Он накоротке повидался с Ригером и Хаоном
В основном свое время он проводил с Суаррой и был очень доволен, что их обоих оставили одних. Когда ему хотелось, он вместе с Суаррой бродил по огромному зданию, наблюдая за странными и нередко вызывавшими тревогу существами.
Он ознакомился с экспериментами Змеиного народа и жителей Древнего Ю–Атланчи по созданию новых форм жизни, в результате которых появились люди–пауки и человеко–ящеры, гротескные и вселяющие ужас формы жизни, чудовища–гермафродиты, необыкновенные гибриды. Некоторые из них отличались причудливой красотой.
Он обнаружил огромную библиотеку, заполненную книгами со страницами из металла и рисунками. Теперь знаки–символы были понятны лишь Адене и Повелителю Глупости.
Вместе с Суаррой он заглянул в Зал Ткачей и надолго задержался там, зачарованный зрелищем алых человеко–пауков, щелкавших у своих огромных ткацких станков, бегавших вдоль них, ткущих ткани, которые теперь, через века, они создавали столь же инстинктивно, как пауки, ткущие узоры своей паутины. Человеко–пауков осталось не больше сотни, и в огромной зале большинство станков, качаясь, ткали пустоту.
Суарра сказала Грейдону, что под Дворцом имелись и другие помещения и склепы. Она и сама не знает, что в них находится. Там располагалась и таинственная комната, в которой были две двери — Жизни и Смерти, открывавшиеся для тех, кто пожелал иметь детей и согласен был заплатить за это отказом от бессмертия.
Ни Нимир, ни Ластру пока что в открытую не выступали. С высоты Дворца город казался Грейдону спокойным и невстревоженным, но Ригер сказал, что его шпионы донесли о волнениях и беспокойстве. Повсюду передавалась история унижения Ластру. Это поколебало уверенность многих его сторонников.
Лазутчики Ригера действовали и среди индейцев. Можно было рассчитывать, как он полагал, на примерно половину эмеров. Грейдон спросил, сколько это, и Ригер сказал, что если считать тех, кто имеет подготовку, то приблизительно четыре тысячи. Он полагал, что из оставшихся многие хотели уйти в леса и подождать там исхода конфликта.
Ригер не верил, что те, кто остался с Ластру, представляют собой грозную силу, поскольку их удерживает с ним главным образом лишь одно — страх. К тому же они ненавидят человеко–ящеров, и вряд ли им придется по вкусу сражаться вместе с ними. Гораздо более, чем полчища урдов, Грейдона страшила свора динозавров и возможность атаки оседлавших этих чудовищ всадников.
Он предчувствовал, что против них все четыре тысячи эмеров — слабая защита, ибо, встретившись с динозаврами, эмеры погибнут. Ригер, казалось, так не думал, намекая на другие возможности.
Этой ночью должен был состояться Ладнофакси, праздник Созидателей снов, поэтому в городе осталось мало воинов.
Эмеры из праздника были безоговорочно исключены. Им даже запрещалось смотреть из удобных для наблюдения мест на похожее на раковину сооружение, которое, как узнал Грейдон, было посвящено этому ежегодному празднику. Свой собственный лунный праздник они справляли далеко отсюда, на обочине леса, поэтому из всех ночей это была лучшая, чтобы тайком провести во Дворец оставшихся в живых людей убежища: город был покинут, а его охрана была незначительной. Хаон и Ригер пошли во главе небольшого отряда, чтобы встретить их в условленном месте возле озера и отвести в святилище.
Грейдон страстно желал узнать, что это за праздник Созидателей снов. Его как огнем жгло — быть свидетелем празднества.
Он решил, что так или иначе, а своего добьется. О своем решении он сказать Суарре никак не мог — боялся, что либо она своей маленькой ножкой непреклонно растопчет его мечту, либо будет настаивать, чтобы они пошли вместе, несомненно, мало думая об угрозах Ластру и об объявлении Матерью Змей войны. Он задумался, не может ли он лестью склонить Адену к тому, чтобы она придумала какой–нибудь способ провести его на праздник, но быстро пришел к заключению, что Адена даже еще быстрее придумает способ посадить его под замок, а ключ запрячет подальше.
Повелитель Глупости? Обратиться с подобной просьбой к Тиддо — идея безрассудно храбрая, но со времени их совместного дела в Пещере Утерянной Мудрости Грейдон понял, что на какого бы рода глупость ни был способен Тиддо, но только не на такого рода. Несмотря на то что Грейдон все же не собирался пропустить Ладнофакси.
Он снова начал обдумывать проблему, и в это время Мать послала за ним. Он нашел ее оставшейся в одиночестве в завешенной гобеленами комнате. Большие диски куда–то исчезли, как и большинство других принесенных ими вещей.
Ее глаза ярко блестели, шея волнисто изгибалась, слабо светящиеся кольца безостановочно двигались.
— Ты так отличаешься от всех, с кем я так долго встречалась, что выбил мои мысли из их обычного русла и освежил их, — сказала она. — Я знаю, насколько невыразимо странным должен казаться тебе Ю–Атланчи, а я, вероятно, в нем то, что наиболее странно. Но кажущееся тебе таким странным, мне–то слишком хорошо знакомо, а то, что для тебя повседневность, для этих людей — совершенная фантастика. Да, а многое — даже для меня. Я отказываюсь от своего уединения, которое одновременно и сила, и слабость. Взгляни на дело своими глазами, Грейдон. Подумай так, как мыслите вы, чужестранцы, как ты расцениваешь ситуацию, в которую мы попали? Говори свободно, не думая о том, что можешь обидеть меня, дитя мое.
Как она и приказала, он заговорил свободно о застое и косности Старой Расы, о ее сползании к жестокости и к бесчеловечному безразличию, и в чем, как он думает, причина этого, и что, как ему известно, создание таких тварей, как человеко–ящеры, — порождение чудовищной злобы, а циничное извращение научных открытий привело к созданию человеко–пауков. И что хотя, по крайней мере, урды должны быть истреблены, однако сами по себе они не виноваты. Не виноват даже Ластру и его народ. Вина лежит на тех, кто стоял у истоков безжалостной эволюции, приведшей к появлению монстров.
И наконец, он рассказал о том, как боится схватки с динозаврами, как видит все уничтожающий вал верховых Ксинли, а следом рвущие клыками и когтями волны урдов.
— Но ты ничего не сказал о Нимире. Почему? — спросила Мать, когда Грейдон закончил.
— Мать, я ничего не сказал и о вас, — ответил он. — Я говорил только о том, что я знаю, а я ничего не знаю о том, каким оружием, какой мощью обладаете вы двое, но думаю, что извечный исход будет определен — урды и Ксинли, Ластру и Ригер, Хаон и я сам — пешки, которые можно не принимать во внимание. Результат зависит от вас двоих.
— Это правда.
Женщина–Змея кивнула.
— Мне хочется знать, что удалось Нимиру забрать из пещеры. Там была одна вещь, которую, я надеюсь, он обнаружил.
Ее глаза злобно сверкнули.
— Еще больше я надеюсь, что, обнаружив, он ее использует. Это даст ему тело, которого он так жаждет, Грейдон. Однако результат ему, может быть, не понравится. Что касается остального — не слишком бойся Ксинли и урдов. С ними справятся мои крылатые Посланники. А вы все — не так уж незначительны, как полагаете, Грейдон. В конце концов, я могу отметить твой меткий глаз и твердую руку. Но в основном ты прав. Исход зависит от меня и Нимира.
Она погрузилась в молчание, рассматривая его, а затем сказала:
— Что касается остального, разве сама Природа не экспериментирует постоянно с жизнью? Сколько образцов более чудовищных, чем все, что ты здесь видел, создала она, а затем цинично — как ты обвиняешь нас — уничтожила их! И каких отвратительных, рыскающих в поисках добычи чудовищ еще не создала Природа в своей лаборатории?
Почему же нам, являющимся частью Природы, не последовать данному ею для нас примеру? Что касается Старой Расы и во что превратились люди этой расы… Коли вы спасли другому человеку жизнь, излечили его от болезней, то несете ли вы ответственность за то, что он впоследствии сделает? Если он кого–то убивает, пытает, значит, вы тоже убийца и пыточных дел мастер? В определенных условиях, под давлением необходимости, мои предки избавили этот народ от Смерти. Во всяком случае, если бы мы этого не сделали, то люди плодились бы так, что на заполненной их толпами Земле скоро не осталось бы места, чтобы поставить ногу. Мы избавили их не только от Смерти, но и от болезней. Мы отдали в их руки наше великое знание. Наша ли вина, что, как оказалось, они не заслужили этого?
— И выстроили вокруг них барьер, чтобы они не смогли использовать полученные знания! — сказал Грейдон. — Человек развивается, преодолевая препятствия, а не в теплице!
— А значит, барьер не был препятствием? — резко спросила Мать. — Если они того достойны, почему же они не преодолели барьер?
Грейдон ничего не ответил.
— Но один вопрос благодаря тебе прояснился, — сказала она. — Если я одержу победу над Нимиром, то уничтожу урдов и оставлю в живых лишь немногих из Старой Расы. Эти ошибки должны быть исправлены и уничтожены — как Природа все время исправляет и уничтожает свои ошибки. Болото будет очищено.
Она взяла зеркало, пригладила волосы, потом отложила его прочь.
— Кризис близок. Возможно, он произойдет сегодня вечером. Несколько часов назад в городе появился Ластру. Он важничает, необычно самоуверен, более заносчив и хвастлив, чем когда бы то ни было. Бравада ли это? Я так не думаю. Он что–то знает о завариваемой Нимиром каше. Хорошо, пусть его! Но я хочу знать, что забрал Нимир. Я пыталась это увидеть, но не смогла. Он заблокировал мой взгляд. Он что–то нашел. Хочется мне знать: если я рискну…
Она положила руку на лоб Грейдона, наклонившись вперед. Он ощутил мгновенное головокружение. Вращаясь, он летел над озером. Он оказался в красной пещере Тени. Но что случилось? Ржавый свет сделался плотным, непроницаемым. Он хлынул к Грейдону и окутал его, словно туман. Грейдон ничего не мог видеть.
Он снова оказался рядом с Матерью Змей и покачал головой.
— Я знаю, — сказала она. — Я послала твой взгляд вместе со своим в надежде, что твоя чувствительность к Тени позволит твоему взору проникнуть туда, куда не может проникнуть мой. Но ты увидел не больше, чем я. Хорошо…
Она улыбнулась. У нее, как это нередко бывало, внезапно изменилось настроение.
— Мне жаль, дитя мое, что ты не сможешь пойти на праздник Созидателей снов. Я могу послать туда твой взгляд вместе с моим, но ненадолго. Тебе не следует все видеть. Это потребовало бы от тебя слишком большого напряжения. Немного — это не причинит вреда. Но на все время — нет.
Вскоре после этого она отпустила его.
Он ушел от нее с нечистой совестью. Но своего решения не изменил.
Мысль осенила Грейдона, когда он уже вернулся в свои покои.
Кон!
Возможно, это — решение. Со времени драки с Ластру человек–паук, по–видимому, привязался к нему так же крепко, как крепко держал его в руках, когда они карабкались над пропастью. Ни разу не прошел он мимо него без нежного пощелкивания или без того, чтобы не похлопать его по спине своими маленькими ручками.
Удастся ли ему уговорить Кона взобраться вместе с ним на стены большой раковины и найти там место, откуда он будет видеть все, сам оставаясь невидимым?
Как, дьявол его побери, он сможет выклянчить это у Кона, коль скоро не знает, как с ним разговаривать?
Грейдон вертел проблему и так, и эдак снова и снова, потом рассмеялся. Ну, эта идея может сработать! Ему осталось только попытаться.
Через три часа после захода солнца над барьером — над горной цепью — взошла луна. Было полнолуние. Заход солнца означал лишь заход для Ю–Атланчи: из–за горной цепи здесь уже делалось темно, когда снаружи наступали только сумерки.
Праздник Созидателей снов не мог начаться до тех пор, пока полная луна не засияет над амфитеатром. Это было самое большее, что Грейдон смог узнать у Суарры. И даже сейчас сумерки продолжали сгущаться над чашей Запретной Страны. Ему следовало действовать быстро.
Обедал Грейдон вместе с Суаррой и всеми остальными. Суарра сказала ему, что Мать хочет, чтобы она была с ним сегодняшней ночью. Грейдон сделал вывод, что Женщина–Змея намерена ничего не упустить из того, что произойдет на празднике, и что при этом обязательно должна присутствовать Суарра. С облегчением он понял, что никто не просит его составить компанию Матери. Он сказал Суарре, что устал, собирается взять к себе в комнату рисунчатые книги, немного почитает и ляжет спать.
Ее озабоченность заставила его почувствовать себя виноватым, но не поколебала его решения. Как бы случайно, он спросил, где Кон. Тот сидел, предпочитая это место всякому другому, на троне Повелителя Глупости. Грейдон воспринял это как доброе предзнаменование и широко улыбнулся.
Он сел рядом с Коном и достал обломок красного карандаша и лоскут белого шелка. Кон заинтересованно защелкал. Грейдон набросал на шелке контур амфитеатра.
Кон кивнул. Грейдон показал на вход и на себя. Человек–паук энергично затряс головой. Грейдон нарисовал картину: задняя сторона раковины, как он представлял ее себе, и схематично самого себя, взбирающегося по ней наверх. Кон с презрением смотрел на картинку, отобрал у Грейдона карандаш и сам нарисовал картинку, явно более соответствующую действительности. Рисунок был выполнен превосходно. Задняя стена раковины у Кона изгибалась наружу, а не плоско, как изобразил ее Грейдон, и была покрыта завитками.
Затем, необычным образом искривив лицо, что должно было означать улыбку, Кон набросал схематичное изображение самого себя, несущего на руках Грейдона. Он похлопал Грейдона по спине и разразился взрывом жутких звуков, явно подразумевающих под собой смех.
Кон высказался так ясно, будто объясняя словами: «Единственная возможность для тебя попасть туда — это если я понесу тебя, а я чертовски хорошо знаю, что ты этого не захочешь».
Он не захочет? Это именно то, чего он хотел!
Грейдон одобрительно похлопал человека–паука по плечу, показал на рисунок и кивнул. Кон казался удивленным, приведенным в замешательство. Он предостерегающе, даже раздраженно защелкал. Грейдон понял, что Кон, несомненно, послал его к черту. Все же Грейдон не убрал палец с рисунка и упрямо кивал. Кона, казалось, осенила идея. Он схватил карандаш и нарисовал изображение, в котором можно было узнать Ластру. Узнать можно главным образом по тому, что рисунок демонстрировал лицо с приросшим к нему кулаком. Затем он снова нарисовал Грейдона, целившегося из винтовки в это лицо. Грейдон покачал головой.
Человек–паук выглядел озадаченным.
Следующий рисунок изображал Кона, ползущего по стене Дворца и державшего, по–видимому, Грейдона за ноги.
Он свешивался из рук Кона вниз головой.
Грейдон радостно закивал. Если с помощью щелчков можно ругаться, то Кон ругался. Он нарисовал еще одну картинку: он перепрыгивает через ветви деревьев, а сзади, схваченный за ногу, болтается Грейдон. Полностью соглашаясь, Грейдон кивнул и похлопал его по плечу. Кон выругался снова, постоял мгновение в задумчивости, затем быстро набросал себя, мечущего сверху вниз четыре стержня в голову Ластру. С безразличным видом Грейдон пожал плечами. Кон испустил щелчок отчаяния и сдался.
Сделав Грейдону жест следовать за ним, он вышел из тронного зала, привел его к расположенному в конце коридора балкону и умчался. Грейдон выглянул наружу. Чаша Ю–Атланчи была заполнена темнотой, солнце уже скрылось за барьером.
Он увидел огни, словно цепочки светлячков, идущих от амфитеатра к равнине.
Кто–то коснулся его руки. Рядом, держа два похожих на пальцы стержня, стоял Кон. Без единого щелчка человек–паук обхватил Грейдона рукой, перелетел через край балкона и по отвесной стене Дворца скатился вниз.
Грейдон отметил, что Кон нес его вверх тормашками, как угрожал сделать.
Это Грейдона позабавило.
Они стояли на краю огромной лестницы.
Ее ступеньки вели вниз, к лугу. Они осторожно миновали лестницу и достигли опушки деревьев. Здесь Кон снова поднял Грейдона, но не для того, чтобы тот болтался сзади, пока он скачет по ветвям.
По–прежнему таясь, человек–паук перелетал от ствола к стволу. Слышался приглушенный рокот голосов, быстро делавшийся все громче. Светлячки превратились в факелы — бледные недвижимые огни, словно замороженные лунные лучи. В их слабом свете Грейдон увидел жителей Ю–Атланчи. Мужчины и женщины потоком стремились сквозь узкий вход в громадную раковину. Здесь и там виднелись украшенные драгоценными камнями носилки. Бледный, призрачный огонь факелов не давал света, а лишь подчеркивал окружавшую их темноту.