Мирон Дмитриевич читает какие-то отрывки из Довлатова, а Влада набивает рот слепленной в «одноместные» ульи сахарной ватой. Влада варит глинтвейн в глубокой кастрюле (чтобы на весь ноябрь), а Мирон Дмитриевич рассказывает о психотипе Тайлера Дёрдена*.
Они пьяные, смеются без всякой устали.
И вроде надо быть счастливой, ловить момент, но нихуя.
Такое бывает только в фильмах и у любимых на «всю голову». А они и не в фильме, и не любимые.
— А где мать Катерины?
Стоило ли сейчас об этом?
Мирон сердито хмурит брови, но отвечает:
— Где-то в чужой постели.
— Это была любовь?
— Отчасти.
— Запчасти.
— Любовь продлилась до тех пор, пока я в семнадцать лет не остался один с младенцем на руках. Она только успела дать ей имя. Катерина…
Только сейчас, в притухшем свете кухонной люстры, Влада замечает напряжённые линии неглубоких морщин на лбу учителя и сжатые в натянутую полоску губы. И вправду не вовремя. Совсем.
Он подливает ей ещё вина. Мол, не будем об этом. Наполняет бокал до краёв. Она бросает в затемпературевшее вино два кубика льда, и оно выходит из алкогольных берегов.
***
Холл захвачен зеркалами. Все признаки балетной студии на лицо (на квартирное лицо).
И Влады слишком много в этих зеркалах. Она проваливается внутрь них. Мирон вдавливает её в эти стеклянные матрацы своим крепким тридцатичетырёхлетним телом. Он в ней. Резкие толчки внутри прошибают в пот. Это так почти по-семейному. В животе бабочки из жёсткого картона крыльями разрывают солнечное сплетение. С чего это ей так чувствительно и травмоопасно? Глупость.
Щелчок в замочной скважине.
Нужно соскользнуть с его бёдер, успеть застегнуть мужскую рубашку на все пуговицы. Пальцы будут дрожать, промахиваться, а круглые пуговицы откажутся залезать в узкие прорези.
Нужно выглядеть нормальной, домашней. Прикрыть по возможности волосами выбритые виски, если неожиданно нагрянули родители Мирона Дмитриевича.
Нужно сделать хоть что-то.
Свет в зажжённых лампочках кубиками мягкого поролона врезается и отскакивает от зеркал. Родное лицо Петьки, которое хочется крепко сжать в ладонях, потому что невозможно соскучилась, множится в осколках отражений. Он мокрый насквозь. На улице, видать, льёт знатно. В его взгляде дождя, наверное, больше, чем на улице. Это всё же дождь со снегом.
— Шлюха, — смотрит на неё с непростительным укором, а потом отступает, уходит.
Срывается за ним в непогоду в чём есть. Кричит ему что-то беспорядочно в спину, сбегая по ступенькам. Петя оставляет после себя дождевую цепочку следов, на которых Влада проскальзывает босыми ступнями.
— Почему ты с ним? За оценки? — оборачивается у почтовых ящиков.
Она почти въезжает в него.
— У меня три выходит в четверти по химии, если не два, Никонов. А у тебя пять, может, это ты спишь с ним за оценки? — слегка оскорблена. — Почему ты с ней? — столько горечи во рту, подавиться и венок заказать.
— Не твоё дело, — распахивает подъездную дверь.
Холод пересчитывает кости, замораживает растопленное квартирным теплом мясо. Влада продолжает упорно идти за Петькой. Дождь радушно заворачивает её в свою плёнку. Сквозь промокшую рубашку Мирона рентгеном просвечивается её худощавое тело, что выглядит истощённым и жалким. По щекам ручьями стекает неводостойкая тушь. В магазине, как всегда, наврали.
— Я люблю её. Тебе не понять этого, Владислава, — впервые полным именем. — Нормальная любовь двух подростков-погодок, а не семнадцатилетней и тридцатичетырёхлетнего. Я нормальный. А за твоё психическое состояние нужно ещё побороться.
— Это всё из-за тебя. Ты первый начал, — сдаётся — слёзы рассекают воспламеняющимся хлорбензолом по щекам, подбородку, шее. — Ты никогда ничего не видел дальше своего носа, — она вот-вот загорится масленичным чучелом.
— А ты никогда не думала, что я не хотел видеть?
Загибается от осознания, что ушла далеко в минус в пресловутом «нелюбимая». Сделала, обошла всех. Взяла все призовые места в конкурсе «нелюбимых». Ебать. Внутренние органы обмотаны цепями с шипами. Кровавое месиво на пустом месте и без войны. Добровольная пытка.
Расстаются под ранний снег. Он валит хлопьями. Часом ранее она бы порадовалась этим перьям, а сейчас понимает, что детство закончилось с его — «я не хотел видеть».
В лифте сталкивается с сочувствующим взглядом Катерины. Пройтись бы по её прехорошенькому личику бритвой, вырвать волосы с кусочками кожи. Одёргивает себя. Сделав из красавицы чудовище, она не станет любимой. Это в его голове. Ей не под силу вскрыть его черепную коробку и записать на аудиокассету воспоминаний и чувств что-то о себе.
***
— Мне, пожалуй, не стоит здесь оставаться.
Влада вся растоптанная, втоптанная в грязь. Всё вышло из-под контроля. Ей нужно отмыться алкоголем и никотином. Желательно набрать полную ванну и того, и того. И уйти на самое дно.
Мирон отрицательно качает головой и заключает её в объятия.
— Моя безумная. Тебе нельзя оставаться одной. Я закажу пиццу, ты включишь бокс. А потом мы вместе порыдаем над твоим горем. В театральном кружке я пользовался успехом, благодаря выжиманию слёз. Можно даже поистерить — рвать подушки, бить посуду, кричать до срыва голоса.
***
Битая посуда на счастье.
____
*Тайлер Дёрден — герой книги Чака Паланика «Бойцовский клуб».
========== Часть V. ==========
Небо туманное — серый парус.
Влада — затонувшая деревянная лодка с пробоинами по обоим бортам; пробоины с большой такой крепкий мужской кулак, который вышиб сердце накануне. Остаются лишь неоперабельные гематомы по всему телу.
Ни бокс по телевизору в два часа ночи, ни успокаивающий «целебный» секс на рассвете с Мироном не способствуют выведению токсина — Петьки — из организма.
Такая вот нихуёвая любовь.
Она уходит из учительской кровати в без тринадцати минут полдень.
На улице сыпет тяжёлый снег, ложится на землю рыхлым чернозёмом. Настолько тяжёл. Владе в себе становится невыносимо плохо. Она самый лучший подопытный для всякого рода дрянных болезней — менингит, ангина или пневмония.
Когда-то спасительным антибиотиком, выписанным без рецептов, был Петя. Можно было объесться этим антибиотиком, и противопоказанием являлась бы только тошнота от злоупотребления Петькой.
Вот же времена были.
А теперь?
Чёрные деревья погребены под перемолотым ванилином снега, тонкие ветки обваливаются под тяжестью сезонной побелки, пристающей к их бугристой коже. Окна первых этажей низких пятиэтажных домов завешены линялыми занавесями. Влада живёт на три этажа выше, ей повезло скрыться от любопытных глаз прохожих.
В квартире находится брат. Об этом сигнализирует золотое свечение в окне. Выходные как-никак. Не придерёшься к тому, что Даня не трудится в своей автомастерской. Вернуться бы к автобусной остановке, зайти в круглосуточный сетевой магазин, купить брату бройлерную курочку с отвратным жиром на боках и пиво. Но так впадлу.
Пробегает по ступенькам.
И судьба неожиданно ударяет под дых так, что в глазах проступают искры утопившегося в ноябре солнца. Никонов стремительно выходит из её квартиры, будто вор-домушник. Если бы не брат с распахнутой настежь дверью, подумала, что Петя выносит её последние чувства из серванта.
Рёбра сдавливают, притесняют внутренние органы. Это не защита, это самоубийство, самоуничтожение, самовыпил.
Они расходятся спокойно, хотя Владу напрягает присутствие Петьки. Раньше оно было обыденным, привычным, послеобеденным. А сейчас он выглядит, словно вышел из-за обеденного стола после недельного голодания. Доволен и сыт.
Всё это должно настораживать. Похер.
Плечи их не касаются друг друга.
Вот дерьмо.
Брат втаскивает Владу в прихожую и отшвыривает в стену. Такого на их веку не было никогда, никогда Даня не применял голую армейскую силу в отношении сестры. В голове шумит бормашиной, прямые линии мыслей проходятся волной.
— Хорошо ли тебе сидится на члене учителя? Удобно? Нигде не жмёт? — глаза его переполнены бескрайней злобой. Они красные и едва слезятся. — Шлюха.
— Это тебе Петя сказал?
— Не видно было?
На шее «родные» пальцы продавливают внутренний выступ кадыка. Хрип вонзается в раскалённый воздух скальным молотком. Она пытается вскарабкаться по горе воздуха до того места, где будет достаточно кислорода, чтобы сделать единственный вздох.
— Я тебя ненавижу, — проговаривает губами Влада.
Даня заламывает её руку назад до хруста, до сводимой мышцы боли, до закрытого перелома. Сосредоточиться бы на объекте, что пустил её жизнь по наклонной, или на члене Мирона Дмитриевича. Последнее, конечно, ирония в кубе. При таком то недетском раскладе.
— Если тебе всё равно, куда сажать свою жопу, может и мне свезёт?
Наваливается всем телом на Владу совсем не по-братски. Обтирается пахом о бедро. Член реагирует на брыкающуюся плоть под собой, вытягивается во всю длину. Сестра размазывает слёзы по рубашке брата, ощущая своё бессилие; рука, заведённая назад, кажется, не подлежит к быстрому восстановлению.
Даня впихивает коленку между её ног, подстраиваясь под обстоятельства. Школьная юбка скатывается валиком к животу, блузка технично рвётся на груди; пуговицы с шумом раскатываются по прихожей.
Сейчас он должен остановиться и сказать, что неудачно пошутил.
Сказать, что это её дело, с кем трахаться.
Так, по крайней мере, говорил своей Катерине Мирон.
А Влада даже и не дочь Даниилу. Схера ли ему распоряжаться её сексуальной жизнью?
Брат, кажется, понимает, что переходит грань дозволенного. Отстраняется от полуголой сестры, но тянет её за собой за блондированные волосы к ванной комнате, прокатывает половой тряпкой по скользкой плитке. Кое-как запихивает её в ванну, тревожа сломанную руку.
С головы Влады слетают листьями волосы. Мясные ножницы кромсают шикарную длину, превращая волосы в каре, еле прикрывающие мочки ушей.
«Сбрею нахер» так и не происходит. Наверное, боится совсем обезобразить свою сестру. Хотя по её миловидному лицу никогда не скажешь, что она будет похожа на пацана, если убрать волосы подчистую.
— Будешь такая ему нужна?
На этом расстаются злостными врагами. Навсегда.
***
— Алло. Это учитель химии?
— Добрый вечер.
— Ещё раз мне передадут, что на твоём старческом хере катается моя сестра, будешь инвалидом.
========== Часть VI. ==========
В травмпункте, после полуночи, сообщают, что у Влады всего лишь рядовое растяжение, а хруст в квартире стоял такой, будто из руки выкрутили все винтики и болтики.
Небо все шершавое, в длиннохвостых звёздах.
Влада молчит. Даня молчит. Ночь ведёт диалоги (куплю-продажу) звёздами; у этих придурков нет звёзд, поэтому тишина в ответ.
***
Разорвать кровные узы на утро не получается, хоть и прощались под вечер заклятыми врагами.
Влада кричит, что ненавидит, а Даня насильно тащит сестру всё в ту же парикмахерскую; правда, двери в «цирюльне» уже не выполняют функцию кондиционера, на них висит, от руки написанное, объявление — матьвашухолодно, и читать его стоит назидательным тоном.
Воздушная укладка заставляет взыграть комплексы — зато парикмахерам нравится, они называют её девушкой с журнальных страниц — почти то же самое, что проститутка, только мягче и завуалированнее что ли. Влада закатывает скандал на площади с выбеленным Ленином на постаменте в центре; Даня стойко игнорирует истерики сестры. Перебесится, уже видели такое.
Апогеем родственной шизофрении становится покупка нижнего белья, балансирующего на грани звания — «вовсе без белья», и короткого блядоватого платья не по ноябрьской погоде.
От прямых взглядов брата в примерочной Влада чувствовала себя грязно и мерзко; ровно те же ощущения накатили вчера на полу под стальным прессом Дани, всё, что находилось ниже пресса вспомнить без глушащей динамитом боли невозможно. Их отношения теперь навсегда с душком.
— Познакомлю тебя с нормальным парнем, чтобы хуйней не маялась, — говорит на выходе из торгового центра Даниил.
В городе снега больше нет, ничего нет. Даже солнца.
***
«Нормальный парень» белозуб, чист от татуировочной наркомании и педантично выглажен заботливой домработницей.
Владе не сбежать за кухонные кулисы, дверь сторожит брат. Все бы так границы охраняли.
«Нормальный» пьёт чай без добавления лечебного коньяка и свободно владеет тремя языками — в дипломе заметка о курсе международных отношений — рекламирует он себя не херово так.
«И хуй у него, наверное, такой же интеллигентный, как и он сам», — эти её предположения остаются за кадром.
***
«Нормальный» говорит, что позвонит. Но это мало вероятно, к разочарованию Дани.
Влада знает, что не позвонит, и это самый адекватный сценарий развития их нелюбви.
***
В понедельник Даниил провожает сестру до школы. Боится, что Влада возьмёт у тридцатичетырёхлетнего дяди конфетку и пойдёт кататься на его старческих каруселях. Покататься на Мироне она может и в туалете на перемене, но брат почему-то не берёт это во внимание.
Коридоры гудят о том, что Петя перешёл в параллельный «б» класс, в долбанный «б». Это финал!
Влада самолично сталкивается с Никоновым на лестнице второго этажа.
Нервы у неё выкованы не из железа, поэтому бывшему другу прилетает кулаком в грудь.
— Ладно наша дружба, ладно секс, а какого… всё нашепталось моему брату, сволочь?
Ярость рвёт на лоскуты внутренности, и она не сразу замечает, как по губам, подбородку, шее стекает кровь — последствия лёгкого «щелчка» по носу кулаком в ответ от Петьки. Физическая боль всего лишь ошмётки моральной.
***
— Могла бы уже оставить парня в покое, — в медицинский кабинет прокрадывается Мирон Дмитриевич. Он сосредоточенно смотрит на лицо Влады, будто ищет в «облицовке фасада» изъяны.
— С вашей дочерью? Ну, уж нет! — категорична в своём ответе, хотя больше не собирается, как-либо контактировать с Никоновым. Слишком большой ценой ей обошлась эта дружба. Чек длинною в тысячи километров обоюдной неприязни.
— Вашей? — химика не устраивает будничное обращение всех учащихся. «Вы», воспроизведённое Владой, для него неестественно, надуманно.
— Я не могу ручаться за то, что на мне нет жучка. Брат… — шепчет ученица. — Удивительно, что вы ещё не отвернулись от меня.
— Троечники должны быть в каждом классе, не находишь? А вообще, знаешь, ты можешь переехать ко мне. В квартире четыре комнаты, а заняты только две. И то, скоро свободной будет и третья.
— Третья?
— Ну да. Катя собирается к новому году съехаться с Петей, — отвечает безмятежно, будто вся эта ситуация в порядке вещей, будто к этому всё и шло с самого начала. Твою-то мать…
— И ты, конечно же, за? — злость на учителя набирает обороты, раскручивается юлой.
— Дочь у меня на первом месте, и её счастье превыше всего.
— Фу, как слащаво, – нет, у неё нет сил сдерживать буквы правды, скопившихся на языке вместе со слюной. К Петьке она привязана сильнее, чем предполагалось ранее. Отказаться от него равносильно смерти. — Пожалуй, на этом мы и распрощаемся. Предоставь лучше три свободные комнаты бездомным.
Мирон Дмитриевич молча уходит. Самая пора дать отдышаться девочке; ей такой кросс придётся бежать по жизни…
Вслед за Мироном в медицинский кабинет заявляется Катерина, «безхандровая» светлая девочка с лучшим парнем школы за пазухой. Это семейство Вишневецких убивает её. Влада не смотрит на «святую святых», рассматривает оленя над запястьем. Было бы вполне благоразумно свести татуировку.
— Извини за Петьку, — Катя присаживается на банкетку рядом с Владой, — он не хотел. Приходи сегодня ко мне домой, выпьем, закопаем топор войны, — она всё говорит и говорит, — завтра наш класс едет на экскурсию во Владимир, на которой нас никто с тобой не ждёт.
Никто не даёт ей оклематься.
— Ты это серьёзно?