Какая-то извращённая параллельная Вселенная, ей-Богу. Немыслимо.
— Возражения не принимаются, — Катерина вспархивает с места, и всё что видит Влада это копну прыгающих на лопатках пшеничных волос.
***
Под струпьями снега погребена терраса Катиной квартиры.
Они готовят пасту с креветками и пьют вино. Катерина периодически отвлекается на звонки Никонова, а Влада на Данины. Брат звонит каждые полчаса, чтобы убедиться, что сестра дышит ровно, без сексуального подтекста.
— Странно, я трахаю твоего папу, а ты приглашаешь меня пить.
— Ты уверена, что трахаешь именно ты, а не тебя, детка?
Смеются громко, не сдерживаясь. Потолок квартиры — это не купол собора, от которого отражается каждый звук, можно позволить себе блажь.
— А знаешь, ещё странно то, что секс у него только с тобой. Это серьёзно… — дочь Мирона озадачено смотрит на бывшую подругу Петьки, отрываясь от вытягивания креветки из панциря.
— Это не серьёзно, мы обсуждали уже. Я никаких видов на него не имею. Мне больше интересен твой парень, — у неё получилось убедить себя, что двери в их отношения для неё закрыты, отсюда и «твой».
Катя никак не реагирует на замечание одноклассницы, но вдруг спохватывается, вспоминая, что не купила сливок для соуса к пасте, и уходит в магазин.
Влада курит на террасе, провожая взглядом туманный силуэт Катерины до сетевого магазина. Линии электропередач провисают под тяжестью ноябрьского снега, и птиц не видно совсем.
Влада собирается уйти домой, потому что после финальных слов в их беседе им подругами точно не стать, а притворяться — лгать себе. Скрюченный бычок сигареты шипит в пепельнице; чьи-то руки заботливо перехватывают пепельницу.
Чьи-то пальцы проскальзывают ей под юбку, оттягивают трусики в сторону, вкручиваются во влагалище костяными гвоздями. Она стонет долго и совсем не фальшивит. Член входит со «скрипом», хотя естественная смазка не издаёт никаких звуков; ей досталась отличное тугое влагалище — гордость семьи, блять.
На столе вибрирует телефон, на дисплее отчётливо — «Даня», не успела поменять на «ублюдок».
— Мне нужно ответить, — тянется к мобильному.
— Я сам знаю, что тебе нужно, безумная.
Вибрирующий телефон оказывается у ученицы между ног. Мирон надавливает им на клитор, контролируя оргазм Влады. Звонки не прекращаются, и Влада кончает на раз. Секс втроём и инцест на расстоянии. К бабке не ходи.
— Я ничего не смогу тебе дать, безумная, — шепчет ей в мочку уха, оставаясь в ней. — Просто будь моей, как можно дольше…
========== Часть VII. ==========
Химия – три, секс — пять.
Конец второй четверти, и сам Петька удивляется её тройке. Его скулы напрягаются в задавленной злобе, будто у него есть намерение сорваться на бег и набить морду без пяти минут «тестю».
Потепление их отношений приходится на разговор двадцать третьего декабря в школьном коридоре, усыпанном конфетти. Они так часто пересекались в квартире Мирона Дмитриевича, что им не нашлось места для разговоров.
Никонов окликает её раритетным «Владик» и в глазах его прошлогодний май — жара в двадцать градусов. Он ставит подругу в известность, что Катерина залетела беременна; дурная кровь — вся в пропащую мать, да и сам Никонов не так далеко ушёл от Мирона.
Влада окончательно трезвеет. Юбилейное десятилетие их дружбы, привязанности, односторонней любви заканчивается; груз на душе такой, словно целая эпоха подходит к концу. Многоточия стираются с их страниц, во всех предложениях, по смыслу ставятся точки.
Она заманивает Петьку в сети своего обмана, убеждает, что дети — это подлинное счастье и истинное предназначение женщины. А у самой ощущение утопленницы, слёзы затапливают горло, растекаются по изнанке кожи, мешая дышать.
— Ты только Мирону ничего не говори, Владик.
И Влада готова поспорить со всей гильдией своих демонов, что Никонов сделает татуировку в честь будущего ребёнка. Это будет бэтменовский Джокер с коляской или диснеевский Бэмби с отцом — Великим Князем леса.
Они прощаются, и Петька вполне серьёзно заявляет, что Мирон ей по влагалищу.
— Вы хорошо смотритесь.
***
Мирон Дмитриевич оказывается не таким, каким презентовал себя ещё в ноябре.
Я ничего не смогу тебе дать, безумная.
Он даёт ей сполна увязнуть в ревности и собственничестве. Дежавю. Она отчётливо помнит эти пороки в Дане. Именно из-за них она покинула родительский дом, найдя более или менее тихое пристанище в квартире Мирона.
— Какие дела тебя связывают с Петей?
Влада молчит, суша горло арабским молотым кофе. Снег за окном мягко кроит черепа шапок прохожих. Мирон выдерживает минутную паузу ученицы, принимая её за растерянную заминку.
— Только ты не думай, что одна у него будешь — так когда-то сказала твоя дочь. Какие ко мне претензии?
Ей ровным счётом наплевать. Если он приведёт в их отношения третью, то она не будет против группового секса.
— Не уходи от разговора. Не отвечай вопросом на вопрос, — медленно сатанеет, хотя не склонен к игре на тонах.
— У нас перемирие и союзничество, устроит? — их «союзничество» весьма абстрактная вещь.
— На каком основании?
— В новый год нужно вступать либо врагами, либо друзьями. Петька выбрал второй вариант. Как там по истории — наши государства больше не могут держать нейтралитет.
— Я не историк. Я могу лишь предположить, сколько между вами химии в процентном соотношении. Если на Петю приходится безопасный один процент, то твои девяносто девять меня беспокоят. Не зря ли я трахаю тебя на износ.
— Наверное, зря.
Впервые за всё время они спят в разных кроватях и не занимаются сексом.
Влада даже подумывает уйти, но откладывает эту мысль на потом. Всегда успеется.
***
— Сестра, родители приехали, — Даня на проводе с восьми утра. — Оторвись от хуя и будь дома к часу дня. Не бойся, я буду добрым, несмотря на весь беспредел, царящий в твоей тупой башке.
Доброго, как и приятного, мало в таких сообщениях.
***
— Бусинка, новая татуировка? — с порога спрашивает отец, переступая через валуны чемоданов.
Остальные перемены во Владе остаются вне поля внимания.
Влада автоматически осматривает себя, припоминая, какую татуировку не видел папа за девять месяцев скитаний на коленях по Центральной Индии; доделанный Бэтмен выглядывает из-под краёв юбки.
Не дожидаясь ответа от дочери, показывает творение индийских мастеров — на его спине, на лотосе восседает индийское божество Ганеша.
— Качественная работа, пап, — Влада проводит пальцами по изгибам рисунка, что создала кисть татуировочной машины. – Мам, а ты чем похвастаешься? — заходит в комнату, где мать, следуя учению фен-шуй, в правильном порядке расставляет приобретённые на просторах Азии фигурки. Руки матери оплетены узорами менди.
У окна взметнулся тонкий дым от палочки тибетского благовония.
И можно было бы вызвать таких родителей в школу, как того желал Мирон Дмитриевич когда-то. Конечно, если бы он хотел выслушать лекцию об очищении чакр, а так бы получил довольно критический отзыв о своей персоне на выходе.
— Атмосфера в доме тяжеловата, не находите, дети?
— Конечно, — в гостиной появляется Даня, — потому что кто-то съехал, — подстава засчитана.
— Влада?
— Она.
— С Петькой съехались? Кстати, он придёт сегодня на ужин? Устроим вечеринку органических продуктов.
— Хуже. С учителем химии.
В эту секунду в квартире останавливается всякое суетливое движение, даже часы на стене перестают двигать стрелками. Капля пота, прокатившаяся по позвоночнику, падшей на дно своих страстей, Влады, останавливается у поясницы. Все ждут неминуемого приговора.
— Я никогда не была хорошей матерью, и не смею требовать подчиняться каким-либо правилам в этом доме, — откровение зашкаливает наравне с температурными показателями.
— Мы скоро разъедемся, всё это было чистым недоразумением, — Влада пытается оправдаться; брат бы назвал это — выслужиться.
— Я не вправе тебя об этом просить. Просто будь осторожнее в своих помыслах, они не так чисты, как предстают на первый взгляд, — мама благословенно сжимает руку дочери.
— Если заваривать раз в месяц этот травяной сбор, то проблем с потенцией не будет, — отец разряжает обстановку, кидая в руки Дане холщовый мешочек с сухой травой. Она трещит хворостом под пальцами сына.
— Владиному ухажёру нужнее, — брат, смеясь, передаёт сестре лечебную смесь.
***
Тридцать первое декабря растягивает провода электрических лампочек на городских столбах.
Влада возвращается в квартиру Мирона после недельного отсутствия, не прикреплённого никакими вразумительными объяснениями.
Дверь открывает брюнетка с монро над губой и без паролей и явок пропускает внутрь. Влада улыбается и едва не предлагает секс втроём, но позади брюнетки из комнаты в комнату переходят незнакомые люди, а это уже предполагает свингерство.
В кухне висит сигаретная завеса, на столе раскладываются мясные тарталетки Катериной.
— Где я могу найти свои вещи?
— В спальне отца.
Влада отворачивается от Кати, собирается уходить.
— Я ненавижу тебя… — сквозь слёзы произносит дочь Мирона. Липкие слёзы превращают её лицо в недвижимую маску.
— Взаимно.
Всё это пустой трёп, не облагораживающий никого, но они наконец-то определились с направленностью своих отношений без лицемерия и притворства.
Её вещи аккуратно сложены в бумажный пакет, и Владиславе нужно как можно скорее убираться из квартиры, чтобы не столкнуться с презрительным взглядом Мирона Дмитриевича. Он обязательно заставит её объясниться.
Холод открытого настежь окна прикрывается теплотой тела.
— Я боюсь себя, безумная, — его руки притягивают Владу за плечи. Она обезврежена объятиями, в которых упрятано столько нежности, что голова кругом. Отгородиться нет сил.
Он больше ничего не говорит, просто подтягивает к локтю рукав рубашки, над запястьем набита татуировка оленя, точь-в-точь копирующая Владину и Петькину; в короновидных рогах оленя теряется чернеющее — marry me*.
_____________
*marry me — выходи за меня.
========== Часть VIII. ==========
Ни кольца, ни хуя. Лишь первоклассный плагиат оленя с кляксами букв в переплёте рогов.
Marry me — хуерре ми.
Спонтанность — старая дура в потёртом пальто.
Владу сотрясают «спонтанные» рыдания под перезвон бокалов в соседних комнатах. Слезы высушивают кожу лица, как солнце курагу. Хочется протереть лицо косметическими салфетками с запахом крема против морщин, но одолжит ли их Катерина, если она скажет её отцу «нет»?
Влада тянет рукав свитера Мирона к запястью, скрывая от своего взгляда татуировку.
— Тебе будет восемнадцать в марте… — в сердцевине слов разламываются ядра надежды. — Или ты совсем мартовская кошка?
— Я курю, как депрессивная неврастеничка, и трахаюсь, как блядина, — выходит из объятий химика, делая уверенный шаг вперёд; пробирает дрожь. Он не держит — он — не брат, не склонен к ограничению передвижения и насилию. — И мои девяносто девять процентов принадлежат Петьке.
— У тебя ко мне есть хоть что-то? — в путеводителе по её чувствам можно запутаться на раз.
— Скандалы, — не задумываясь.
— Мне не стоит больше зарекаться?
— Нам же вполне хорошо было на сеансах расслабляющего секса, зачем всё усложнять?
— Потому что я хочу заниматься любовью с любимой, — выделяет голосом, — женщиной, женой, — где-то на стыке слов звучит почти признание.
— Между нами даже не было каруселей, — открыто намекает на то, что они ни разу не были за пределами его квартиры.
— Любовь рассчитывается в каруселях? — в нём самом, кажется, заводится смертельная «парковая игрушка» — он не контролирует свою злость, которая затемняет зрачки на тон чернее.
— Вот именно, что любовь рассчитывается…
— Вот так вот всё и закончится?
Во дворе запускают преждевременную, тестовую серию салютов. Они не громче его сердца, разрывающего пульсирующим биением грудь.
— Вот так…
Посадка на рейс одиночества заканчивается. Декабрь утратит себя через десять часов. А Мирон обязательно переживёт этот полёт; просто закажет бутылку виски у стюардессы.
***
Они по разную сторону баррикад — стола.
Влада остаётся у Мирона Дмитриевича, потому что Петька просит провести этот новый год по-семейному.
— Владик, останься с нами, — этого вполне хватает, чтобы остаться в одних квадратных метрах с мужчиной, которому была дана отставка.
Уют — «по-семейному» — для Влады в скандинавских тонах — в блендере смешивают Арктику, лёд, изморозь и небо цвета кобальта.
Благо шампанское искрится песками Сахары.
В тёплом шампанском плавают размокшие кругляшки от праздничной хлопушки, и «прилежная» ученица не напивается до скоротечной, но рецидивной амнезии. По трезвости она может составить конкуренцию всем присутствующим с лжевесёлыми лицами.
Мирон флиртует с апельсиновой девушкой — веснушки разлиты каплями масла на её лице, — в откровенном платье; они смеются неподобающе громко для не наступившего года. И Влада улыбается ему, когда тот не больно задевает её взглядом.
Новый год разрывается фейерверками, и все синхронно бросаются к бокалам с игристым.
Химик не специально задевает бутылку шампанского, и жидкое, полупрозрачное золото впитывается в нежно голубую рубашку и брюки. Он подворачивает рукава и вытирает салфетками одежду.
— Пап, это ей предназначено? — гомон голосов стихает именно в тот момент, когда Катерина задаёт очень даже удобный вопрос.
Дочь придирчиво смотрит на татуировку, сравнивает её с Петькиной. В семье оленей-то прибавилось.
— И что ты ответила? — Катя поворачивает голову к Владе, сидящей рядом; в глазах у неё Кай складывает из льдин — «ненавижу».
— Да, — она решает поиграться с пшенокудрой. — Родственнички, привет, — поднимает бокал, — дочка, — обращается к Катерине, — этот глоток за тебя.
Мирон Дмитриевич застывает, прекращает застёгивать пуговицы на манжетах рубашки. В нём буря противоречий раскалывает под орех сердечный клапан. Он явно зол — побелевшие сжатые кулаки дают венам пропороть кожу рук до локтей, намеренно дотронуться до кулаков — сломать пальцы. И к нему лучше без бронежилета не подходить — изрешетит; Влада — мишень номер один.
— Поговорим? — он вырывается из оцепенения, встаёт с места.
Апельсиновая девушка забывается на счёт раз.
Катерина подаёт невербальные сигналы ненависти всем телом.
Петька понурый после разогретого комнатным теплом шампанского. Всегда так с ним… Пьёт хуже, чем трахается.
А Влада не делает абсолютно никаких встречных Мирону движений. Злые химики — хуже ядерной бомбы.
— Поговорим, — его голос ближе, он у неё в правом ухе.
Резко отодвигает её от стола (ноги отрываются от пола, она в его невесомости), хватает под руку (она в его власти) и ведёт к лестнице на второй этаж (она на его члене, не стерпит же). Кто-то из присутствующих включает «Голубой огонёк» на всю громкость.
— Мне тридцать четыре года, я взрослый мужчина… — он довольно чёрств, — со мной игрульки не прокатят, безумная, — он подавляет её, — в особенности, если в это втягивается моя дочь, — он имеет её в рот словами.
Влада пытается спрятаться от Мирона за сигаретным смогом. Она не отвечает. Ей нет дела до того, что ему без шести лет сорок, а на Катерину так вообще положить большой и толстый. Между ними повисает трёхминутное молчание и пелена белокурого удушающего дыма.
Мирон Дмитриевич проявляет заботу о здоровье ученицы — тушит сигарету двумя пальцами. Он заходит за её спину, и Владе тепло рядом с ним, словно он натёрт обжигающим скипидаром. Так славно, что «Голубой огонёк» на всех мощностях. Платье рвётся по неровному контуру на позвоночнике; там нет застёжек, чёрт с этим.
Закрывает глаза, чтобы ощутить его в себе сполна, обостряет воспалённые чувства.
Гнущийся хлыст прокладывает удар алой полосой, словно росчерком помады на хрупкое стекло, через всю спину. Он раскупоривает в ней талант беспрекословного подчинения; она почти не дышит под плетью.