По заказам секретной разведывательной службы в Калифорнийском университете полным ходом шли исследовательские работы в области генной инженерии. В штабе ходили слухи, что Пентагон требует от ученых «выведения» особой человеческой особи, стойкой к воздействию любых климатических факторов, химического и биологического оружия.
Одновременно находящаяся там же, в Калифорнии, в Сан-Диего, лаборатория нейропсихологии военно-морского флота получила дополнительные ассигнования для продолжения работы с преступниками, отбывающими наказание в военных тюрьмах. По просьбе Пентагона власти некоторых штатов передавали в распоряжение лаборатории убийц, приговоренных к смертной казни. Офицеры разведки отбирали молодых, физически развитых парней, они, ошалев от счастья, с готовностью соглашались на все, что им предлагали офицеры ВМС.
В лаборатории в Сан-Диего опытные психиатры искусно стимулировали в них преступные наклонности. Им показывали специально отснятые для них кровавые фильмы, заставляя вживаться в атмосферу насилия. Они должны были научиться убивать, не испытывая при этом никаких чувств, У специалистов сан-диегской лаборатории был большой опыт. Еще в начале семидесятых годов они отбирали людей с преступными наклонностями из числа подводников, десантников, готовили их и по заказу ЦРУ отправляли в распоряжение посольств — местные резидентуры использовали их в так называемых «операциях по ухудшению здоровья». Так в семидесятые годы аппарат ЦРУ именовал политические убийства.
Гейтс самолично извлек Микки Рицци из тюрьмы штата Вашингтон, где тому предстояло отбыть срок, значительно превышающий среднюю продолжительность человеческой жизни.
В Форт-Брагге Микки Рицци был одним из лучших учеников.
Капитан второго ранга Катаока начал свой день с того, что отправился в сектор информации. Случайно услышанный им вчера разговор братьев Яманэ в ресторане насторожил разведчика. А что, если Сэйсаку Яманэ проболтался? В таком случае первой полетит голова Катаока.
В электронную память компьютеров специальных служб вносились всевозможные данные о японцах: сведения о семейном положении, доходах, покупках, состоянии здоровья, работе, поездках за границу и внутри страны, политических взглядах и телефонных разговорах.
Составление справки о Сэйсаку Яманэ не потребовало много времени. Катаока получил даже фотографии его близких родственников и без труда узнал на одной из них вчерашнего собеседника Сэйсаку. Больше всего поразило Катаока, что Яманэ были сыновьями капитана рыбацкого судна «Никко-мару», потопленного американской подводной лодкой «Эндрю Макферсон».
После разговора с Эдогава покойный депутат парламента от оппозиционной партии предстал перед Акидзуки в новом свете.
Нирадзаки был динамичным и способным политическим деятелем. В избирательном округе Нирадзаки неизменно выражали доверие, даже в те годы, когда его партия стремительно теряла престиж и поддержку в стране. Нирадзаки делал все, что в его силах, для выполнения пожеланий избирателей, особенно в сфере благоустройства, строительства дорог, мостов.
Взгляды бывшего лейтенанта императорского военно-морского флота претерпели после войны поразительную политическую эволюцию. Он отказался от слепого поклонения императору и идеи Великой Японии. Он был одним из самых резких критиков «сил самообороны» и японо-американского «договора безопасности».
У него были большие связи в разных слоях общества, и к нему стекалась различная информация о том, что происходит в вооруженных силах. Он был в курсе подготовки так называемого «чрезвычайного законодательства», предусматривающего переход всей власти в руки военных в случае начала войны. Ему стало известно и о попытке группы молодых офицеров совершить государственный переворот.
— Но дело состояло в том, что выступления Нирадзаки, даже когда он располагал доказательствами, — говорил Годзаэмон Эдогава, — ни к чему не приводили. Напротив, на его глазах «силы самообороны» превратились в мощную армию. Особенно его удручала меняющаяся обстановка в стране. Люди свыклись с существованием вооруженных сил, многие стали считать, что армия и в самом деле необходима.
История с попыткой военного переворота, которая обернулась в результате против самого Нирадзаки (его информатор, арестованный и запуганный армейской контрразведкой, показал, что обманул депутата, сообщил ему заведомо ложные сведения), сильно подействовала на него. Он просто заболел.
Инспектор Акидзуки, поначалу считавший разговор с Эдогава просто неформальным допросом свидетеля, понемногу проникался сочувствием к покойному Нирадзаки, сохранившему в насквозь коррумпированном мире политики какие-то идеалы. Акидзуки ознакомился с финансовыми делами депутата: тот жил, строго укладываясь в рамки получаемого им в парламенте вознаграждения.
— А не готовил ли Нирадзаки какое-то новое разоблачение? — спросил Акидзуки.
На этот вопрос адвокат, уведя разговор в сторону, не ответил. Рассказав еще два-три малозначительных эпизода из жизни Нирадзаки, Эдогава предложил инспектору снова полюбоваться на маски Но.
— Каждую минуту маски приобретают новое выражение. Если у маски есть душа, она живет, но если души нет, она покрывается пылью и грязью, — говорил Эдогава. — Каждый раз, когда я рассматриваю их, мне кажется, что это совсем новые маски и я никогда не видел их прежде. Сейчас маски для Но изготавливаются поточным методом, на станках, и в них нет души.
Эдогава умолк. Он выбрал маску, изображающую лицо женщины, — гладкая кремово-белая краска поверх хиноки, белой древесины японского кедра.
— Она мне нравится. Когда я закончил ее, то был очень доволен. Я вырезал ее в плохом настроении, и работа вылечила меня. Маска радует, как собственный ребенок.
Акидзуки простился с адвокатом. Маски, которые вначале так понравились ему, потеряли вдруг свое очарование.
Инспектор уже стоял в дверях, когда Эдогава остановил его:
— Подождите минуту.
Он скрылся во второй комнате, где Акидзуки не был. Послышался лязг ключей, и Эдогава вышел в переднюю с небольшим конвертом:
— Посмотрите эти материалы. Мой друг Нирадзаки очень интересовался ими. Если у вас возникнут вопросы, звоните. — Эдогава захлопнул дверь.
В конверте инспектор Акидзуки обнаружил ксерокопию некоего документа, повествующего об уничтожении после войны запасов химического оружия бывшей императорской армии.
Подполковник Гейтс растерянно разглядывал пустой бумажник: на том конце провода сотрудница токийского представительства авиакомпании «Пан-Американ» терпеливо ждала, пока забывчивый пассажир отыщет свой билет, чтобы она могла занести его в списки. Но билет не находился. Гейтс извинился и повесил трубку. Он методично просмотрел все вещи в чемодане и в стенном шкафу и убедился: билет пропал, а вместе с ним и все дорожные чеки — возить с собой большие суммы наличными он не любил. Он всегда поступал так, как его научили в консульском управлении государственного департамента — в комнате 6811, где давали следующие советы: чеки брать на небольшие суммы — в пределах сорока долларов. В случае кражи банк сразу аннулирует их. Сделать фотокопии паспорта, кредитных карточек и чеков. Иметь две паспортные фотографии — ближайшее американское консульство выдаст дубликат, что обойдется всего в сорок два доллара. Гейтс застраховал багаж на три тысячи долларов, уплатив восемь долларов за тысячу, и имел перечень украденных у него чеков. Финансовая сторона дела его мало беспокоила: по телексному запросу его банк переведет в Японию нужную сумму. Но когда и как его сумели обворовать? Чеки, билет и паспорт лежали в потайном кармане пиджака, который он снимал только у себя в номере. Страх, развеявшийся утром, вновь охватил его. Гейтс вызвал такси и отправился в американское посольство. Там он попросил консульского чиновника связаться с полицией по поводу кражи, а военно-морского атташе — отправить его домой на американском военном самолете.
Вечером его отвезли на посольской машине на один американский военный объект в Токио. Оттуда на вертолете отправили на военно-воздушную базу в Ацуги. Гейтс почувствовал себя спокойно только в окружении рослых ребят в форме американской армии. Даже вольнонаемные японские служащие казались ему подозрительными.
Дела Лонга обстояли неважно. Уколы чередовались с приемом невообразимого количества лекарств, за соблюдением предписаний врача строго следили домашние, и адмиралу не удавалось, как обычно, выплевывать таблетки в раковину. Вставать, впрочем, ему тоже запретили. Единственное послабление, которое сделал доктор, не выдержав умоляющего взгляда Лонга, заключалось в том, что на два часа в день он разрешил давать адмиралу его бумаги.
Адмирал Лонг не избежал общей участи отставных военных, которые спешили предать гласности свою военную биографию, и взялся за мемуары.
«До второй мировой войны, — писал Лонг, — наша страна предавалась коварной форме самообмана, именуемого «изоляционизмом». Мы не можем гордиться этим периодом пашей истории; изоляционизм был явным предлогом для того, чтобы обогатиться, избежав ответственности; он был доктриной, явно недостойной...»
Но и последующая военная политика США подвергалась Лонгом критике. Концепцию, лежащую в основе этой политики, Лонг называл птолемеевской, докоперниковской (определения, явно позаимствованные у кого-то). «Согласно ей, — продолжал Лонг, — Соединенные Штаты представляли собой центр космоса, вокруг которого двигались по орбите другие государства... Мы рассчитывали на то, что союзники будут безропотно подчиняться нашему руководству, а мы будем определять их ценность тем, насколько безоговорочно они поддерживают нас и наши действия».
Ничего более ошибочного нельзя было придумать, размышлял Лонг. Союзники терпели высокомерие США только до тех пор, пока нуждались в американской помощи. Взять ту же Японию.
Японцы получили у Соединенных Штатов все что могли, а теперь норовят дать им коленом под зад. Они не желают даже ограничить свой экспорт в США, из-за которого американские рабочие лишаются работы. Но торговая война — мелочь по сравнению с тем, что среди японцев усиливаются антиамериканские настроения, а сама Япония в ближайшем будущем может превратиться в военного соперника США, и в Вашингтоне даже не поймут, как это случилось.
Премьер-министр был за океаном, и газеты пестрели фотографиями главы правительства чуть не в обнимку с президентом США. Судя по тону телевизионных комментаторов, переговоры шли успешно; не в последнюю очередь из-за потопления «Никко-мару» американцы смягчили тон своих требований.
Кадзуо Яманэ ходил сумрачный. Токийские лидеры предали память его отца и двух других погибших рыбаков; в Вашингтоне совершалась полюбовная сделка: американцы отказались от нескольких неприятных для японской делегации пунктов повестки дня, японцы — от требования наказать виновных. Правительство США официально уведомило Токио, что опубликует доклад о результатах расследования инцидента еще до окончания визита премьер-министра в Вашингтон.
Офицеры штаба подводных сил 7-го флота США встретились с оставшимися в живых членами экипажа «Никко-мару». Японские рыбаки продолжали настаивать на том, что и подводная лодка «Эндрю Макферсон», и патрульный самолет ВМС США без труда могли убедиться, что судно терпит бедствие.
В первоначальном заявлении американских военно-морских сил утверждалось, что подводная лодка сразу после столкновения всплыла на поверхность и командир лодки убедился в способности «Никко-мару» продолжать движение. Теперь же, отметил Кадзуо Яманэ, министерство ВМС США изменило свою первоначальную версию: дескать, видимость была настолько плохой, что экипаж быстро потерял протараненное судно из виду и поэтому ничего не мог поделать.
Министерство заявило, что «ни атомный реактор, ни ядерные боеголовки, находящиеся на подводной лодке, не получили повреждений в результате столкновения». Однако управление безопасности на море получило указание взять пробы воды в районе катастрофы, чтобы успокоить общественность.
Во время обеда Кадзуо Яманэ подсел к одному из сотрудников управления безопасности на море, которого посылали в залив Сагами брать пробы воды на радиацию.
— Что ты об этом думаешь? — поинтересовался Яманэ.
Коллега покачал головой:
— Вполне возможно, что на подводной лодке произошла авария. Иначе зачем американцы так стремительно всплыли? Атомные подводные лодки с баллистическими ракетами на борту стараются не подниматься на поверхность, чтобы не обнаружить себя.
— А почему все-таки они не стали спасать рыбаков?
— Точного ответа, боюсь, мы никогда не получим. Но полагаю, что дело было так: американский радист сообщил, что сигнала SOS с «Никко-мару» не последовало. Командир решил, что рация у рыбаков не в порядке, судно сейчас пойдет ко дну и есть шанс выйти из этой истории сухим, если можно так выразиться, — он позволил себе легкую улыбку. — На всякий случай он послал самолет, но летчик доложил, что экипаж спасся, и американцам стало ясно: за потопленное судно придется отвечать. Появление нашего эсминца заслуживает отдельного разговора. Начальнику управления национальной обороны задали вопрос: не участвовала ли «Эндрю Макферсон» в совместных маневрах с кораблями военно-морских «сил самообороны»? Он ответил отрицательно. Ракетный эсминец «Амацукадзе», по его словам, возвращался на базу в Йокосука, заметил сигнальную ракету рыбаков и поспешил на помощь. А насчет американской подводной лодки в том районе он якобы ничего не знал. Но мысль о совместных маневрах кажется мне вполне реальной, и в таком случае понятно, почему в Токио совсем не хотят настоящего расследования этой истории.
Инспектор Акидзуки вышагивал по служебному кабинету и бормотал любимые строчки:
Видел инспектор Акидзуки отнюдь не прекрасную картину ночного неба, всего в нескольких строчках переданную средневековым поэтом, а ксерокопию документа об уничтожении запасов химического оружия разгромленной императорской армии.
Императорская армия существовала с 1872 года до августа 1945. Военное строительство в Японии в начале века осуществлялось под лозунгом «Догнать и перегнать развитые страны Европы». После первой мировой войны императорская армия перестала копировать образцы европейского оружия и боевой техники и приступила к испытаниям собственных средств массового уничтожения людей. Началось производство химического оружия.
Интервенция на советском Дальнем Востоке послужила для императорской армии удобным поводом для подготовки к химической войне. Однако Приморье не успело стать полигоном химического оружия, потому что японцам пришлось оттуда спешно эвакуироваться.
В период с 1937 по 1943 год производство химического оружия достигло пика: ежегодно создавалось почти шесть с половиной тысяч тонн боевых отравляющих веществ. Разработкой ОВ занимался 6-й армейский научно-исследовательский институт в Токио. Так называемая «школа Нарасино» обучала солдат и офицеров ведению боевых действий с применением химического оружия, которое производилось на заводах «Тюкай» в Окинадзима (теперь модный летний курорт) и «Сонэ» в северной части Кюсю. Применялось это оружие против китайского народа; его жертвами стали десятки тысяч человек.
В императорской армии существовала собственная классификация отравляющих веществ: все они, как общеизвестные фосген и иприт, так и разработанные самими японцами газы, имели свои наименования: «голубой» № 1; «зеленый» № 1 и 2; «желтый» № 1А, 1В, 1С и 2; «красный» № 1; «коричневый» № 1; «белый» № 1.
В 1944 году было принято решение прекратить производство химического оружия, а освободившиеся мощности переключить на выпуск взрывчатых веществ. Одновременно японское правительство через Швейцарию довело до сведения своих противников, что «не станет использовать газы в войне».