- Были, - протянул Влад на выдохе. – Тебя это заводит, да?.. М… три девчонки до пятнадцати… две женщины… и Леша… я трахнул его раньше, чем он добрался до тебя…
- Не ври мне, Соколовский, - зло выдохнул Дима, тем не менее осторожно проникая пальцем внутрь напряженного, тугого тела. - Он никогда бы не лег под мальчишку. Тем более - под тебя!
- А Тема мне отсасывал… - проигнорировал обвинения Влад и продолжил, так же жарко выдыхая, чувствуя, как горит лицо и плавится под ласками тело. Непривычными, немного болезненными ласками. - Но это уже после того, как ты ушел. А Марка я послал… не люблю манерных и жеманных.
- Тебя это тоже заводит, да? – жарко выдохнул ему в затылок Дима, добавляя еще один палец и кривясь от собственного возбуждения. Он не верил Владу. Не верил ни одному слову.
- А ты спроси у него, - Влад хрипло застонал и выгнулся. Гортанно рассмеялся и снова застонал. - Мальчик-солнышко, наивные глазки… Научить хотелось каждому. Хорошо что ночью камеры выключали. Спорю, что Костя все равно видел все.
- Научить – может быть. Но не подставлять собственную задницу, - Дима с силой прикусил его загривок и отстранился. Тяжело дыша, быстро подготовил себя и неторопливо, очень осторожно и аккуратно попытался войти во Влада. Спина Соколовского мгновенно закаменела, и Дима остановился, ладонями расслабляя сведенные мышцы и снимая губами капельки пота с кожи. – Расслабься, Владиус… Впусти меня.
Воздух спекся в легких в нечто твердое и горячее. Ни вытолкнуть из себя, стоном ли, вскриком, ни разбить. Влад замер, зубами вцепившись в ребро ладони, медленно вынуждая собственное тело успокоиться. Сердце грохотало так, что казалось, будто Димка может слышать звук его пульса.
- Тихо, тише, - продолжал его уговаривать тот, словно маленького ребенка. Поглаживая спину, чуть качнул бедрами, а потом еще и еще. Удовольствие от плотно обнимающих его член мышц было щедро разбавлено болью, возбуждение не давало нормально дышать. Глухо застонав сквозь стиснутые зубы, Дима толкнулся вперед и снова замер, войдя до конца. Рассыпав цепочку поцелуев по позвоночнику, он завел руку вперед и, обняв ладонью плоть Влада, чуть сжал.
Боль пульсировала на периферии, стучалась в виски, растекалась по венам, жадно облизывая бедра, зыбкая, почти эфемерная, она растворилась в теле, но тут же вернулась, стоило только шевельнуться. И в тот же миг в кровь плеснуло удовольствие, вытесняя осадок.
- Еще, - Влад неловко толкнулся вперед, в ласкающую руку.
- Ты такой темпераментный или просто так хочешь меня? – мурлыкнул Дима, облизывая мочку его уха. Зажмурился, зарываясь лицом в его шею и начал двигаться. Сначала медленно, осторожно, все больше увеличивая амплитуду и темп, придерживая Влада за бедра и не давая ему рухнуть на подушку. – Ты покричишь для меня?
- Нет, - едва слышно выдохнул Влад. Он вздрагивал и чуть не до крови закусывал нижнюю губу всякий раз, когда член Димки с оттягом проходился по простате.
Дима улыбнулся. Медленно вышел из его тела и отстранился, чтобы не мешать.
- Повернись. Хочу видеть твои глаза.
Руки дрожат мелкой дрожью.
- Тебе не угодишь, - голос тоже подрагивает, то и дело срываясь на фальцет. Противный такой. - То мордой в подушку, то ножки пошире. - В теле коротит каждый нерв. Влад поднял на него взгляд и улыбнулся искусанными, нервно подрагивающими губами. Ему всегда нравились звуки поцелуев. Сочные, влажные. С ним хорошо целоваться. Вкусно так.
Влад легонько толкнул Димку вперед, принуждая сесть, и сам оседлал его бедра, глядя прямо в глаза, всем телом прижимаясь к нему. Заключил его лицо в ладони и жадно впился в губы, медленно погружаясь языком во влажную глубину рта.
- Я всегда был капризным, ты же помнишь, - Дима отвечал жарко, неистово, крепко обнимая его. – Как и ты… - еще один поцелуй и еще. Пока и без того потемневшие глаза Влада не стали почти черными. Выдох, вдох. Чуть приподнять бедра и осторожно опустить на себя, ловя мельчайший проблеск боли в расширенных зрачках. Сейчас они близко, слишком близко. Наверное, это было ошибкой. Потому что сейчас Дима не знал, в чьи глаза смотрит. Владиуса? Влада?
- Помню, - простонал Влад, откидываясь назад. Руки тут же запутались во влажных простынях, но ему было плевать. Так было даже удобнее. Слишком открыт и слишком в чужой власти.
Дима подался вперед, спиной укладывая его на постель. Завис над ним на руках и, ловя взгляд затуманенных глаз, задвигался. Резко, сильно, быстро. Кусая губы и глухо рыча от удовольствия и от понимания. Вот он – Влад. Мальчик, юноша, парень. Тот, о котором когда-то мечтал. Сейчас в его руках. Стонет, подаваясь навстречу его движениям.
- Влад… - глубокий поцелуй, на грани. Не заявка прав, всего лишь чтобы оставить память по себе. Ты был моим. Моим, Влад…
Он не закричал. Скорее застонал. Громко, хрипло, протяжно, почти болезненно жмурясь, до хруста в суставах цепляясь за тонкую ткань простыней. Сжался, выгнулся, ногами с силой обнимая бедра любовника.
Дима уткнулся лицом в его шею, тихо рыча и пытаясь не сорваться за ним. Но сжавшиеся вокруг него мышцы не дали ни единого шанса. Стон, проклятие, и он впился зубами в соленую кожу на плече Влада, глуша вскрик.
…- Спасибо, - мягкий, почти невесомый поцелуй в губы, когда дыхание стало более-менее нормальным. Дима аккуратно вышел из полностью расслабившегося тела и вытянулся рядом, прислушиваясь к собственным ощущениям. Слишком много всего. Но главного – нет. Не рвется из груди тихое «люблю». Но так правильно. Именно так. Слишком много времени прошло. Слишком юны и глупы они были. Не успели…
- Ты коварный тип… - с тихим смешком выдохнул Влад немного погодя. - Ты знал с самого начала… Мне даже шевелиться лень.
Дима ответил только тихим, мягким смехом.
- Значит, не судьба, Владик, - он повернулся на бок, лаская взглядом четкий профиль.
- Да, наверное, - Влад потерся щекой о подушку и прищурился. Из-под плотных штор пробивался утренний свет. - В любом случае, я рад видеть тебя. Правда рад.
- Останешься здесь? – Дима зевнул, зарывшись лицом в подушку.
- Нет, мне нужно идти, - Соколовский потянулся всем телом, тихонько зашипел, а потом сел на постели. - К тому же, у тебя тоже дела. Любимый продюсер, встречи и съемки.
- И все-таки ты ревнуешь, - хмыкнул Дима, вытягиваясь на постели и следя за ним сквозь завесу волос. Снова светлых.
- Ревновал тебя я в Звездном доме. Сейчас это совершенно бесполезное и ненужное занятие. Если бы не съемки, я бы не знал, где ты и что с тобой, - оборачиваться простыней он не стал. Просто поднялся на ноги, на минутку замер, позволяя телу свыкнуться с тупой ноющей болью.
Дима спрятал усмешку в уголках губ. Да, все верно. Он выдохнул и поднялся. Натянул какую-то майку, которую нашел на кресле рядом с кроватью и, тихо шепнув «собирайся», вышел. Прикрыл за собой дверь и, не включая свет, прошел в гостиную. Покопался в сумке и на ощупь извлек ДВД-диск. Он всегда его возил с собой. Как талисман. Как напоминание самому себе. Вставив диск и захватив пульт, Дима устроился с ногами на диване перед телевизором, обнимая подушку. Изображение на экране моргнуло, а потом… Память накрыла его также, как когда-то «Призрак в Опере» накрыл громадный концертный зал, заставляя содрогаться стены и пол. Его первый выход. Его первый шаг.
А парень на экране казался таким уверенным. Таким… яростным, холодно-страстным. Жгучий брюнет с длинными прядями, тронутыми серебром на кончиках, весь в черном, в распахнутой почти до пояса рубашкой с полупрозрачными рукавами и широкими атласными манжетами. С тонкими сверкающими браслетами, массивными кольцами и… в маске. Он до сих пор помнил прикосновение черного бархата к коже. Помнил узор, вышитый серебром. Жаль, что ТОГДА он не мог оценить момент.
Как взвились вверх темно-красные портьеры, как тяжелая, жесткая аранжировка ударила по залу, заставив вздрогнуть. И как он… пел партию Призрака в перекрестье лучей прожекторов, мечущихся по огромной сцене. Яростно, сильно, раскрывая свой голос в полную силу так, как когда-то мечтал. Под взглядами тысяч людей, ловя их шок и восхищение. Финальная точка – изящным, небрежным жестом маску долой. И взгляд в камеру сквозь сетку разлетевшихся волос. Этот мир – мой.
Какие свои связи тогда задействовал Гельм, Дима даже боялся предполагать. Но на премии MTV Europe Music Awards, темой которой стали мюзиклы Ллойда Уэббера, Дима пел самую известную партию из самого известного мюзикла. Никому не известный парень, трясущийся от страха и внутренней истерики. Гельм потратил почти полгода, чтобы подготовить это выступление. Он продумал все до мелочей вплоть до того, какие носки должны быть на Диме и на какой секунде в какую сторону он должен шагнуть. Дима послушно выполнял все его требования, до изнеможения репетировал и тренировался, а накануне закатил безобразную истерику, хлюпая носом и размазывая сопли, как девчонка. Гельм с ним церемониться не стал. Собрал волосы в пригоршню и, вынудив поднять голову, четко и зло проговорил, глядя прямо в глаза: «Ты можешь, Дима. Ты. Можешь. Все. Этот мир принадлежит тебе. Просто пойди и возьми его. Перестань трусить, забудь о других. В этом мире есть только ТЫ». И он поверил. Смог преодолеть внутренний страх. Смог стать свободным. От предрассудков, от чужого мнения, от прошлого и всего того, что тянуло его камнем обратно на дно. Он вышел на сцену и спел Уэббера так, что на следующий день все говорили только о нем. Зрители забыли тех, кто выступал до него. И не запомнили тех, кто был после. Номинанты, премия – все забылось. «Никому не известный парень с голосом, проникающим в сердце…» Так, кажется, о нем писали на следующий день. После шоу, после пьяных соплей он проснулся знаменитым. Дима был счастлив. Счастлив так, что Гельм только посмеивался, глядя на прыгающего по дивану подопечного, который враз из спокойного молодого человека превратился в ребенка.
А дальше… Первым альбомом стал сборник кавер-версий в его исполнении. Они с Гельмом сутками пропадали на студии, записывая его. Они сделали, наверное, тысячи дублей сотен песен прежде, чем отобрать двенадцать из них. Новые, неожиданные аранжировки, игра голосом… Критики попытались, было, что-то вякнуть, но альбом стал дважды платиновым, и они просто заткнулись. Дима праздновал свою маленькую личную победу, а Гельм разрабатывал дальнейший план.
А дальше они сняли клип. Клип на совершенно новую песню. Уже его собственную. Он пошел в ротацию MTV еще до того, как вышел сингл. О, Гельм знал, что делал. Зрители оборвали телефоны радиостанций и музыкальных магазинов, требуя от ди-джеев и продавцов песню в аудио-формате, которая им так понравилась в видео. И когда они, в конце концов, ее получили, этого показалось уже слишком мало.
А Гельм словно держал быстрорастущую армию поклонников на голодном пайке. Дима почти не светился на экране, модные журналы мечтали заполучить его на свою обложку, но он появлялся только в тех, которых лично выбирал Гельм. То в образе пай-мальчика, то своего парня, то капризного богемного артиста, то развратного Казановы. Никаких сторонних фотографов, все фотосеты были сделаны личным фотографом Гельма. Папарацци стерегли его, порой доходя до абсурда, но в прессу попадали только те кадры, которые нужны были Гельму для его целей. Он методично и планомерно создавал образ Димы из вовремя и умело пущенных сплетен, «случайно» упущенных в Интернет «личных» видео, таких же «случайных» фотографий и прочего. Гельм поддерживал интерес к Диме на точке кипения, пока они готовились к настоящему прорыву. Которым стал его второй альбом с незатейливым названием «Витражи». «Самый странный из всех, что слышал этот мир». Так охарактеризовал эту работу ведущий музыкальный журнал, и Дима не мог с ним не согласиться. Гельм нагло, наплевав на все правила, играл со стилями, направлениями, самим голосом Димы. Бикбаев-Берг пел и готику и чистейшую «попсу». Это был серьезный риск, но Гельм пошел на него сознательно. Альбом «подкрепили» серией клипов – качественных, сюжетных, как маленькие фильмы, и он тоже стал платиновым. А Дима получил прозвище «короля эпатажа» после того, как явился на вручение этого самого платинового диска в лейбл в кожаных штанах и разрисованным боди-артом телом вместо одежды. Это было красиво, действительно красиво. И слишком смело для немного консервативной Европы.
Его первый настоящий тур дался ему тяжело. Грандиозное шоу, тонны декораций и мегаватты света. Собственный балет и изматывающие репетиции. Но залы были забиты, а фанатки прорывали ограждение. «Ты должен зачаровывать их ежесекундно. Каждый твой жест, каждый взгляд должны быть наполнены страстью и желанием. Ты должен обещать и одновременно держать дистанцию. Сделай это и ты станешь для них наркотиком», - Гельм учил его всему. Как можно «вынести крышу» одним только взглядом из-под ресниц или выдохом в микрофон. И Дима слушал, впитывая, как губка, пытаясь воплотить все это в жизнь. Сначала получалось плохо, так как преодолеть внутренние комплексы и запреты было тяжело, но Гельм был упрям. Он исподволь, незаметно, ломал страхи Димы, раскрывая его ему самому. И когда у него получилось… На свет родился Дмитрий Берг. Человек без возраста и национальности, принадлежащий всем и никому. Капризный, серьезный, «звездный» и одновременно простой. Он мог закатить скандал, если гример использовал косметику не той марки, и спокойно сжевать вчерашний бутерброд, если не было ничего другого. Плюющий на чужое мнение, но яростно охраняющий свое внутренне пространство. Отлично знающий свои слабые места, он игнорировал любую критику, если она только не исходила от Гельма, которого он попеременно то любил, то ненавидел. У них никогда не было дружеских отношений, для этого они оба были слишком разными и одновременно походили друг на друга, как две капли воды. Как продюсер, Вильгельм был конченной гениальной тварью, но как человека Дима его почти не знал. Все, что ему было известно о своем продюсере, было почерпнуто из интернета и касалось только того времени, когда Гельм сам пел на сцене. Но и этого хватило, чтобы понять – с вопросами о прошлом и вообще с разговорами «за жизнь» к нему лучше не лезть. И спрашивать о том, за каким хреном ему понадобилось возиться с потерянным, тощим, как щепка мальчишкой, поющим под караоке в баре, было тоже бесполезно.
Парень на экране эффектно снял маску с лица, и Дима невольно улыбнулся, выключив телевизор. Вот оно. Его настоящее и его будущее. То, ради чего он работал и работает. И об этом не стоит забывать.
Влад вышел спустя пару минут. Почти спокойный. Почти собранный. Ни капли спермы на коже. Ни капли пота. Одевался он неспешно, не стесняясь хозяина номера. Белье, джинсы, дорогой тонкий трикотаж футболки, спортивные туфли. Куртка. Все.
Он бросил мимолетный взгляд на широкую плазму экрана и улыбнулся. Король эпатажа. Звезда мирового масштаба. И росчерком в мыслях: забыть…
- Удачи, - он склонился над сидящим на диванчике мужчиной и губами коснулся обнаженного плеча. - Покори оставшиеся две трети мира. У тебя получится.