Я не круглая дура и прекрасно знала, «о чем поет ночная птица»... Не зря длинные языки утверждали, что спонсор не слишком хорошо разбирался в искусстве, скорее отдавал дань моде. И пользы, по крайней мере материальной, от галереи он не только не получал, но даже ею и не интересовался. Интересовался он, собственно, мной, и мы оба успешно делали вид, что личные отношения тут ни при чем. Итак, ведя разговор, полный таинственных намеков и недомолвок, мы мирно стояли в середине зала, держа в руках по бокалу шампанского. Как вдруг эта захватывающая беседа была прервана самым оригинальным образом. На мне было новое декольтированное платье, купленное как раз по случаю торжества. И вот неожиданно я почувствовала... то есть не помню, что я почувствовала, но, вытаращив глаза и намертво стиснув зубы, рухнула прямо в объятия несколько опешившего собеседника, едва не выскочив из своего платья. Через пару секунд стало ясно, что же произошло. Позади нас стояла молодая пара. Кавалер в пылу творческого озарения, декламируя даме строки своих бессмертных произведений, выплеснул в припадке гениальности мне на спину бокал ледяного шампанского... Так я познакомилась со своим вторым мужем. После этого происшествия каждый вечер в моей квартире стали раздаваться звонки с извинениями и стихами. Чтобы покончить с этой пыткой, я не придумала ничего умнее, как выйти за него замуж. И вот тут-то началось...
* * *
— Назвать меня корыстной сукой! А кто же тогда она? Ну, конечно, не то чтобы я совсем не была сукой, каждая женщина может оказаться в этом положении, но уж чья бы корова мычала... — Я опять вспомнила раскрасневшуюся Светулю, как звала ее матушка, и рассмеялась.
Пассажиры словно по команде повернули ко мне головы, недоумевая, кому это в вагоне так весело. Рассудив, что действительно выгляжу странновато, я вздохнула и стала смотреть в окошко. Но, как известно, в метро пейзаж за
окном большим разнообразием не отличается, поэтому через пару минут я развернулась и стала ненавязчиво разглядывать попутчиков. Народу было не очень много, за время моего ожидания основной поток схлынул. Почти все сиденья напротив были заняты мужчинами весьма разнообразного вида, возраста и национальностей. Объединяло их лишь одно — непреодолимый повальный сон.
* * *
Окончив осмотр пассажиров и не найдя более ничего интересного, я вспомнила об Антоне. Хорош, нечего сказать! Молча удалился с кухни, словно сосед по коммуналке! Я начала злиться, вспоминая поведение своего непутевого мужа. И на черта он мне, спрашивается, сдался? Муж — это кто? Правильно, защитник и добытчик, любящий мужчина. Защитника, как видно, не получается, добытчик тоже, извините! Что же остается? Любящий мужчина? Скоро я буду принимать это не иначе как со смехом. Почему-то вдруг стало так горько и обидно, что я едва сдержала слезы.
«Что за ерунда? — подбодрила я себя. — Чего ты скисла?»
— Станция... — бодрым голосом объявила диктор.
«Плевать, — продолжила я свои размышления. — Пусть я и змея, и эгоистка. Зато вы все тоже узнали, кто вы есть на самом деле».
Я с удовольствием вспомнила вытянутые физиономии моиx дорогих родственников в тот момент, когда покидала пределы любимого семейного очага. Но удовольствие продлилось недолго. Я вдруг почувствовала неприятное чувство то ли страха, то ли беспокойства.
«Что это со мной?» — повернувшись лицом к стеклянной двери, я посмотрела на свое отражение.
Вроде все на месте и неплохо выглядит. Тут я всей кожей ощутила на себе чей-то взгляд. Не тот оценивающий или любопытный, которым каждый вольно или невольно оглядывает стоящих рядом людей, а нечто совершенно необычное. Мне показалось, что он почти что осязаем.
«Стоп, — сказала я себе — стоп! Без паники!»
Знай я в тот момент, что такое настоящая паника, то, конечно, стремглав выбежала бы вон из этого вагона.
Я стала осторожно оглядываться вокруг, пытаясь определить: кто же так напряженно наблюдает за моей скромной персоной? Ho мои попытки успехом не увенчались. Никто не пытался встретиться со мной глазами, никто не отворачивался слишком поспешно. Лица были спокойны и равнодушны.
— Осторожно, двери закрываются! Следующая... — все так же энергично возвестило радио.
«Моя! Слава богу, конец этому безобразию!» — обрадовалась я и, как выяснилось, напрасно.
Решительно пробираясь к выходу, я почти уже достигла цели, когда моя впечатлительная и отзывчивая душа столкнулась с проблемой, не решить которую я не могла. Рядом с дверью, держась одной рукой за поручень, а другой за живот, стояла беременная женщина. Лоб ее покрыла испарина, она явно чувствовала себя плохо, но никто не уступал ей места в надежде, что это сделает кто-то другой.
— Вы будете сейчас выходить? — спросила я, тронув ее за локоть.
Она не ответила, только отрицательно покачала головой. Этого для меня было вполне достаточно, чтобы обнаружить черту характера, которую я называю состраданием. Набрав в легкие достаточно воздуха, в относительной тишине вагона я громко задала вопрос:
— Да что же это делается?
Стоящие рядом пассажиры с готовностью развернулись ко мне, желая узнать, что я имела в виду. Убедившись, что завладела вниманием аудитории, я повернулась к сплоченным рядам сидевших мужчин.
— Ну что, не спящих совсем нет?
Но народ попался тертый. Быстро сообразив, о чем идет речь, некоторые джентльмены захрапели так виртуозно, что более впечатлительная натура, чем я, могла бы подумать, что они и правда спят. Однако некоторые среагировали более человечно, освобождая место несчастной женщине, а один даже принес извинения от себя лично и от имени всех присутствующих, чем настолько меня растрогал, что я чуть не прозевала свою станцию. Все это меня несколько отвлекло, но, поднимаясь по переходу на пересадку, я ощутила — опять. В горле противно запершило, я закашлялась. Пройдя в конец платформы, огляделась.
«Показалось, все нервы мне истрепали, вот и дергаюсь».
Через мгновение в тоннеле сверкнули фары поезда, мелькнуло сосредоточенное лицо машиниста, я еще раз огляделась и вошла в вагон. Народу в нем было достаточно. Вагоны на этой ветке старые и душные, поэтому я постаралась сразу пробраться поближе к открытому окну. Уцепившись за поручень, я устроилась поудобней, вздохнула и тут услышала лихое:
— Эй!
Это было странное, тревожное обращение, сулившее мне только одни неприятности.
— Только, пожалуйста, не поворачивайся и не пугайся, ладно? — Голос звучал глухо. — Я ничего плохого не сделаю, не думай. Но... ты должна мне помочь...
Ни больше ни меньше! По большому счету, я даже не удивилась. Я должна! Да я всю жизнь всем должна!
Физиономия у меня, что ли, слишком глупо выглядит? Ну, всем я должна помочь! Мужу, свекрови, соседке... Вот жизнь!.
— Молодец, не испугалась, не ошибся, — удовлетворенно продолжил мой неизвестный преследователь, как видно, созерцая мою не дрогнувшую, превратившуюся в железобетон спину.
Я перестала дышать, напряженно вглядываясь в свое собственное отражение в стекле.
— Я тебя еще в том вагоне распознал, деловая ты, как их всех построила!
Каких-либо вообще, а тем более таких лестных отзывов о своей подземной деятельности я не ожидала, поэтому выдержка мне изменила, и я оглянулась. Не знаю, кого я ожидала увидеть — косого или горбатого, — но голубоглазый паренек лет двадцати, почти на голову ниже меня, с шевелюрой цвета апельсина и частыми веснушками, меня озадачил. Несколько секунд мы молча разглядывали друг друга, а потом он заговорил быстро и очень тихо:
— Понимаешь, не могу я здесь долго бегать, не могу!
Я молча хлопала глазами, не успев сообразить, нужно радоваться этому обстоятельству или нет.
— Ты не дрейфь, делать-то тебе ничего не надо. Все будет нормально, поняла?
Ответить утвердительно на этот вопрос означало однозначно соврать, а я всю свою сознательную жизнь придерживалась мнения, что всегда нужно говорить правду... насколько это возможно... К тому же я готова была поклясться, что не видела этого отменного мальчонку в вагоне, из которого вышла.
— Видите ли... э-э-э... — начала я, пытаясь донести до незнакомца, что я женщина кругом больная, робкая, местами даже с отклонениями от нормы и пугать меня нельзя.
Но столь трогательно, на мой взгляд, начавшаяся речь была прервана неожиданным, я бы даже сказала, неприличным поведением собеседника. Состав почти уже затормозил у следующей станции, когда Рыжий прохрипел мне в ухо:
На, держи. — Я ощутила в своей ладони какой-то тряпичный сверток. — Только не потеряй, не потеряй. Я тебя сам найду, слышишь?
Он стал быстро пробираться к выходу, оставив меня стоять в оцепенении. Выскочив из вагона, он обернулся и повторил:
— Сам найду, сам... Не беспокойся, паспорт твой у меня.
Паспорт? Мой? У кого? Я не поверила своим ушам, но
эта последняя фраза меня сильно обеспокоила._Какой-то маниакальной страстью к своему паспорту я не страдаю, но все же предпочитаю, чтобы он находился именно у меня. Немедленно заглянув в сумочку, я убедилась, что «молния»расстегнута, а документ, удостоверяющий мою личность, исчез. Первым желанием моей оскорбленной души было броситься вдогонку за вором. Но, подняв глаза и увидев спину убегающего обидчика, я замерла, и, уверяю вас, на это были свои причины.
Пробежав несколько шагов от вагона к выходу, Рыжий, вдруг вильнув, словно заяц, бросился обратно к дверям, затем вправо. Причину столь странного поведения парня я поняла через несколько мгновений, когда увидела бегущего к нему по вестибюлю станции высокого молодого человека в вызывающе длинном черном плаще. Слева у вагона показался еще один мужчина, который своей колоритной внешностью запросто мог бы даже издалека распугать цельй класс воспитанниц воскресной школы. Он резво бросился наперерез Рыжему, схватил его за воротник куртки и рванул на себя. Рыжий сразу как-то обмяк, и было видно, что сопротивления он оказывать не собирается. Уже не спеша к ним приблизился высокий и спросил почти ласково:
Ну, стручок, побегал?
Едва уловимое движение, и Рыжий вдруг сложился пополам, судорожно хватая воздух белеющими губами. Почти в ту же секунду последовал молниеносный крюк снизу, для
незаинтересованного зрителя практически незаметный: Рыжий, тяжело охнув, повис на руках мордоворота, и лицо его стало багровым. Неожиданно голова парня мелко затряслась, глаза закатились. Выглядело все это отвратительно, не реально, а как-то по-киношному. Невольные зрители в вагоне вздрогнули, раздался чей-то испуганный возглас, но никто не сделал ни единого движения. Двери нашего вагона захлопнулись, состав набирал скорость, безобразная сцена осталась позади. Какое-то время в вагоне царила гробовая тишина, затем кто-то пискнул:
— Безобразие! Куда милиция смотрит?!
Сердитый мужской бас что-то ответил, запричитала где-то в другом конце вагона старушка, граждане шевельнулись, вновь послышался привычный гул голосов. Возможно, что я долго простояла бы в растерянном оцепенении, но неожиданно ко мне повернулась дородная дама в модном плаще и назидательно пророкотала:
— Какие у вас друзья, девушка! Стыд!
И отвернулась с таким видом, что каждому в вагоне стало немедленно ясно, что у этой дамы таких друзей нет, и быть не может. При других обстоятельствах заносчивой толстухе пришлось бы долго сожалеть о том, что не в добрый час она зацепила высокую симпатичную брюнетку с обманчиво-простодушной внешностью. Но сейчас... Я взяла таймаут и вышла на следующей станции.
Поднявшись наверх и не совсем соображая, где нахожусь, я села на скамейку под акацией. Мне нужно было срочно решить, как относиться к произошедшему. Нервное напряжение не проходило, противное чувство беспокойства заставляло мое бедное сердечко чувствовать себя кроликом, попавшим в силок. Пара минут на свежем воздухе должна пойти мне на пользу.
Самое удивительное было то, что я не могла понять причину своего волнения. Несерьезно думать, что современного жителя мегаполиса могли напугать пара оплеух или хороший апперкот, тем более если их получил кто-то другой. Но все-таки... Один очень умный человек всегда говорил мне:
Если что-то выбивает тебя из привычного ритма жизни; а ты не можешь сразу определить что,не ленись, подумай, разбери проблему по косточкам и сотри их в порошок.
Как всегда я решила не пренебрегать мудрым советом и, скромно скрестив ножки под лавкой, принялась рассуждать. «То, что я никогда раньше не видела Рыжего, это факт.
И как я могла не увидеть человека с такой шевелюрой? Но, судя по всему, мы ехали с ним в одном вагоне и он слышал мое публичное выступление. А эти двое на станции? Тут я почувствовала себя полковником Исаевым, и меня страшно потянуло на родину.
«Зачем Рыжий обратился ко мне? Похоже, без него самого это будет трудно выяснить. Для чего ему, чтоб он провалился, мой паспорт?» На этой мысли я осеклась, потому что, вспомнив вид и настроение встретивших его ребятишек, решила, что шанс провалиться у Рыжего несомненно был. «Так-так, — вдруг осенило меня, а если они его обыщут и найдут мой паспорт? Хорошо, если они решат, что мы с ним заявление в загс решили подать, а если подумают, что я ему в чем-то помогаю? А я, бедняжка, девочка-ромашка, ни сном, ни духом... Стоп! Как не помогаю, а что же еще я делаю?»
Я судорожно схватилась за сумку, ругая себя за глупость. Так и есть! Во всей этой суматохе я совершенно забыла об этом сверточке. Обнаружив пропажу паспорта, машинально сунула его в сумку, собираясь гнаться за вором. И то, что я сразу не вспомнила о нем, говорило о крайней степени растерянности.
Вытащив на свет божий кулек, я увидела, что это замшевый мешочек с красивыми витыми кожаными шнурками. На обеих сторонах мешочка золотой нитью были вышиты замысловатые вензеля. Не раздумывая, я ослабила завязки, сунула пальцы внутрь и извлекла несколько прозрачных гpaненых камешков размером с горошину. Сердце мое громко ухнуло, стукнулось о ребра и провалилось куда-то в район почек. Снова в горле запершило, дыхание перехватило. Тупо уставившись на свою ладонь, я простонала:
— Этого не может быть! Этого не может быть, потому что может... не может... Ох! — окончательно упав духом, я замолчала.
Скажите мне, люди добрые, ну почему в жизни всегда так: ищешь сокровища, хочешь разбогатеть, бьешься, стараешься, так хоть бы финик с ветки упал. А тут идешь себе тихонечко по улице или едешь, к примеру, в метро — и вдруг пристает к тебе рыжий поганец и втягивает в историю, разобраться в которой вряд ли хватит силенок. Потому что камешки, безделушки, судорожно зажатые в моей руке, не что иное, как бриллианты. Я неплохо разбираюсь в этих вещах и сейчас отчаянно надеялась, что это очень искусная подделка.
«Даже за самые-самые лучшие в мире стразы человека не будут гонять по московскому метрополитену словно зайца, — призналась я самой себе и с отчаянием проскулила: — Ну, что мне делатъ-то?»
Гениальная мысль бросить все это немедленно в ближайшую урну, слава богу, все-таки не сработала, и я снова начала просчитывать варианты. Постепенно я успокаивалась, ведь главное в жизни — это успокоиться. Как говорится, кто до утра, а кто и навеки. Тьфу, дура.
«Не рви сердце, дорогая! Чего ты так распсиховалась? Все путем! Все нормально! Все нормально! Конечно, надо признать неприятным факт неизвестного местонахождения твоего паспорта. Это, во-первых. Но это не самое страшное. Во-вторых, если эти цацки настоящие, то их будут искать и ещё как. Наверное, их уже ищут. Причем те самые дяденьки, что так неласково обошлись с Рыжим в общественном месте. И возможно, дяденек этих не два, а по два на каждой платформе. Судя по количеству и качеству этих камешков, можно поднять армию, чтобы...» Моя мысленная успокоительная речь принесла свои плоды: ноги дрожали, во рту пересохло, сердце бухало, словно боевой тамтам, извещающий о начале военных действий. Чтобы не высыпать камни в пыль у скамейки, мне пришлось, не дыша, переложить их по одному обратно в мешочек. Крепко затянув шнурки, я положила его в сумочку. Потом подумала и решила спрягать более надежно: расстегнув пару пуговок на блузке, я затолкала мешочек в бюстгальтер. Там можно спрятать и не такую мелочь.