Или, например, характерные для постмодерна смена пола, транссексуализм. Это также типичное проявления дивидуализации. Личная гендерная история становится в тягость людям (обладать только одним полом отныне скучно). Вначале это сказывается в том, что люди в Интернете берут себе различные ники (то мужские, то женские) или участвуют в ролевых играх под разными именами (мужскими и женскими). Это пока «геймерская» транссексуальность, но и она показательна. В конечном же итоге, по мере упрощения процедуры трансгендерных операций, люди будут все чаще менять пол биологически. Причем если первые транссексуалы делали это однократно, становясь навсегда из мужчины женщиной или наоборот, то в скором будущем это легко будет повторять по нескольку раз — надоело мужчиной быть, женщиной стал, потом надоело женщиной, снова мужчиной, и так далее. Это становится возможным именно потому, что гендерная идентичность в системе постантропологии неуклонно размывается.
Прелюдией к этому служит кампания за однополые браки во всем мире. Она идет и набирает силу, с ней борются, против нее выступают, и тем не менее происходят гей-парады, все больше стран разрешают браки и даже венчание гомосексуальных пар. Двигаясь в этом направлении, легко понять игровой характер пола в постмодернизме.
В премодерне смена пола соответствует некоторым жреческим практикам, в частности, ритуальной кастрации жрецов Деметры и Изиды, и сакральной трансвестии шаманов и так далее. Но, обратите внимание, чем отличаются эти явления эпохи премодерна от сходных, казалось бы, явлений эпохи постмодерна. В первую очередь, в глаза бросается абсолютно бессмысленный характер того, что происходит с транссексуальностью в постмодерне. В премодерне смена пола имеет вполне осмысленное в контексте сакральных доктрин значение. Жрец, который меняет пол (чаще всего с мужского на женский) показывает тем самым, что он становится в пассивное отношение перед лицом трансцендентного принципа. Тем самым в религиозной общине он получает статус особого возвышения, то есть умножает многократно свой авторитет и свои духовно мужские (главенствующие) качества. Оскопляя себя для людей, он обретает высшее мужское достоинство — священный пол.
В модерне гомосексуализм и транссексуализм совершенно не понятны, не оправданы и рассматриваются как недоразумение и частное отклонение. Зато в постмодерне это расцветает с новой силой, претендуя на то, чтобы стать нормой. Хотя теперь уже без всякого обоснования.
У всех постчеловеческих метаморфоз, мутаций и трансгрессий больше нет никакого смысла и никакой цели. У мутантов, киборгов, биомеханоидов, клонов и транссексуалов, которые населят собой ближайшее будущее, далекое подобие осмысленности будут только на самых первых этапах. Их создадут, чтобы «помогать людям», «ухаживать за больными», «освобождать человеческие желания», «полнее соблюдать права человека». Но в скором времени, эти гуманистические обоснования, инерциально продолжающие дискурс модерна, отомрут. А мутанты, биомеханоиды, клоны, киборги и транссексуалы останутся. Вначале, как в фантастических фильмах, они еще будут помогать «бедным людям», а потом, естественно, выйдут из-под контроля, и дальше случится то, что вы в этих фильмах видели.
И сакральная логика премодерна, и рациональная индивидуалистическая логика модерна упразднятся в пользу ироничной фактичности существ постмодерна, которые станут ожившими фигурами анекдотов, получившими плоть больными фантазиями несмешных юмористов. И если у всех монстров, уродов и кастратов Традиции были вполне понятные роли, цели и миссии, и эти процессы протекали в узком секторе сакральной элиты (или на «границах империи»), то в постмодерне карнавалом пер-вертов заполнится весь антропологический пейзаж, и никто из этих «новых существ» («новеньких существ») не сможет больше объяснять, кто он такой, зачем он такой и почему он таким стал. Хотя, вместе с тем, извращение будет каким-то образом понятно всем и составит новый язык, намеки на который мы видим в некоторых фантастических сериалах, где речь идет о непонятных и закрученных интригах между различными расами космических уродов с острыми ушами, щупальцами вместо волос и остроносыми хоботками, чтобы пить кровь...
Завтра уже наступило: legacy of postmodernity
Когда мы с вами говорим о времени, о том, когда это наступит, очень важно понимать, что в парадигмальном смысле завтра уже наступило. Это «наступило» и с философской точки зрения есть абсолютно свершившийся факт. Дело в том, что переход к этой парадигме осуществлен. Он уже свершился, произошло это буквально на наших глазах — в 90-е годы XX века и в начале нового тысячелетия.
Точно так же можно было недоверчиво ждать двести с лишним лет после первых текстов Вольтера и Руссо, после Французской революции, чтобы, наконец, увидеть триумф рациональной науки, полеты в космос и попытки построения коммунизма на одной шестой части суши. Но можно было и не ждать, осознав заранее всю глубину того, что отныне ожидало человечество. Тогда, в эпоху Просвещения была пройдена важнейшая, решительная, фатальная черта: парадигма модерна стала преобладать над парадигмой премодерна. Да, парадигма модерна до сих пор еще не покорила до конца Восток, не обработала даже нас как следует, несмотря на гигантскую цену, что мы заплатили за модернизацию. Мы все равно еще не осознали модерна глубоко, а другие народы — тем более пока не все поняли. И все же сущностно произошло именно то, что называется в английском языке сменой «legacies».
Legacy of modernity уступила свое место legacy of post-modernity. Это очень тонкий сдвиг — философский, пара-дигмальный сдвиг. Началось время постмодерна, история кончилась, завтра уже наступило.
И в этом отношении не важно, когда те тенденции, те «цветы», которые вырастают сейчас, станут «плодами». Самое интересное в том, что мы живем в эпоху фазового перехода, и специфика этого фазового перехода состоит в том, что мы видим, как нечто чудовищное, страшное, противоестественное совершается на наших глазах, но мы уже ничего не способны в этом изменить, потому что те тенденции, которые развиваются здесь — от человека модерна к постчеловеку постмодерна — являются тенденциями парадигмального качества. Мы все живем под ними; не мы их придумываем, нас, в конечном счете, никто и не спрашивает, приходить некоей парадигме или нет — это решено за нас. Это фундаментально, потому что мы сами — производное от парадигмы, ее испарения, и поэтому бесполезно заклинать родную ночь остаться: новый и чуждый нам день уже брезжит. Это неприятное утро, но оно неизбежно.
Постмодерн — «Пусть говорят»
Здесь я позволю себе небольшое отступление. Не так давно я участвовал в программе «Пусть говорят» Андрея Малахова на первом канале. То, что я там увидел, меня фундаментально поразило. Я думаю, что эта передача может послужить даже учебным пособием нашего курса, поскольку она представляла собой, фактически, введение в парадигматику постмодерна. Кто смотрел, знает, о чем я говорю, кто не смотрел, тем я расскажу в двух словах.
Начиналась передача с того, что девушка из Санкт-Петербурга пятнадцати лет, Маша Шрайбер, толстенькая симпатичная девушка, подавала в суд на Чарльза Дарвина. Уже сама постановка вопроса — как минимум необычна. Но это только начало. Когда я пришел в студию, в гримерке увидел очень странных людей. Такое впечатление, что это было некое фрик-шоу, все участники которого имели какой-то сдвиг, какое-то отклонение. Стареющий рок-музыкант Сергей Мазаев, слегка покачивающийся, но возбужденный и крайне агрессивный, грозил кулаком священнику, бешено оглядывался по сторонам, и принялся объяснять мне, что раньше он «верил в Евразию, а теперь верит во Вселенную». Потом какой-то человек, похожий на актера Ножкина, сказал мне, что «он тоже патриот», но быстро выяснилось, что он никакой не «патриот», но руководитель центра по исследованию НЛО, который ищет тунгусский метеорит.
И вот началась программа. Оказывается, участники делились строго на две части: одни — сторонники Дарвина, другие — его противники. С правой стороны сидели противники Дарвина, среди которых был папа девочки Маши Шрайбер, владелец рекламного агентства. В общем-то, быстро стало ясно, что он выполняет рекламный заказ, выставив свою дочку нападать на Дарвина. Сидел священник из Санкт-Петербурга, который, как выяснилось в ходе программы, и является заказчиком всего мероприятия. Еще присутствовала пиар-группа, называвшаяся «Духовное наследие» (!), через которую происходили трансакции между священником и папой девочки. Казалось, что девочка является главным действующим лицом программы. Меня подсадили к группе противников Дарвина.
С другой стороны сидел взбудораженный рок-музыкант Мазаев, директор музея Дарвина, два сумасшедших неквалифицированных человека и некто Вассерман. Он был похож на бомжа, но, оказался «знатоком», человеком, который всё знает — из телевидения. Его ноги и руки были перевязаны кожаными ремешками, отдаленно напоминающими еврейские тифилимы, но имеющими не ритуальное, а какое-то геолого-разведочное значение. К ним были присоединены ножи, фляжки, какие-то консервные банки.... То есть у него всё было при себе по принципу — «omnia me a mecum porto». Огромная бородища, он всё знал. Также привели какого-то расиста, автора текста «Расовый смысл русской идеи» из Госдумы, а с ним была еще группа абсолютно сумасшедших неонацистов, которым, правда, слова не давали, но которые всем своим видом поддавали жару.
Для затравки девочка сказала: «Я подаю в суд на Дарвина, потому что человек не произошел от обезьяны». В зале сидело огромное количество бабок, которые начали улюлюкать, выкрикивая: «Да что ты понимаешь в Дарвине!..» А она отвечала: «Ну, посмотрите на меня, я же не похожа на обезьяну?» Бабки закричали: «Похожа! Похожа!» Когда дело дошло до священника, он сказал: «Вот было зверочеловечество, а теперь богочеловечество...» Ему заорали: «Оплачен! Оплачен!» Над этим с неописуемо нервно-спокойным выражением лица высился Малахов.
К одной бабе, которая слишком много орала, он подошел и сильно треснул своими бумажками по лбу. «Прекрати орать, скотина», — прошипел он ей. Это было только начало.
Музей Дарвина закричал: «Если Дарвин не прав, то зачем ему музей?!» А Мазаев очень агрессивно заявил, что, в принципе, всем нужно заниматься спортом, а девочку оставлять на второй год. Напомню, все это было обсуждением того, прав Дарвин или не прав.
Попробуем, оторвавшись от захватывающей сцены, помыслить, о чем все же шла речь по существу. Из парадигмы премодерна (в ее монотеистической версии) основанной на креационизме, вытекает, что человек создан Богом. Обоснование этого лежит в той же плоскости, в какой вся эта парадигма в целом. Парадигма монотеизма основывается на вере, выводится из веры и доказывается верой, и, следовательно, факт тварности человека есть факт веры. Поскольку вся парадигма такова, то ни один ее конкретный момент — например, антропология — по определению, не может быть опровергнут обращением к иной парадигме, так как последняя не имеет в пределах религии никакого авторитета и выстроена целиком и полностью по совершенно иным законам.
Парадигма модерна основана на систематизации данных человеческого рассудка и эмпирических исследованиях; и то и другое обобщено в современной науке. Рассудочные умозаключения и научные опыты, обобщенные в дарвинской теории, описывают совершенно иную реальность, где человек создался как-то сам по себе, самовозникновением, пройдя стадии эволюции от амебы через рыбок, ящериц вплоть до обезьянок, пока не стал человеком.
Обе модели происхождения человека находятся каждая на своем месте в своих парадигмальных контекстах.
Антропологический креационизм, идея создания человека Богом, характерны для традиционной цивилизации. Теория дарвинизма является ярким выражением парадигмы модерна. В истории эти взгляды вместе со своими парадигмами располагаются — пусть теоретически — в строгой последовательности. Вначале есть парадигма премодерна (и соответственно, сотворенный Адам), потом ее вытесняет, побеждает и, наконец, замещает парадигма модерна (и соответственно, «человек, появившийся из обезьяны»). Параллельно с этим в истории меняются контексты, и на место религии и веры встает наука и «опыт».
И вот наступает момент, когда эти две антропологические конструкции встречаются друг с другом в лоб, при полном игнорировании парадигмальных закономерностей и соотношений. И эта встреча парадигм сопровождается немотивированной агрессией рок-музыканта Мазаева, пиар-компанией «Духовного наследия», полной девушкой Машей Шрайбер с ее нелепым иском, ее папой, у которого тоже, оказывается, свое рекламное агентство «Шрайбер и Шрайбер», группой каких-то кричащих и визжащих старух, перемотанным «геологическими тифилимами» Вассерманом, одинокими возгласами нелепых расистов — и все это под эгидой Малахова.
Так две парадигмы могут встретиться только в постмодерне. И весь антураж этой встречи не случайность, а выражение того игрового, ироничного, насмешливого характера, которым пропитано в постмодерне все.
В программе никто и не ставит себе цели хоть что-то понять в Дарвине, дарвинизме и альтернативных взглядах на появление человека. Какое дело Малахову до того, как создан человек? Ему глубоко безразличен Дарвин, ему глубоко безразличны попы. Я даже думаю, что никто не платил за эту программу «Пусть говорят». Пусть говорят? — Ну, так и пусть говорят. Это и есть ярчайшее проявление того, что такое дух постмодерна.
Эти две парадигмальные позиции — дарвинизм и креационизм — в постмодерне всегда будут сталкиваться в шоу Малахова, где никто, по большому счету, своих позиций не защищает, потому что их попросту не имеет. Все здесь являются клиентами определенных пиар-групп. Одна половина демонстрирует собой, что они не от обезьяны, другая пытается продемонстрировать, что именно от нее...
Но я закончу рассказ о том, что было дальше. Итак, в первой части программы все выкрикнули свои реплики. Девушка Маша Шрайбер заплакала, потому что рокер Мазаев обратил внимание на ее полноту и косвенно связал с этим ее «антидарвинизм». Потом перерыв на рекламу. И после этого Малахов говорит: «Но это еще не всё, что мы сегодня будем обсуждать. Сейчас мы покажем вам бесов. Фотографии настоящих бесов».
Вышли два человека, явно ненормальные, начали показывать фотографии. На фотографиях какие-то мужики выпивают, улыбаются, а над ними ручкой или карандашом (ну, самое большее, начинающим дизайнером в фотошопе), нарисована смешная рожица. Их спрашивают: «Фотошоп?» «Нет, — говорят. — Когда снимали, этого не было. Когда проявили, это проявилось. Оно само». Тогда ведущий говорит: «Значит это бесы!» Все кричат: «Ну, где там бесы?» Депутат Госдумы, автор расистской брошюры, возмутился: «Обещали бесов, я сорвался с заседания смотреть бесов, а вы бесов не показываете!» Тогда Малахов говорит: «Ну, это еще не всё! Сейчас вы увидите самое главное! Третья часть нашей программы посвящена зеленым человечкам!» Периодически речь опять возвращается к Маше, девочке, которая все еще плачет, потому что Мазаев предложил ей больше заниматься спортом. Священник пытается еще что-то выкрикнуть про «богочеловечество», расисты спорят между собой о Ла-марке, но уже пошла третья часть.
Малахов просит всех остановиться. Появляется еще один мужик, который утверждает, что вокруг зеленые человечки. «Сейчас я вам, — говорит, — продемонстрирую доказательство. Правда, — поправляется, — этой кассеты нет, но покажу ту, которая есть». И показывает сто раз показанную и сто раз разоблаченную как подделку хронику (в духе фильмов Эда Вуда), как врачи вскрывают якобы инопланетянина. Никто ничего не может понять — то ли кричать, то ли свистеть. Все уже выложились. И тогда Малахов заключает: «На этом наша программа окончена, оставайтесь с нами, в следующий раз мы еще что-нибудь более крутое покажем».