Лео сунул мне в руку бокал шампанского.
– Дядюшка Томас любит быстрые авто.
И кокаин, подумала я. Или какую-нибудь другую запретную субстанцию, вызывающую манию величия. Я бы тоже сейчас охотно что-нибудь нюхнула.
Лео провёл меня через всю комнату к своей тётушке Ютте. Ей было, наверное, лет сто, и она, похоже, вообще не знала, кто такой Лео.
– Который час, мальчик? – спросила она. – Мне уже пора подумать о возвращении домой. Мой маленький Томми не любит оставаться один.
– Ещё рано, тётя Ютта. Праздник только начался. Это, кстати, моя подруга Каролина.
– Я ни в коем случае не поеду на такси, – сказала тётушка Ютта. – Они точно стукнут меня по голове и отберут сумочку. Который час, мальчик? Бедный пёс не любит оставаться один.
– Мы потом ещё раз подойдём. – Лео опять отвёл меня к своим сёстрам. – Бедная тётя Ютта. Она потихоньку выживает из ума. И становится немного бесстыдной. Но все с ней очень милы, потому что у неё нет детей и большое наследство.
Хелена вручила мне свою камеру.
– Ты не можешь нас пару раз заснять – меня, Коринну и Лео? Лучше всего там, у рояля. Для мамы.
Конечно, я могла. Красивые, музыкальные отпрыски у блестящего чёрного рояля – мама будет в восторге.
Рояль был настроен, и, очевидно, на нём можно было играть. К сожалению, я бы сказала. Вначале Хелена сыграла «К Элизе», потом Коринна. Хозяевам и гостям это бренчание нисколько не мешало, но мне оно постепенно стало действовать на нервы.
– А как насчёт… Баха? – предложила я.
– Мы ненавидим Баха, Бах ужасный, – заявила Хелена, а Лео для разнообразия сыграл «Весёлого крестьянина».
После него Коринна тоже сыграла «Весёлого крестьянина». А потом Хелена.
У меня стало дёргаться правое веко.
– Или Шопена, – сказала я.
Хелена сказала, что Шопен слишком вычурный. Она стала искать в пачке нот у рояля что-нибудь другое.
– Вот! Это будет красиво. Я сейчас это сыграю. Моцарт. Соната эс-моль. Очень, очень трудная, говорит моя учительница музыки.
– Эс-дур, – поправила я её автоматически, но Хелена уже начала мучить сонату, а Лео её фотографировал.
Моё веко задёргалось ещё сильнее. Когда я уже больше не могла это выдержать, я пошла искать туалет. Первые два, которые я нашла, были заняты, и меня отправили на этаж выше. Ванная комната была здесь очень красивой, но у неё не запиралась дверь. Мне пришлось подсунуть под ручку двери ножку стула, иначе я бы не решилась поднять платье и стянуть трусики – из страха, что кто-нибудь может войти и увидеть меня. Потом я педантично посмотрелась в зеркало, всё ли у меня в порядке. Я просто не привыкла к узким платьям. По дороге назад я не стала торопиться. Соната эс-дур Моцарта была одним из моих любимых фортепьянных произведений, и мне было больно слушать, как Хелена её мучит. Если я пойду назад медленно, то она, может быть, опять начнёт играть «К Элизе».
За это время прибыли новые гости. Они стояли группками в холле и у входа. У подножья лестницы разговаривали двое мужчин. Один из них был дядюшка Томас. Другой был примерно в том же возрасте, довольно привлекательный мужчина, хотя и немного помятый – как лицо, так и рубашка. И он был в джинсах! Но это же не положено! Разве ему никто не сказал, что бабушка Лео ненавидит джинсы? Но, может быть, это ландрат, из которого дядюшка кокаинщик Томас хочет вытянуть деньги для своего фильма? А ландрату, наверное, позволено прийти в джинсах и мятой рубашке. В выходные. Поскольку я не могла их обойти, я осталась стоять на лестнице и слушать их разговор.
– Цена производства – всего лишь четыре миллиона, да, всего лишь, и не надо поднимать брови, это маленький бюджет, даже если он в итоге получится на пятьсот тысяч дороже, ты не имеешь представления, сколько денег обычно вбухивается в фильмы. – Дядюшка Томас говорил очень быстро и поминутно облизывал губы, как нервная змея. – И мне причитаются жирные двенадцать и восемь десятых процента, если всё пойдёт как запланировано. Если ты поучаствуешь, скажем, пятью сотнями тысяч или сколько ты там можешь выделить, то ты моментально вернёшь свои деньги с огромной прибылью. При запланированных шестидесяти миллионах – а это ни в коем случае не утопия, особенно при таком составе актёров, и если ты прочтёшь сценарий, то увидишь, что здесь всё должно пройти гладко, кроме того, если вспомнить, что «Безухий заяц» тоже получил 74 миллиона, эй, даже если мы не справимся и получим только сорок миллионов, чего не может быть, ты можешь быть в этом уверен, а даже если так, это всё равно будет супер, и ты учетверишь свои пятьсот тысяч евро, я называю это хорошим вложением денег, разве нет?
– Дай же мне наконец войти и поприветствовать именинницу, Томас! – сказал другой мужчина. – Даже если бы у меня были пятьсот тысяч евро…
Дядюшка Томас перебил его.
– Не говори мне «У меня этого нет», это не играет никакой роли для истинного визионера. Главное, что ты можешь их найти, это отличное капиталовложение, и упустить такую прибыль из-за чистого высокомерия – это… Ты меня вообще слушаешь? Из пятисот тысяч евро ты сделаешь примерно два миллиона. Мои другие инвесторы просто в восторге. Я предлагаю тебе только потому, чтобы ты потом не говорил, что я о тебе не подумал.
– Миллион 536 тысяч, – сказала я, сама того не замечая. Речевой поток дядюшки Томаса запустил мой обычный подсчитывательный рефлекс.
– Что? – Дядюшка Томас и другой мужчина посмотрели на меня. На какой-то момент он показался мне знакомым, как будто я его знала целую вечность. Может быть, потому, что он был немного похож на Крокодила Данди, только не такой загорелый и без ковбойской шляпы, но с выгоревшими на солнце волосами. И его глаза были такими же бледно-голубыми, как и его джинсы. Когда он улыбнулся, в уголках его глаз образовались лучики морщинок.
– Сколько?
Я почувствовала, что краснею.
– Миллион 536 тысяч.
– А даже если так! – раздражённо сказал дядюшка Томас. – Не важно. Это всё равно куча денег, колоссальная прибыль.
– Если исходить из шестидесяти миллионов прибыли, – пробормотала я. – При сорока миллионах это будет миллион 124 тысячи.
– Неплохо, – сказал мужчина в джинсах. – Я потерял нить уже тогда, когда в первый раз прозвучало слово «процент». У вас в голове, наверное, имеется встроенный калькулятор?
Я кивнула.
– О, это очень сексуально, – сказал Крокодил Данди.
Я покраснела ещё больше.
– Сорок миллионов – это нижний предел, шестьдесят миллионов – более реалистично, и те, кто читал сценарий, понимают, что мы можем рассчитывать на значительно более крупную сумму, – сказал дядюшка Томас, опять облизав губы. – Но даже если нет: пятьсот тысяч вложить и получить миллион… 120 тысяч означает доход в двести процентов. Тебе такого не предложит ни один банк мира.
– Точнее говоря, это будет доход в 104,8 процента, – сказала я. Меня кто-то словно тянул за язык.
Дядюшка Томас облизал губы.
– Я имел ввиду, что будет примерно двойная прибыль.
– А если я вместо пятисот тысяч евро инвестирую… э-э-э… 275 тысяч евро? – спросил меня Крокодил Данди. Он не сводил с меня глаз.
– Чему я тоже буду рад – это лучше, чем ничего, – сказал дядюшка Томас. – Но я уверен, что ты можешь выделить больше.
– Ну, если мы будем исходить из того, что фильм принесёт сорок миллионов, а дядя Томас из своих 12,8 процентов выделит вам двадцать процентов, – сказала я, – то это получится миллион 24 тысячи, и при вложении 275 тысяч евро это будет прибыль в… – Да, это действительно было сексуально! Как странно. – … 273,7226 процента. Если округлить.
– Сказочно, – сказал Крокодил Данди. Он, смеясь, покачал головой.
– То есть ты участвуешь? – спросил дядюшка Томас.
– Ни в коем случае, Томас, – ответил Крокодил Данди. – Во-первых, я не располагаю такой большой суммой. И во-вторых, когда какой-нибудь твой проект принёс хотя бы евро прибыли? Нет, я восхищаюсь искусством подсчёта этой юной дамы. – При этом он улыбнулся своей неотразимой улыбкой. Я ненавижу эти слова, но от его улыбки у меня подкосились ноги.
Я бы охотно посчитала для него ещё.
– Ты знаешь, что ты просто задница? – сказал дядюшка Томас. – Я это знал. Но ты можешь по крайней мере попытаться поговорить с отцом, хорошо? Это минимум, что я могу ожидать от моего старшего брата.
При слове «задница» я вздрогнула. При «старшем брате» ещё раз. Вот дерьмо.
– Надо сказать, всегда приятно вернуться домой, – сказал Крокодил Данди.
Окей. Как-то это всё было… глупо.
И тут его обнаружила бабушка Лео.
– Карл! Ах, Карл! Какой сюрприз! Тео, ты только посмотри, кто приехал!
Крокодил Данди, он же Карл, он же отец Лео, обнял свою мать.
– Ну, это было понятно, – сказал дядюшка Томас. – Когда дорогой Карл раз в сто лет замаячит на пороге, все просто вне себя от радости.
Тут появились Лео, его сёстры и дедушка Лео. Правда, не все они выглядели вне себя от радости. Глаза дедушки сияли, но дети Карла приняли его объятья несколько скованно.
– Я думал, что ты в Мадриде, – сказал Лео.
– Я был там ещё сегодня днём, – ответил его отец. – Но твоей бабушке только раз исполняется семьдесят, и я не хотел это пропустить.
– Ты мой лучший подарок, – сказала его мать.
– И мой тоже, – добавил дедушка Лео. – Хотя это не мой день рождения.
– Это было ясно, – сказал дядюшка Томас. – Если бы я появился здесь в джинсах и мятой рубашке, вы бы меня вообще не впустили.
– Наверное, он прямо из аэропорта, – сказал дедушка Лео.
– Как вы выросли, – обратился Карл к своим детям. – Вы с каждым годом становитесь всё более похожими на свою мать.
Ответом на это были брюзгливые лица.
Карл сделал вид, что он этого не заметил.
– Давайте сядем где-нибудь и расскажем друг другу, что у нас нового, хорошо?
– Хелена подала заявку на участие в «Germany’s Next Topmodel», – сказала Коринна.
– У Лео новая милая маленькая подружка, – сказала бабушка Лео и показала на меня. Я по-прежнему стояла, как пришитая, на нижней ступени лестницы.
Карл посмотрел на меня. На сей раз его улыбка получилась немного кривой.
– Привет, новая милая маленькая подружка Лео.
– Привет, – прошептала я.
– Её зовут Каролина Гаусс, – сказал Лео. – Каролина, это мой отец, Карл Шютц. Каролина на два курса младше меня.
Мы пожали друг другу руки.
– Вы изучаете юриспруденцию? Я бы подумал, что скорее астронавтику или что-то в этом роде.
– Что за ерунда, – ответил Лео.
– Они пригласили меня на кастинг, – сказала Хелена, забрасывая волосы за спину.
– Каролина подсчитала, что мой новый проект принесёт прибыль до двухсот с чем-то процентов, – сказал дядюшка Томас. – То есть стоит инвестировать, народ. Немецкая история кино скажет вам за это спасибо.
Никто не обращал на него внимания. Правда, на Хелену тоже.
– В багажнике моего прокатного автомобиля лежит ещё один подарок, – сказал Карл. – И свежая рубашка, если хотите. Томми, пойдём, поможешь мне принести? Я запарковался за таким шикарным автомобилем с дюсселдорфскими номерами.
– Это мой, – ответил дядюшка Томас.
Проходя мимо, Карл бросил на меня ещё один мимолётный взгляд. Этого хватило, чтобы я опять покраснела.
– Пойдём. – Лео взял меня за руку. – Тебе нужен ещё один бокал шампанского, чтобы оправиться от шока. – На самом деле это Лео было нужно шампанское. А мне бы не помешал холодный душ.
– Кто бы мог подумать, что он появится сегодня? Я точно нет, – сказал Лео.
– Но нам надо обязательно сделать фото, – ответила Коринна. – Ради мамы.
– Но она будет опять реветь, потому что он выглядит моложе неё, – сказала Хелен.
– Да, но если мы не сделаем фото, она будет реветь тоже, – заметила Коринна.
– Я ему обязательно сыграю на рояле, – заявила Хелена. – И покажу ему мою подиумную походку.
– Вот он опять, – сказала Коринна. – Он привёз бабушке картину. Ну, это было ясно. Пойдём в зал.
– Идите без меня, – ответил Лео. – Я должен немного позаботиться о Каролине.
Коринна и Хелена злобно посмотрели на меня, но потом оставили нас одних. Лео один за другим выпил два бокала шампанского и начал распространяться насчёт того, как это типично для его отца – всегда появляться в тот момент, когда его никто не ждёт, но никогда не быть на месте, когда он нужен.
– Три года назад моей матери надо было на несколько дней лечь в больницу. По женской части. Ты думаешь, он приехал, чтобы позаботиться о своих дочерях? Конечно, нет! Это опять легло на плечи бабушки и дедушки. Хотя Хелена со слезами умоляла его приехать. – Он схватил с подноса ещё один бокал шампанского и потянул меня в угол, где стоял рояль.
У меня опять задёргалось веко.
– И ты видишь, во что он одет? – Лео мрачно посмотрел в другой конец зала, где его отец стоял вместе с его сёстрами и бабушкой и охотно фотографировался с каждой из них. – И не важно, что он прямо из аэропорта. Костюм и галстук можно надеть и в самолёте, разве не так? И я не хочу знать, сколько недель он не был у парикмахера. Почему ты не пьёшь?
– У меня болит голова.
Лео не обратил на это внимания.
– Я точно знаю, о чём он будет спрашивать. Он спрашивает всегда одно и то же. Что меня особенно злит, так это то, что он всегда делает вид, что всё в полном порядке. А в конце он говорит, что он будет очень рад, если мы его навестим. Где бы он ни жил. Как будто мы когда-нибудь к нему приезжали.
– А почему нет?
Лео злобно посмотрел на меня.
– Почему нет? Ты что, до сих пор не поняла? Когда он нас бросил, Хелене было всего девять! Я же тебе про это рассказывал. Он повёл себя как задница. Если мы вдруг переметнёмся на его сторону, это разобьёт маме сердце.
– Но ведь речь не идёт о двух противоборствующих лагерях. Можно иметь хорошие отношения и с матерью, и с отцом, даже если они в разводе.
– Нет, нельзя, – ответил Лео. – Но ты этого не понимаешь.
Некоторое время мы молчали. Лео пригубливал шампанское и бросал на отца мрачные взгляды. И я периодически смотрела в его сторону. Я думала о его улыбке и моих подкашивающихся коленях и о том, как это всё странно. Этот мужчина – почти старик, он наверняка намного старше, чем выглядит. Ему по меньшей мере сорок пять. И он отец моего парня.
Но тем не менее.
Коринна и Хелена вернулись к нам.
– Мы сделали кучу фотографий, посмотри, – сказала Коринна.
– Он вообще не спрашивал про маму, – заметила Хелена.
– Но Хелена всё равно рассказала ему, что мама часто играет в теннис с герром Шмиттером. И что герр Шмиттер постоянно приносит нам конфеты «Ферреро».
Они обе захихикали. Хелена снова села за рояль и опять стала играть сонату эс-дур Моцарта. Или по крайней мере попыталась.
Коринна сказала:
– Если он сейчас подойдёт, мы должны сфотографировать вас вместе, Лео. Он пригласил нас в Мадрид.
– Это было ясно, – сказал Лео.
Бренчание Хелены ужасно действовало мне на нервы.
– Это тридцать вторые, – наконец вырвалось у меня. – Их надо играть в два раза быстрее, чем ноты перед ними.
– Я и сама знаю, – ответила Хелена. – Но это адажио. А адажио играют медленно.
– Тридцать вторые в любом случае в два раза быстрее шестнадцатых, – сказала я. – Всё равно в каком темпе.
– Здесь естественное ритардандо, – сказала Хелена, вызывающе вздёргивая подбородок. – Если ты знаешь, что это такое.
– Чушь, – ответила я. Ох. Отец Лео – Карл – приближался к нам. Мой пульс неприятно ускорился. – Если бы Моцарт хотел, чтобы тридцать вторые исполнялись как шестнадцатые, он бы так и записал.
– Ах да? Ты это учила на уроках флейты? – нагло спросила Хелена. Коринна захихикала.
Лео не вмешивался. Он, как и я, смотрел на своего отца. Его посреди зала задержала какая-то седовласая пара. Слава Богу. И Лео рядом со мной тоже громко вдохнул.
– Тогда покажи, как это делается, если сумеешь, – сказала Хелена. Она встала и подтолкнула меня к роялю.
– Что?
– Сыграй, как будет правильно, – сказала Хелена.