Поединок. Выпуск 14 - Млечин Леонид Михайлович 31 стр.
«Уважаемый товарищ писатель! Ваше письмо без точного адреса все же нашло меня, хотя я не Ларичев и не Ларионов, а Лавринцев. Оно крайне меня удивило. Зачем ворошить эту глупость? И вообще кому понадобилось распространять про меня небылицы?
Первым моим желанием было не отвечать, но я вас немного знаю по печати, поэтому из уважения отвечаю, хотя это мне неприятно.
Получив несколько лет назад направление на работу в одну из африканских стран, я узнал, что командировка предстоит долгая и рекомендуется ехать не одному, а с женой, которой у меня тогда не было. В шутку я обронил: «Объявляется розыск невесты». И вскоре один из моих друзей принес фотографию неизвестной молодой девушки. Помню, меня поразили властный взгляд, устремленный прямо в объектив, и туго заплетенная коса через плечо. Мой приятель пояснил, что в каком-то очень далеком городе у него есть знакомый и он предлагает мне жениться на этой девушке. Точнее, не он, а мать «невесты», с которой этот знакомый знакомого связан (с матерью) деловыми отношениями. Вроде бы мать, большой начальник с огромными связями, может устроить перевод в более интересную страну и даже с лучшими условиями и согласна заплатить за женитьбу («приданое») огромную сумму — порядка, кажется, десяти тысяч. Она бралась еще быстро устроить развод, если из брака ничего не получится, и даже «приданое» оставляла за мной, но только при условии, что брак продлится весь срок зарубежной командировки.
Эта история, вроде веселого анекдота, обсуждалась в наших компаниях... На «предложение» я даже не ответил... У меня теперь счастливая семья (хотя «приданое» платил скорее я, чем мне), двое детей, вспоминать о том розыгрыше всерьез, а не в шутку мне крайне неприятно. Надеюсь, вы не замараете мое имя в печати. (Здесь уместно отметить то, о чем читатель, видимо, догадался: все имена в этом документальном повествовании изменены. — А. В.)
Убедительно прошу вас по данному вопросу меня больше не беспокоить...»
В один прекрасный день я получил еще одно — совсем уж неожиданное — письмо.
«...Позвольте представиться: Скачков Вадим Степанович. Вы меня не забыли? Вот и отлично. Пишу, чтобы рассеять ваши заблуждения и предостеречь от ошибок.
Поверив злокозненным слухам, вы, если помните, стали требовать от меня кассету с мифической записью мифического разговора между моей женой и ее матерью. Даже если бы такая запись была, все это относится к личным отношениям внутри семьи и не предназначено для публичного перемывания косточек. Но подобной записи — прошу вас запомнить! — не существует вообще, это одна из многочисленных сплетен, преследующих нашу семью, в данном случае исходящая от людей, которых я наивно считал своими друзьями.
Весьма возможно и даже наверно — К. А. Горохова совершила ряд отступлений от закона, понуждаемая к этому устаревшими инструкциями, которые сковывали инициативу и мешали выполнению государственного плана. Ее деяний я не касаюсь — кому надо, тот разберется. Но ваш долг (так мне казалось) состоял в том и только в том, чтобы помочь страдающему человеку (таковым в то время была моя жена, оказавшаяся жертвой своих сильных и, к сожалению, не всегда сдерживаемых чувств). Мое скромное замечание по этому поводу вы оставили без внимания.
Теперь мы предвидим ваше новое вторжение в нашу жизнь. Мы — это я, моя жена Скачкова Светлана Артемовна, на которой я женился вторично (надеюсь, право разводиться и возвращаться обратно к своей жене пока еще не оспаривается даже вами, так что я воздержусь от объяснения причин, которые побудили меня принять решение о восстановлении нашей семьи), и ее мать Горохова К. А., амнистированная по закону.
Предстоит рассмотрение в суде гражданского дела о праве собственности на жилой дом. Уже замечены очевидные признаки постороннего вмешательства в дело, давления на суд, разжигания вокруг чисто юридического вопроса низменных страстей, на которые всегда падки мещане всех сортов, сплетники и завистники. Чувствуется чья-то умелая дирижерская палочка...
Пишу вам в надежде, что вы извлечете из сказанного должные выводы...»
Это письмо, продиктованное понятной причиной и преследующее понятную цель, я переслал в прокуратуру. Вскоре мне сообщили, что точная копия письма прокуратурой уже получена от самого автора.
В завершение небольшой отрывок из письма Галины Ивановны. Оно дополняет обращение Вадима некоторыми яркими деталями, помогая сюжету сделать резкий вираж и на новом витке начаться как бы с нуля. Что делать: сюжет взят из жизни и поэтому непредсказуем, неудержим и желаниям нашим никак не подвластен.
«...Спешите меня поздравить: я снова буду судить Гороховых. Точнее — рассуживать. Мастерков призывает меня в заседатели по гражданскому делу.
Предыстория такова. На суде (уголовном) у Гороховой-матери что-то вроде бы не подтвердилось, что-то отпало, что-то ей потихоньку скостили и поменяли статью. Так что на круг вышло четыре года, правда с конфискацией. Теперь она подпала под амнистию по случаю Международного года женщин, вернулась еще более энергичной, еще более воинственной и решила отсудить конфискованный дом, который и без того был конфискован лишь на бумаге.
Война предстоит затяжная, Мастерков заранее предупредил, что есть много юридических доводов в ее пользу. К тому же воюет Калерия не одна, а вместе с дочерью и с ее дважды мужем... Вот теперь, подключив отчима Светланы, сестру Калерии и еще ораву родственников числом до двенадцати, они штурмуют судебные бастионы с помощью трех адвокатов, приехавших из Москвы. Шансы, говорят, у истцов имеются, но и у справедливости тоже ведь есть какие-то шансы...»
РАССКАЗЫ
П. Флеминг. «Озарение»
1
Последние ночи перед поездкой его не оставляла тревога. Мой бог, сколько лет он собирался в Россию, сколько раз отговаривал себя от этого шага! Но вот сомнения позади, пятый день доктор Хельмут Иоганн Лемке, доцент секции математики, гостит в Москве и благодарен провидению, подарившему эту поездку. Впрочем, приглашение исходило от ассоциации советских голографов, следовательно, герр Лемке искренне благодарен ассоциации.
Ни скрытой враждебности, ни коварных вопросов, ни навязчивого внимания — ничего этого не было и в помине. Пожалуй, он мог бы посетовать как раз на недостаток внимания, так как между утренними и вечерними заседаниями был практически предоставлен самому себе. В программу конференции входили просмотры методических фильмов. Лемке видел их много раз, в некоторых сам принимал участие как соавтор или консультант, и, таким образом, отказ от просмотров давал ему дополнительный ресурс времени. И Лемке использовал его для знакомства с русской столицей. Это было очень полезно. Он точно бы исцелял себя впечатлениями, наслаивая их на свое прошлое, и прошлое с каждым днем отступало, таяло в его памяти, как давнее, преодоленное заболевание.
Москва при близком знакомстве оказалась таким же пчелиным ульем, как любой крупный современный город с аналогичными урбанистическими проблемами. С одной из них Лемке столкнулся сейчас на площади перед отелем «Киевский», где имел номер. Только что прошел сильный ливень, и проблема представляла собой гигантскую дождевую лужу, колыхавшуюся на асфальте непреодолимой водной преградой.
Толпа, вынесшая Лемке из чрева метро, напирала сзади; он стоял уже почти что в воде. Стайка индусов, задрав белые сари, с журавлиным курлыканьем переправлялась вброд. Несколько смельчаков с туфлями в руках последовали их примеру. Лемке решил обойти лужу слева, со стороны вокзального дебаркадера, напоминающего станцию эсбана «Александрплац». Забирая влево, он оказался на стоянке такси. От подъезда отеля его отделяло не более полусотни метров, но лужа здесь была много глубже, машины форсировали ее по радиатор в воде. Тогда Лемке пришло в голову взять такси. Он допускал, что водитель такси может не согласиться на столь незначительную дистанцию, но попробовать стоило. В конце концов, он оплачивает посадку, что составляет двадцать копеек, и один километр пробега, то есть еще столько же. Плюс десять процентов чаевых. Совсем неплохие деньги за полминуты работы.
«Интересно, — мимолетно подумал он, — как чисто технически фюрер предполагал затопить Москву?»
Свободных такси не было. Он уже отчаялся, когда подле него притормозил обшарпанный кабриолет марки ГАЗ-69. Водитель, совсем девчонка, легла на сиденье, чтобы дотянуться до пассажирской дверцы. Открыв ее, сделала приглашающий жест. На мгновение Лемке ослепили ее круглые незагоревшие груди, мелькнувшие в вырезе спортивной майки.
— Эй, чего топчешься? — рассмеялась она. — Садись, перевезу!
Лемке просиял благодарной улыбкой, вскочил в кабину.
— Видать, колодцы забились! — девчушка со скрежетом включила скорость. — Прочистить некому... Ладно, если свои! А если иностранцы? Просто срам. Между прочим, сейчас идет международная конференция. По голой графике. Слыхал?
Лемке посчитал за лучшее промолчать.
— Дед, тебе ведь на остановку? Тогда с прибытием!
— Спасибо... — не без грусти поблагодарил он. Вообще-то для своих пятидесяти пяти он неплохо выглядел: худощав, подтянут, но для этой девчушки, увы... дед. Гроссфатер.
Покинув кабриолет, Лемке оказался на автобусной остановке, чуть дальше, чем было нужно. Но отсюда до входа в отель он мог, не замочив туфли, пробраться по цокольным отмосткам здания. Лемке поздравил себя с удачей и машинально скользнул взглядом по автобусному табло.
Этого делать не следовало.
Номер маршрута не говорил ему ровно ничего, но название конечного пункта — Немчиново — пронзило мозг высверком молнии. То самое прошлое, погребенное временем, которое он хотел бы навсегда забыть, высветилось вдруг объемно и ярко, как спектральная голограмма.
Немчиново была родная деревня Пауля — Павла Ледкова, его двойника, убитого в X. на юге Германии 13 апреля 1945 года осколком фугасной бомбы. В тысячный раз Лемке увидел русского, истекающего кровью, все в той же неловкой позе, в какой тот рухнул на груду щебня. Точно так же лежал бы он, Хельмут Лемке, если бы осколки, ранившие и его, пришлись на два дюйма выше. Подбежал наставник Фукс, и он услышал его скрипучий голос: «Не каждому удается посмотреть на себя после смерти, не так ли... Пауль?» Лемке передернуло: «Я — Хельмут!» — «Прости, мой мальчик, вы так похожи, — проскрипел наставник, склоняясь над трупом Пауля. И тотчас выстрелил вопросом в упор: — Где твой пистолет?» Старая сыскная ищейка, Фукс оставался верен себе в любой ситуации; где пистолет Хельмута, мог знать только Хельмут. Когда часом ранее Фукс отнял у него пистолет, Пауль был в вестибюле и не мог видеть этого. «Пошарьте в ваших карманах!» — срываясь на фальцет, прокричал Хельмут. Фукс удовлетворенно хмыкнул. Затем, близко глядя в глаза, спросил вкрадчиво, что сказал ему Пауль. В адском грохоте разрывов Хельмут не столько расслышал, сколько угадал последние слова русского: он должен отказаться от задания, если хочет жить, ибо провал ему обеспечен. Это было предостережение. Оно означало, что Пауль скрыл нечто чрезвычайно важное, без чего предстоящее внедрение Хельмута в зафронтовой зоне делалось невозможным. Умирая, Пауль дал ему шанс выжить. «Что он сказал тебе?» — Фукс уже не спрашивал, Фукс требовал ответа. Хельмут со стоном замотал головой, пытаясь стряхнуть его руку, вцепившуюся в волосы: «Оставьте меня!» — «Следуй за мной», — приказал Фукс и бегом устремился к спуску в бомбоубежище. Еще один фугас упал возле грузовых ворот. Взрывная волна сбила Фукса с ног. Протащив юзом несколько метров, швырнула в выгребную яму и прихлопнула измятой крышкой. Хельмут захохотал. Его буквально выворачивало от хохота. Так его и унесли санитары — истерично хохочущего и обливающегося кровью.
В госпитале Хельмута несколько раз допрашивали Фукс и дядюшка Руди, пытались выяснить, что утаил Пауль. Прорабатывали пункт за пунктом: семья, семейные отношения, любимая девушка, занятия родителей и прародителей, усадьба, ландшафт, связи с соседями, руководство колхоза, клички, прозвища односельчан, школа, учителя, соученики и соученицы, основные события в деревне Немчиново до ухода Пауля в ополчение... Хельмут клялся, что добавить ему нечего. С дядюшкой Руди, старшим преподавателем школы абвера, его связывали родственные узы, и он заклинал дядюшку оставить его в покое. Дядюшка Руди топал ногами. Пауль, Павел Ледков, был слишком хорошей моделью, чтобы отказываться от рокировки. По агентурным данным, все его родственники погибли, в плен попал из ополчения, присягу не принимал, следовательно, приказ живым не сдаваться на него не распространялся, Это исключало возможную отсидку в русском фильтрационном лагере и возможное разоблачение Хельмута, если Хельмут, внедренный под именем Павла Ледкова, оказался бы под подозрением. После пленения Ледков был вывезен в Германию и из арбайтлагеря сразу попал в имение дядюшки Руди, специализирующегося на подборе моделей. Антропологическое исследование подтвердило его полное сходство с Хельмутом. Степень тождества была столь велика, столь невероятна, что специалисты зашли в тупик: даже монозиготные близнецы разнились больше, чем Хельмут с Паулем. Было бы идиотизмом внять мольбам Хельмута. «А годы, затраченные на подготовку?! — орал дядюшка Руди. — Твоя жизнь нужна рейху, ублюдок!» В свое время Хельмут разочаровал отборочную комиссию: слабое знание русского языка, иррациональное мышление, замедленная реакция. И все-таки его зачислили, хотя тот же Фукс был против. Все эти кунштюки с двойниками Фукс считал шарлатанством — пройдет несколько лет, и у Хельмута выявятся расовые признаки. Дядюшка Руди парировал: по материнской линии Хельмут потомок лужичей, он венд, в его жилах течет славянская кровь, будь проклят день, когда мой брат женился. Фукс скрипел язвительно: славянин с тысячелетним арийским ингредиентом! Не кажется ли коллеге, что он намазывает хлеб на масло? Обычно это делается наоборот. Но дядюшка Руди умел убеждать, сумел убедить и тут. Скольким случайностям нужно было возникнуть и соединиться в одну цепочку, чтобы даровать разведке эту блестящую комбинацию! Тем более его бесило слюнтяйство племянника. «Трусливая душонка! Война еще не проиграна!» — орал он и топал ногами, дабы разбудить в нем высокий германский дух и что там еще, по доктору Геббельсу.
Фукс не разделял уверенности своего шефа, оттого и застрелился впоследствии, как стало известно Хельмуту. Фукс твердил свое: Хельмут будет задействован лишь в случае высшей необходимости. Это было равносильно обещанию отправить его к русским немедленно, едва затянется рана на ляжке, — рейх трещал, как орех в щипцах.
Неизвестно, как сложилась бы дальнейшая судьба Хельмута, если бы во время очередной облавы на симулянтов эсэсманы не выволокли его из палаты и не погнали на оборонительные работы. А затем с той же бесцеремонностью — в ландштурмисты.
При первой возможности Хельмут сдался громадному капралу-негру.
2
Подошедший автобус, тормозя, присел на задних колесах, точно сделал книксен. Лемке с тоской оглянулся на стену отеля, затем решительно шагнул между сложившимися шторками входа, поискал компостер, пробил билет. Поколебавшись, сел у окна на красный дерматин двойного сиденья.
Водитель обогнул лужу и остановился у выхода из метро. В считанные секунды салон наполнился пассажирами. Рядом с Лемке плюхнулась женщина пожилого возраста. Извлекла из кармана крючок в форме буквы 8, прицепила к поручню и повесила на него тяжелую полотняную сумку. Лемке как-то мало обращал внимания на эти сумки; теперь зрительная память вытолкнула их на поверхность сознания как неотъемлемую принадлежность каждой встречной москвички. У некоторых, правда, их заменяли хлорвиниловые пакеты, у большинства же руки отягощало и то и другое. У Любхен из бюро обслуживания, например. Павел Ледков в свое время рассказывал о холщовых мешках, заменяющих русским портфели и саквояжи. Время берет свое, на полотняной сумке соседки красовалось типографическое изображение Дина Рида.
Еще одна сумка, кожаная, на молниях, покоилась на ее коленях. Точно такую же, может быть, с меньшим количеством молний, держал на коленях Лемке. Вообще, с первого дня в Москве он сделал открытие, что одет как стопроцентный москвич, то есть в итальянские джинсы, японскую куртку и французские башмаки.