– И как, позволь спросить, это поможет?
– Ну хотя бы так, что теперь проблемы не у меня, а у него. Пусть помечется, побегает, порешает… Рано или поздно ему придется обратиться к тебе.
– Он ни за что этого не сделает – слишком гордый!
– Тогда пусть сам дерьмо разгребает, в любом случае ты в выигрыше! Я вот только одного не пойму: почему ты так его не любишь?
– А ты?
– Ну я-то понятно: его отделение получает все самое лучше. А как насчет моего?
– Ты же знаешь, у него есть спонсоры, ведь не я выделяю деньги из бюджета больницы!
– Князев – везучий черт! Подлатал какую-то шишку из Гордумы – сделал ремонт в отделении; поставил на ноги дочку бизнесмена – вот тебе суперсовременные роботы-тренажеры для интернов… Говорят, скоро у него появится система «Да Винчи»?
– Что значит – «у него» появится? «Да Винчи» будет работать на благо всей больницы, а не только ТОНа! Он ведь не только замену позвоночных дисков может осуществлять, а еще кучу разных вещей делать: резекцию почки, желудочное шунтирование… Короче, если мы и в самом деле его получим, это только на пользу! Князев создает нам положительный имидж, больница на хорошем счету…
– А ты с блеском отчитываешься на совещании в Комитете, – раздраженно закончил Тактаров. – Только вот «положительный имидж» – не благодаря тебе, и все об этом знают. Кстати, ты уверен, что Князев меня подпустит к «Да Винчи»?
– Он проходил специальный тренинг в Москве, как и еще несколько хирургов из кардиохирургии и гастроэнтерологии. Они получили сертификаты, а ты?
– Если бы я мог на что-то рассчитывать, за сертификатом бы дело не стало! Ты ничего не собираешься предпринимать?
– Я не могу прищучить Князева за пожертвования! Деньги проводятся через банк, все «по-белому», адресно – для ТОН. Имена спонсоров известны. Если они желают помочь отделению Князева, я не имею права пойти против их воли и пустить бабки на твое отделение!
Они немного помолчали.
– Ну, я так понял, что-то ты все же сделать намерен, – первым нарушил тишину Тактаров. – Убрать Князева – правильное решение: он неконтролируем. Персонал отделения – настоящая секта, они все повязаны… повязаны чем-то, чего я объяснить не могу, но каждый из них предан ему, как пес!
– Не преувеличивай, – ухмыльнулся Муратов.
– Ты о чем?
– В любом коллективе найдется хотя бы один человек, недовольный своим положением. Или тот, с кем можно договориться.
– И у тебя есть на примете такой человек? – Лицо Тактарова прояснилось.
Муратов многозначительно закатил глаза.
– Нужно, чтобы Князев совершил ошибку, – сказал он. – И тогда у меня будут развязаны руки…
* * *
Нубар Зебетовна Мейроян, бабушка Севана, оказалась дамой колоритной. Лицо ее было словно высечено из цельного куска гранита. Чувствовалось, что вынужденное пребывание в лежачем положении для нее мучительно, но внук принял решение – в силу немалых лет продержать бабушку в постели до полного выздоровления.
– Ну, детка, значит, это вас мой заботливый внук приставил ко мне в качестве надзирателя? – с интересом разглядывая Алину, проговорила Нубар Зебетовна. В отличие от Севана, говорила она с акцентом. – Боже, сколько же вам лет?!
Ну почему все об этом спрашивают?
– Двадцать три.
– Выглядите на шестнадцать!
Алина решила не комментировать слова пожилой женщины. Вместо этого она спросила:
– «Уточку» не желаете?
– Деточка, я прекрасно могу сама дойти до туалета, ведь мне дают такое хорошее обезболивающее!
– Севан Багратович строго-настрого предупредил, чтобы я не позволяла вам вставать!
– И какие еще указания дал вам мой внучок? – нахмурилась Нубар Зебетовна.
– Не разрешать вести долгие телефонные беседы или сидеть в Интернете, не давать читать ночью, не…
– Достаточно, достаточно! – со вздохом прервала Алину пациентка. – Ненавижу больницы! Странно, да?
– Мягко сказано, – не могла не улыбнуться Алина. – Учитывая, что в вашей семье как минимум три поколения врачей!
– Пять, дорогуша, – усмехнулась Нубар Зебетовна. – Пять поколений: дед моего мужа работал в больнице, основанной Манташевым, вплоть до самой революции!
– А кто такой Манташев? – не удержалась от вопроса Алина (черт бы побрал ее природную любознательность!)
– Был такой российский нефтяной магнат, деточка, Александр Иванович Манташев. Вместе с несколькими единомышленниками он создал «Армянское благотворительное общество на Кавказе». Посылал молодых, талантливых армян учиться в лучшие учебные заведения Европы, строил театры и больницы. Дед моего мужа был одним из тех, кого приметил Манташев. Он учился в Париже, потом вернулся и работал в больнице своего, как теперь говорят, спонсора.
Пожилая женщина рассказывала так интересно, что Алина на некоторое время позабыла, зачем находится в палате: низкий, глубокий голос Нубар Зебетовны как будто гипнотизировал ее.
– А что потом случилось? – спросила девушка. – После революции?
– Да ничего особенного, – пожала плечами пациентка. – Он же был медиком, а республике требовались квалифицированные врачи. Овсеп Багратович был обласкан новой властью. Ему не пришлось уезжать из страны, как многим его современникам, приспосабливаться к чуждому образу жизни… Я всегда говорила моему любимому внуку, что овцы должны жить с овцами, а козы – с козами!
– Что, простите? – переспросила Алина, не уследив за внезапной сменой темы.
– А то, что жениться Севану следовало на ровне, но разве он слушал свою старую бабку? Нет, нашел себе какую-то посвистушку, модельку, прости господи, вот и получил по носу, как щенок!
Алина слышала, что Мейроян недавно развелся. Мономах пресекал сплетни в отделении, но даже он не настолько всесилен, чтобы запретить слухам проникать сквозь стены и находить благодарные уши.
– Самое неприятное, – продолжала бабушка Мейроян, – что адвокат, который в прямом смысле слова развел моего Севана, лежит здесь, в его отделении!
– Вы Гальперина имеете в виду?
– А как же, его! Эх, если бы я могла дойти до его палаты, сказала бы пару ласковых этому жулику!
– Почему вы называете его жуликом?
– Что это вы тут обсуждаете – не мою ли скромную персону? – раздался мягкий голос. Алина не заметила, как в палату неслышно вошел Севан Мейроян.
– Ну как же иначе! – расплылась в улыбке пациентка. – Других тем у нас и быть не может, ведь весь мир вертится только вокруг тебя!
Алина не сомневалась, что мир бабушки Мейроян – определенно вращается вокруг внука. Стоило лишь увидеть этих двоих рядом, как становилось ясно, что ближе них на всем свете парочки не сыщешь.
– Ты уж не выдавай всех моих секретов, Нуби-джан, а то ведь мне еще работать в коллективе! – с укоризной покачал головой Севан.
– Алиночка будет молчать, – отмахнулась Нубар Зебетовна. – Верно, милая? Кстати, спасибо тебе за эту чудную девочку!
– Откуда ты знаешь, что она чудная?
– Она первая, кто с порога не исковеркал мое имя!
– Если доктор здесь, я, пожалуй, пойду, – заторопилась Алина. – Приду часа через два, хорошо?
– Иди, детка, – согласилась бабушка Мейроян. – Мы поболтаем позже!
* * *
Когда Алина вошла в палату, одна из ходячих пациенток стояла у полураскрытого окна и кормила птиц. Голуби подбирали кусочки хлеба внизу, на земле, зато чайки, крупные и жирные, с дикими воплями подлетали близко к окнам и хватали подачки на лету, чуть ли не из рук. Больная Суворова полулежала на подушке, прислоненной к железной спинке кровати, и наблюдала за процессом.
– Катюша, бросьте им и от меня хлебца! – попросила она соседку по койке. Та, подойдя к тумбочке, взяла с тарелки припасенное для птиц угощение.
– Это что еще такое? – громко поинтересовалась Алина. – Ольга Викторовна, что за фокусы: к еде не притронулись, а хлеб идет на корм чайкам?
– Да вот как-то нет аппетита, Алиночка, – попыталась оправдаться Суворова. Она казалась такой маленькой и жалкой, что к горлу девушки подкатил комок. Алина привыкла, что пациенты заискивают перед средним медперсоналом даже больше, чем перед врачами, ведь от медсестер во многом зависит их благополучие в больнице. Татьяна посмеивалась над этим, говоря, что ее можно купить только за рубли, а «сюсю-мусю» пусть оставят при себе. Она без зазрения совести принимала от больных купюры, а шоколадки, купленные ими в больничном буфете, сваливала в ящик стола с презрительными словами:
– Если я буду лопать всю эту «благодарность», у меня случится диабетическая кома!
За двое суток Алина не видела у Суворовой посетителей. Скоро у Мономаха начнутся неприятности, ведь он не имеет права держать пациентку в отделении, ничего не делая. Да и «ничегонеделание» в данном случае не выход, ведь внутри у женщины – сломанная титановая конструкция и осколки собственной кости. Это значит, что может начаться заражение. Мономаху придется вытаскивать эндопротез, а потом… Вот в этом самом «потом» и заключается проблема!
Алина подложила пациентке «утку» и подождала, пока та сделает свои дела.
– Спасибо вам, Алиночка, – кряхтя, произнесла Суворова, откидываясь на спинку койки.
– Это моя работа, – улыбнулась она. – Приподнять вам подушку?
– Если не трудно…
Алина устроила больную поудобнее.
– Алиночка, вы не в курсе, как там решается моя судьба? – поинтересовалась Суворова, с надеждой вглядываясь в ее лицо.
– Видите ли, Ольга Викторовна…
– Все плохо?
– Нет, нет, с чего вы взяли? Просто Моно… заведующий отделением сейчас как раз занимается вашим вопросом.
– Почему меня не положили в травматологию?
– Нет свободных коек. Может, если освободится…
– А если нет, что тогда?
– Владимир Всеволодович что-нибудь придумает. Ольга Викторовна, у вас есть родственники?
Пациентка покачала головой.
– Была сестра, старшая. Умерла год назад.
– Мне очень жаль… А подруги? Есть кто-то, кто мог бы сходить в Комитет по здравоохранению и поставить вас в очередь на протезирование?
– Очередь?
– Насколько я знаю, на данный момент в нашей больнице нет квот, но, может, где-то еще есть? Тогда мы организовали бы ваш перевод, но этим нужно заниматься. Вы можете кому-то позвонить?
Суворова пожала плечами.
– Все мои подруги и знакомые – моего возраста. И я еще самая активная! Была по крайней мере… – Она выразительно посмотрела на свои ноги, накрытые потертым шерстяным одеялом. – Они не смогут бегать по инстанциям, выбивая мне квоту! Да и я не смею их обременять… Что со мной будет?
– Владимир Всеволодович обязательно разберется! – с уверенностью, которой не чувствовала, пообещала Алина. Но, в самом деле, должен же быть выход? Бабушка любила говорить, что выход существует из любого положения, просто мы не всегда достаточно упорны, чтобы его найти. Слишком часто опускаем руки раньше времени, решив, что все пропало.
Проходя мимо кабинета Мономаха, Алина притормозила. Помявшись, постучала.
– Войдите! – раздался властный голос.
Переступив порог кабинета, Алина увидела, что заведующий вводит в компьютер какие-то данные из лежащей перед ним стопки бумаг. Он поднял на нее глаза.
– Алина?
– Владимир Всеволодович, я насчет Суворовой.
– Что-что случилось?
– Пока нет, но…
– Алина, можно покороче? У меня уйма бумажной работы, а через двадцать минут операция!
– Я только хотела спросить, что вы намерены делать с Суворовой?
Мономах отодвинул от себя бумаги, словно они мешали ему говорить, и взъерошил короткий ежик русых волос, на висках тронутых сединой.
– Присядь-ка, – устало проговорил он, кивая на стул напротив. Она послушно опустилась на сиденье, не сводя с него взгляда. Алина редко разговаривала с завом с глазу на глаз. Бывало, он бросал ей какое-то указание, но, будучи хирургом, гораздо чаще Мономах общался с операционными медсестрами. Алина лелеяла мечту подучиться и тоже перейти в операционные, ведь это гораздо более престижное занятие, чем ставить капельницы и подсовывать «утки» под зады пациентов. Но пока это оставалось лишь мечтой: у нее нет времени на учебу, ведь нужно зарабатывать деньги…
– Честно говоря, – проговорил между тем зав, – я понятия не имею, что делать!
Столь откровенное признание заставило Алину испытать чувство благодарности к человеку, старше нее и выше по положению, который удостоил ее доверием настолько, что высказал вслух свою неуверенность. Начальство редко позволяет себе проявлять слабость в присутствии подчиненных, но Мономах знал, каким уважением пользуется у персонала, а потому не боялся время от времени показать свою «человеческую» сущность.
– Надо вытаскивать сломанный протез, – продолжал Мономах. – Это однозначно, но что делать потом?
– Есть надежда, что ее примут в травму? – робко спросила Алина. – Ведь, в сущности, Суворова – их пациентка!
– Сомневаюсь, что это произойдет. Кроме того, бесплатных эндопротезов все равно нет, хоть в травме, хоть у нас!
Алина не могла избежать слухов, гуляющих по больнице, поэтому знала, что у Мономаха проблемы с главным. Также она знала, что зав травматологией – друг Муратова. Алина была девушкой достаточно сообразительной, чтобы сделать верные выводы.
– Я так понимаю, что квот в этом году не будет? – снова начала она.
– Квоты могут появиться, – со вздохом ответил зав, – но Суворова ждать не может: если мы извлечем протез, нужно его заменить сразу. В противном случае женщина останется в лежачем положении надолго, а родни, которая могла бы о ней позаботиться, нет.
– А как насчет соцработника?
– Соцработник может купить продуктов и приготовить еду, но он не станет выносить горшки и делать то, что входит в обязанности сиделки. Кроме того, Суворова не считала нужным в свое время позаботиться о назначении ей соцработника. Я звонил в Комитет и просил предоставить квоту ввиду чрезвычайных обстоятельств, но мне отказали: ждут денег из Москвы, заначек нет.
Оказывается, за время своего кажущегося бездействия Мономах сделал все возможное, чтобы найти способ помочь Суворовой!
– Извините, Владимир Всеволодович, – пробормотала она. – Я думала…
– Ты думала, что я тут штаны зазря просиживаю?
В его глазах заплясали огоньки веселья. Лицо при этом оставалось серьезным, и девушка засомневалась, не почудилось ли ей.
– Нет, но я…
– На самом деле я рад, что ты зашла.
– Правда?
– Это говорит о том, что тебе не все равно. Современная молодежь… черт, я рассуждаю, как старик, да?
– Что вы, вовсе нет! – поторопилась возразить Алина. – Так что вы все-таки намерены делать?
– Попытаюсь подержать Суворову какое-то время после операции, а потом, может, удастся перекинуть ее в другое отделение – скажем, в кардиологию? В конце концов, за ней будет обеспечен уход. А там, глядишь… Погоди, не уходи: у меня вопрос о Гальперине.
– Что вы хотите знать, Владимир Всеволодович?
– Он не слишком тебя достает?
– Не слишком, – улыбнулась она. – И потом, в таких тяжелых случаях характер частенько портится!
– Гальперин всегда был засран… в смысле, он всегда был дрянью.
– Вы раньше были с ним знакомы?
– Не лично.
Она надеялась, что Мономах продолжит, но он не счел возможным обсуждать свои источники информации с подчиненной.
– Ты – единственный человек, который с ним поладил, – добавил он. – Все, кто до тебя пытался ухаживать за адвокатом, были изгнаны из палаты с позором!
– Разве я не первая?
Это стало для нее новостью.
– До тебя были Татьяна и Ольга.
– Татьяна была платной сиделкой Гальперина?!
– Ровно три часа: он устроил скандал, требуя ее заменить. Слава богу, скоро он выписывается!
– Домой, умирать?
– Я – хирург, Алина, – ответил на это Мономах. – Не бог, понимаешь? Операция ему не показана, и у него здоровое сердце, несмотря на то, что организм разрушается раком. Мы сделали все, что зависело от нас, а теперь им должен заниматься онколог. У тебя все?
* * *
– Вы не можете этого требовать!
С этими словами Георгий ворвался в кабинет адвоката Арнаутовой. В руке он держал изрядно помятый файл с бумагами, лицо его полыхало гневом. Алина сжалась в комочек на стуле, мечтая сделаться невидимой. Арнаутова предупреждала, что реакция экс-супруга не заставит себя ждать. Позади Георгия маячила мужская фигура. Алина предположила, что это – адвокат бывшего мужа.