
– Привет! – сказал Карл. – Вы даёте концерт?
– Да, – ответила Коринна со злорадством в голосе. – Каролина хочет показать Хелене, как играть аллегро.
– Адажио, – поправила я и неуверенно опустила руки на клавиатуру. – И я просто хотела показать, что эти тридцать вторые… и шестнадцатые…
– Давай, начинай! – сказала Хелена. – Мы внимательно слушаем!
Моё сердце билось как сумасшедшее. Карл облокотился на рояль и с улыбкой посмотрел на меня.
Нет, если я сейчас начну играть, я всё испорчу. Я не могла этого допустить. Мне надо сыграть собачий вальс, улыбнуться и встать.
Я уставилась на ноты.
Коринна и Хелена хихикали за моей спиной, как будто их щекотали. Лео сказал: «Каролина», и это прозвучало как-то нервно.
Или встать, или собачий вальс. Одно из двух.
Карл с ожиданием смотрел на меня. И я не смогла устоять. Я начала играть. Первые пару тактов мои пальцы были несколько деревянными, но через некоторое время я разыгралась, и это странным образом расслабило меня. Веко стало меньше дёргаться, а потом и вовсе прекратило. Ноты мне были больше не нужны, память о произведении возвращалась с каждой нотой. Я всегда очень любила эту сонату, и было не важно, играю ли я её на фортепьяно или на клавесине. Ноты так и ложились под пальцы. Когда я начала вторую часть, вокруг смолкли разговоры, люди стали подтягиваться к роялю и смотреть на меня. Хихиканье за моей спиной давно прекратилось.
И бабушка с дедушкой Лео подошли ближе и слушали. Мне это было не важно. Я играла для Карла.
Когда я подымала взгляд, я видела его серьёзное лицо, и по какой-то странной причине я надеялась, что он считает игру на рояле такой же сексуальной, как вычисления.
Когда я закончила играть, все вокруг зааплодировали, Карл снова улыбнулся, а бабушка Лео сказала:
– Но это было просто чудесно, Каролина. Лео не сказал нам, что вы так талантливы.
Я услышала, как Лео за моей спиной втянул ртом воздух.
– Я хотел это сделать в какой-нибудь особенный момент, – сказал он холодно.
Я прикусила губу и неверяще посмотрела на свои руки. Почему я это сделала? Я, наверное, сошла с ума! Только ради этого чужого мужчины. Этого старого чужого мужчины. Отца Лео.
Его уже взяла в оборот Коринна, которая опять принялась его фотографировать. Хелена исчезла.
Я встала и повернулась к Лео, не в состоянии смотреть ему в глаза.
– Это было хорошо, – тихо сказал Лео. – Особенно для того, кто учился только флейте.
– Я никогда не говорила, что училась только флейте, – возразила я.
– Нет, говорила, – ответил Лео. – Таким образом ты смогла особенно изощрённо унизить мою сестру. И именно на глазах у отца.
Я хотела что-то ответить в свою защиту, но Лео перебил меня.
– Ты меня извинишь? Я пойду её поищу, она точно где-то спряталась и рыдает.
И он ушёл.
8
«Это нетрудно – тяжело воспринимать жизнь.
Трудно воспринимать её легко».
Эрих Кестнер
Первая тетрадка для фрау Картхаус-Кюртен была уже наполовину исписана, и я решила сделать небольшой перерыв, потому что одна из кошек Мими запрыгнула на стол, куснула ручку и потёрлась своей большой головой о костяшки моих пальцев.
За окном уже темнело. Время принимать психо-пилюли. Я не стала подробно изучать инструкцию – возможные побочные действия у любого медикамента такие пугающие, что непонятно, как люди вообще решаются пить таблетки. Невольно спрашиваешь себя, что хуже – головная боль или вызываемые таблетками от головной боли сухость во рту и тошнота. В моём случае побочные действия были особенно курьёзными: при приёме одного из медикаментов «в редких случаях» могли возникать депрессии и перепады настроения. Хахаха.
Я как раз запивала таблетки водой из-под крана, когда зазвонил мой мобильник. Это была Мими, которая спросила, где это меня носит. Она ждёт уже несколько часов и очень волнуется. И сегодня она снова продала две пары туфель от Сантини 36-го размера. Если я и дальше буду мешкать, то на мою долю ничего не останется.
– Уже иду, – сказала я.
В «Пумпс и Помпс» как раз пили капучино.
Как обычно после обеда, магазин был полон детей и колясок, и если бы вокруг не висели полки с туфлями, то можно было подумать, что это комната матери и ребёнка.
Мими, которая с малышом на руках консультировала одну из покупательниц, махнула мне чёрным сланцем. Деловая партнёрша Мими и её подруга Констанца неожиданно чмокнула меня в щёку. В отличие от меня, у Мими всегда была куча подруг, и все они были очень милы со мной, просто потому, что я была любимой младшей сестрой Мими. Даже сейчас, когда я была гадкой и капризной вдовой сестрой Мими, они всё равно были милы и сердечны со мной.
– С сахаром или без, Каролина? – спросила Констанца.
– Без. Но побольше молочной пены, пожалуйста. И хорошо бы кусок яблочного пирога.
– Сейчас принесу! – Констанца одарила меня сияющей улыбкой.
– Э-э-э, я пошутила, – сказала я. – Я знаю, что это обувной магазин, а не кафе.
Для Констанцы это было, очевидно, новостью.
– Но я же испекла два противня яблочного пирога. Садись на диван, я всё тебе принесу.
На диване, огромном сооружении с кривыми ножками, уже сидела другая партнёрша Мими, Труди. Она кормила грудью своего ребёнка.
– Привет, печальная младшая сестра Мими, – сказала я, когда я села рядом.
– Привет, странная партнёрша Мими, которая, собственно, должна приходить в магазин только по вторникам и четвергам до обеда.
– Сижу ли я дома на диване или здесь, нет никакой разницы. О, Констанца, можно мне ещё яблочного пирога?
– Сейчас принесу! – крикнула Констанца.
Её дочь Нелли сидела на стуле за кассой и читала «Homo Фабер», наверное, для школы. Ей было около пятнадцати лет. Свои ноги она положила на стойку кассы. Туфли на ногах были разные, розовый кед на одной ноге и чёрная туфля с серебряной пряжкой на другой.
– Труди уже съела два куска, – сказала она мрачно.
– Я кормлю грудью, – ответила Труди. – Поэтому я могу есть столько, сколько захочу, и всё равно худею.
– Ты не похудела ни на грамм, я бы сказала, что ты толстая, как кочка, – сказала Нелли.
– Бочка, – поправила её Труди. – Говорят: толстый, как бочка.
– Основное тут слово «толстый».
– Не будь такой наглой с Труди! – Проходя мимо, Констанца легонько шлёпнула Нелли по плечу. – И убери свои ласты со стола! Что за шутки!
– Какие шутки! Я рекламирую ваши туфли, – ответила Нелли и оставила ноги там, где они находились. – Это называется «product placement».
Маленький сын Констанцы – имя я забыла – сидел в уголке и сортировал по цвету тюбики с кремом. Он казался погружённым в свою «работу» и тихо бормотал себе под нос.
Мими запаковала для покупательницы две пары туфель и сложила коробки в красный бумажный пакет с логотипом «Пумпс и Помпс». Покупательница была так счастлива, что она чуть не забыла своего ребёнка. Похоже, что Мими ничего не имела против.
У следующей клиентки ребёнка с собой не было, но и она в рекордный срок купила две пары туфель. Я с удивлением за этим наблюдала. Я снашивала не больше одной пары туфель в год, и мне никогда не приходило в голову в один и тот же день в одном и том же месте покупать сразу две пары. Даже если там бесплатно подавали капучино и угощали яблочным пирогом. Но, видно, люди в этой местности все сплошь шопоголики. Или их загипнотизировали. Очевидно, никто не мог покинуть магазин, не купив хотя бы шарфик. (Тут продавались шарфики, подходящие к туфлям и сумочкам. Дичь, верно?).
Ещё одна женщина, едва войдя в магазин, сразу показала на чёрную туфлю на ноге Нелли и спросила:
– У вас есть такие же 39-го размера?
Когда она ушла, унося с собой пакет с чёрными туфлями, Нелли скорчила матери довольную гримаску, сняла свои длинные ноги с прилавка и поменяла обувь на серебристый босоножек и ядовито-зелёный резиновый сапог с узором из земляники. Потом она слова уложила обе ноги на прилавок и углубилась в «Homo Фабер».
– Я её знаю, – сказала Труди, увидев на пороге магазина очередную клиентку. – Она как-то посещала мой курс ароматерапии. На-ка, подержи. – Труди передала мне ребёнка. – Она ещё должна отрыгнуть.
Захваченная врасплох, я сидела с ребёнком на руках. «Отрыгнуть» означало «заблевать тебе весь верх», как я помнила из младенчества моей племянницы Элианы. Но Трудин ребёнок приятно удивил меня: он опустил головку мне на плечо и заснул. Для такого крохи он довольно тяжёлый, подумала я. Я боялась пошевелиться из страха, что он может проснуться и отрыгнуть. Но через несколько минут подошла Мими и забрала его у меня.
– Разве она не самое милое существо на свете? – страстно прошептала она. – Эти крохотные ручки и пушистая головка. Она такая прелестная!
– Ты сказала то же самое и про Анниного крикуна, – заметила Нелли, не отводя глаз от книги.
– Она говорит это про каждого малыша, – сказала я.
– Потому что они все прелестные, – ответила Мими. – Каждый из них – маленькое чудо. О, смотрите! Франческа зевает.
Вид моей сестры с чужим ребёнком на руках и с тоской в глазах подтверждал моё плохое мнение о жизни вообще и о распределении счастья и несчастья в частности – всё это было просто несправедливо. Мими ничего так не желала, как собственных детей, но после выкидыша полтора года назад она больше не могла забеременеть. Все люди на свете постоянно рожали детей, даже те, кто никаких детей не хотел. Или те, кто баловал их сверх всякой меры, как Циркульная пила и мой брат Мануэль баловали свою Элиану. Но Мими и Ронни, которые словно были созданы для того, чтобы стать хорошими родителями, никак не могли родить ребёнка.
Мими всегда хотела не менее четырёх малышей, имя своему старшему она придумала задолго до того, как познакомилась с Ронни: Нина-Луиза для девочки и Северин для мальчика (как мост Святого Северина в Кёльне, именно, и я тоже считаю, что это совершенно… н-да, о вкусах, как известно, не спорят). Но странным образом Ронни не находил эти имена странными, и – что ещё более странно – ему эти имена очень нравились.
Когда я сошлась с Карлом, главным аргументом Мими против этого шага был именно вопрос детей.
– Если ты выйдешь за него замуж, то это будет означать, что ты выбираешь жизнь без детей, – сказала она. – Пожалуйста, не делай этого. Ты ещё такая юная.
– Но я вообще не хочу иметь детей, – ответила я.
– Пока не хочешь! Но поверь мне, придёт время, и это изменится. И тогда окажется, что ты вышла замуж не за того мужчину.
Когда я рассказала об этом Карлу, он пожал плечами и сказал:
– Твоя сестра права. Я больше не хочу иметь детей. Тех, что уже есть, мне вполне достаточно. Они постоянно тычут мне в лицо, что я как отец оказался несостоятельным. То есть не выходи за меня, пожалуйста!
Возможно, Мими была действительно права. Однажды действительно может наступить такой момент, когда я захочу детей. Но этот момент ещё не пришёл.
– Ещё кусок яблочного пирога? – спросила Констанца.
– Осталось всего два! – мрачно ответила Нелли, что наверняка означало «Только посмей забрать их у меня!».
– Нелли, уже скоро ужин! – сказала Констанца.
– Ну и что?
– Я думала, у тебя любовные страдания!
– А при чём тут еда?
– Любовные страдания давят на желудок, – сказала Констанца.
– Мне нет, – ответила Нелли. – Мне они давят только на настроение.
– Не вижу никакой разницы с твоим обычным настроением. И давай, убери ноги! – Констанца шлёпнула дочь по резиновому сапожку и повернулась к нам. – Вы видели? Сегодня купили три Гиттиных сумочки, даже ту странную в клеточку с оленем. Покупательница сказала, что она очень и очень ретро. А ведь я действительно пыталась её отговорить.
– Гитти будет рада, – сказала Мими. – То же касается шляпы и войлочных напульсников, которые никому не были нужны.
– Кроме женщины, которая считала, что это насадка на кастрюлю, – заметила Нелли.
Труди проводила к двери свою клиентку, которая уходила с двумя красными пакетами в руках. Затем Труди вернулась в магазин и снова плюхнулась рядом со мной на диван.
– Это была одна из тех, которые обычно говорят «Я только посмотрю» и держат кошелёк на замке. Мне пришлось немного подышать с ней и напомнить ей о том, что вселенная посылает нам изобилие и что каждый человек заслуживает роскоши, и она в том числе. И тогда она вдруг решила, что всё, что она сегодня здесь видит, завтра может исчезнуть. Боже мой, мне пришлось буквально уговаривать её не покупать ещё больше. Она хочет на следующей неделе прийти сюда вместе со всеми своими подругами и раскупить всё, что останется. – Труди довольно потянулась. – Я действительно верю, что мы разбогатеем.
Маленький сын Констанцы забрался Труди на колени и прижался к её пышной груди.
– Тогда мы купим корабль? – спросил он.
– Нет, Юлиус, дорогой, – ответила Констанца. – Но мы сможем оплатить плиточника. Это тоже кое-что. Ах, народ, я так счастлива. Вы даже себе не представляете, какое это классное чувство – наконец самой зарабатывать деньги.
– Пока не так много, – заметила Мими. – Но я должна признать, что наш оборот превосходит все мои самые смелые ожидания. С каждым месяцем он растёт. У нас даже не было летнего застоя.
– Ты действительно никогда не работала, Констанца? – спросила Труди. – Даже во время учёбы?
Констанца покачала головой.
– Не-а. Я в юном возрасте вышла замуж. – Затем она слабо улыбнулась и добавила: – За богатого а… – Бросив взгляд на своего маленького сына, она замолчала.
– Обалдуя? – добавила Нелли, и Труди быстро прикрыла мальчику уши. – Окурка? Огрызка?
– Адвоката, – сказала Констанца.
– Как-то тебя тянет к этим типам, – заметила Мими. Теперешний спутник жизни Констанцы был тоже адвокат. Его канцелярия представляла меня в вопросах наследства.
– Гм-м, – сказала Нелли своей матери. – Так ты у нас, оказывается, не идеал! А сама пытаешься внушить мне, что я должна разносить газеты!
– Я вспомнила, что я как-то зарабатывала деньги, – быстро ответила Констанца. – На каникулах на птицефабрике Клаасена. За 7,50 в час. Тогда это были ещё марки. Работа была ужасно грязная. По сравнению с ней разносить раз в неделю газеты – это действительно пустяк. Что ты обнюхиваешь бедную Труди, Юлиус?
– Она пахнет босиком, – ответил Юлиус.
– Не босиком, а молоком, – сказала Нелли. – Дыши через рот, я всегда так делаю. Рассказывай дальше о твоей грязной работе, мама. Я, кстати, не верю ни одному твоему слову.
– Можешь спросить у бабушки! Мне разрешалось войти в дом только после того, как меня с ног до головы обливали из шланга. – Понизив голос, Констанца добавила: – Я выдержала только две недели, потому что мне было очень жалко кур, а Клаасен сказал, что такая рёва ему не нужна.
Труди засмеялась.
– А чем ты зарабатываешь себе на жизнь, младшая сестра Мими?
Я сразу почувствовала себя неуютно.
– Я тоже вышла замуж совсем юной, – ответила я. – А сейчас я, тоже ещё молодая, получаю наследство.
– Она как раз писала диплом, когда этот… – пояснила Мими. – Когда её муж умер.
– Я тоже училась целую вечность, – сказала мне Труди. Наверное, ей хотелось меня подбодрить.
– Да, но это уже третий Каролинин диплом, – уточнила Мими, качая на руках Трудину малышку. – Сперва она изучала геофизику и метеорологию в Ганновере. Потом начала учить юриспруденцию в Кёльне. Но когда она познакомилась с Карлом, она бросила юриспруденцию и начала вместо этого учить романские языки в Мадриде. А потом она изучала экономику. В Цюрихе.