Андрей Андреевич подошел к окну и, глядя на дорогу, сказал:
— Что ж, надо угостить гостью.
— Вы уж извините, — сказала хозяйка, — не хочется из-за одного человека беспорядка на столе заводить. — И все перешли в кухню.
Степке стало жалко мать. Она сидела на краешке стула, говорила осипшим голосом, все поглядывая на Андрея Андреевича.
Когда Андрей Андреевич спросил:
— Что, мальчик, скучаешь за папкой? — Степа сердито посмотрел на него и ничего не ответил.
Андрей Андреевич вздохнул.
— Да, судьба играет с человеком.
Но вот на дворе залаяла собака, и хозяева пошли к двери.
Гости зашли на кухню. Андрей Андреевич, увидя, что они в нерешительности смотрят на Кольчугину, не зная, здороваться ли с ней, торопливо сказал:
— Это ничего, ничего, — и махнул в сторону Степки и его матери рукой.
Выйдя на улицу, мать оглянулась и сказала:
— Сволочи, благодетели! И за людей нас с тобой не считают. — Лицо у нее было красное не то от выпитой водки, не то от обиды. Громко, с вызовом, она проговорила: — Мой муж в заводе работал, теперь я работаю, мы рабочие люди, а не холуи.
Когда они вернулись, в доме все были пьяны. Ухали гармошки, люди кричали песни. В одной комнате плакала женщина, в другой ругались, в третьей хохотали, кто-то плясал, и стекло в лампочке дрожало, точно от страха.
Казалось, что сам дом был пьяным великаном.
— Взбесились, проклятые, — повторял Степка материнские слова, проходя под окнами соседей.
Федор Козин ударил отца ножом. Старик выбежал во двор, размазывая кровь по лицу. Сын, спотыкаясь, тяжело волоча ноги, пошел за отцом. Казалось, вот-вот спи схватятся, но, Подойдя к отцу, Федор повалился на землю.
— Простите меня, папаша…
Но больше всего удивил Степку Афанасий Кузьмич. Нарядная рубаха его была запачкана, аккуратная бородка растрепалась.
— Разве мы можем гулять? — крикнул Афанасий Кузьмич. — Мы не можем гулять!
Степке стало тоскливо, и он пошёл в комнату.
Мать сидела у закрытого окна и, опершись локтями на подоконник, смотрела на двор. Потом она повернула к Степке лицо, и столько в нем было усталости, равнодушия, что казалось, от этого лица и глаз стало в комнате темно и холодно.
Утром, когда Степка еще спал, зашла тетя Нюша.
— Ольга, — сказала она, — пропади они с их праздниками! Пойдем в лес, яичек возьмем, пирога… На весь день.
Мать посмотрела на нее и вдруг сказала:
— Ей-богу, пойдем. Вставай, Степка.
Степка торопливо одевался, совал в карманы важные и нужные вещи: лезвие ножа, кожаный ремешок, тяжелый чугунный шарик.
Вскоре они уже шли по улице. Поселок отсыпался после вчерашнего пьянства. Даже завод молчал в это тихое утро. Они миновали мучные лабазы, обогнули завод и вышли на дорогу.
За девять лет своей жизни Степка ни разу не был в лесу. Он шел то впереди женщин, то далеко отставал от них, ковыряя ножом землю, собирал камешки.
Из черной влажной земли торчали свернутые зеленые листья, на толстых ножках росли голубые и белые цветы.
— Сте-е-пка! — кричала издали мать.
Навстречу ехала крестьянская телега. Молодой парень лежал на сене, подперев скулы ладонями. Он был такого большого роста, что ноги у него свешивались за телегу и болтались во все стороны при толчках.
— Эй, бабы, — зевая, проговорил он, — давайте христосоваться.
— Иди, иди, милый, похристосуемся, — сказала мать и погрозила ему кулаком. Степка никогда не слышал, чтобы она смеялась так громко и весело.
В лесу Степка совсем ошалел. Собственно, это был не лес, а большая роща. Росли тут молодые невысокие дубки, осины, клен. Деревья уже покрылись маленькими чистыми листьями, одни лишь дубы стояли в прошлогодних порванных лохмотьях. Земля, нагретая солнцем, была теплой, пахло прелыми листьями. И отовсюду, как и в степи, упрямо лезла, подымая темную корку листьев, молодая яркая трава. Черный муравей вползал на травинку, и она раскачивалась, как клен во дворе, когда на него залез пьяный черноусый поляк, с которым гуляла тетя Нюша.
Женщины распустили платки, вытирали потные, красные лица.
— Вот он, божий свет, — сказала тетя Нюша.
Мать ничего не ответила, она только оглядывалась и дышала шумно и глубоко.
Тетя Нюша легла, закрыла глаза, подбросила ворох сухих листьев, и они упали ей на лицо.
— Э-э-х, бабы, вот где жизнь! — весело закричала она.
— Ох, подружка моя! — сказала мать и, навалившись на Нюшу, покатила ее по земле. Потом, опьянев от весеннего воздуха, они лежали тихо, греясь на солнце, и уснули.
Какие-то птицы, вертя хвостами, раскачивали ветки и насмешливо поглядывали на Степку. Синий жук медленно брел, проваливаясь в ямки. На стволах деревьев Степка нашел длинных жуков в красных казачьих мундирах. Жуки сидели неподвижно, раздраженно шевелили громадными усищами. А сверху светило и грело солнце, земля была мягкой, чуть влажной.
Мальчик в заплатанной курточке, в больших ботинках, весь перепачканный, похожий на ежа, в листьях и иглах, ползал по этой земле — смотрел, трогал, нюхал; лицо у него было худое, бледное, и на этом лице возбужденно горели (может быть, это и было самым чудесным в весеннем лесу) два ясных серых глаза.
Мать и тетя Нюша, проснувшись, пели песни. Потом они вместе ходили по лесу. Степкины карманы отвисли от собранных редкостей, и ему приходилось придерживать сползавшие с ног штаны.
Обратная дорога была скучной. Мать и тетя Нюша молчали. Степка устал, несколько раз падал, и мать сказала ему с раздражением:
— Ты что ходишь, как слепой, на руках тебя нести, что ли?
И голос у нее был всегдашний, сиплый немного. А когда послышались песни, заглушенные звуками гармошки, холодок прошел в груди и животе у Степки.
По улицам ходили пьяные, пьяные сидели и лежали вдоль заборов, некоторые кричали что-то, другие лежали, точно убитые, раскинув руки.
Степка ощупал карманы, провел рукой по картузу, убедился, что вырытые им с корнем растения не потерялись. Их нужно было посадить в ущелье за домом.
Они вошли в комнату. Степка посмотрел на тряпки, лежащие на неубранной кровати, на темную плоскую икону в углу и сказал:
— Мама, пойдем завтра в лес!
— Что, не нравится дома? — спросила, усмехаясь, мать.
Степка, враждебно глядя на нее, думал:
«Вот уйду в лес, построю дом и буду жить. Заведу злую собаку, больше той, что у Андрея Андреевича. Мать возьму, все-таки жалко. И Алешку-сироту, его отца ведь тоже убило. Дом вместе с Алешкой построим. Буду ходить с Кузьмой на дорогу грабить».
Мать сонным голосом говорила:
— В нашей жизни главное — привычка. Отец наш позапрошлый год поехал на побывку в Мелитополь, вернулся и дня три как чумовой ходил. А потом опять привык. Не бойся, Степочка, и ты привыкнешь.
Утром мать стояла над ним и долго смотрела: он спал, прижимая к груди камни, куски коры. Она попробовала разжать ему пальцы, но не смогла. Степка начал говорить что-то быстро, плачущим голосом.
Пасха прошла. Снова полным ходом запыхтел завод, задымил, потянулись к нему люди. Они шли с тяжелыми головами, опухшими лицами. В первый день после пасхи особенно много было на заводе несчастных случаев, он словно мстил людям за трехдневный праздник.
III
Видно, Кузьму интересовали Степкины камни. Он набил по углам ящика, в котором лежали камни, блестящие железные полоски. Часто он рассказывал смешные вещи. Степка прямо давился от смеха, слушая его. Мать обычно сидела за столом, сложив руки на груди, и тоже слушала разговоры Кузьмы.
Иногда квартирант не ночевал дома, и на следующий день Степка, волнуясь, спрашивал его:
— Ты где был?
Ему казалось, что Кузьма расскажет про свою разбойничью жизнь. Но Кузьма, смеясь, отвечал:
— У меня товарищей много на Ларинской стороне — гулял с ними всю ночь.
— Как гулял? — допрашивал Степка.
— Как гуляют, — отвечал Кузьма, — водку пьют, в карты играют…
— Врешь, — сердито говорил Степка, — ты на пасху водки не пил.
Однажды Кузьма пропал на целых трое суток, и Степка решил, что квартирант уже больше не вернется.
Тетя Нюша заводила к ним в эти вечера по нескольку раз и, оглядев все углы, начинала петь.
А когда Кузьма вернулся, Степка не успел рта открыть, как пришла тетя Нюша и сердито задала все Степкины вопросы:
— Ты где был?
— Гулял с товарищами на Ларинке.
— Врешь ты, — сказала тетя Нюша и заплакала.
— Врет он, тетя, ей-богу, врет, — сказал Степка.
— Слышь, Нюшка, — сказал Кузьма, — я ведь тебя не спрашиваю, как ты там гуляешь.
— Ты меня хлебом не кормишь, — ответила тетя Нюша и сразу перестала плакать. Потом она совсем сердито спросила: — Ты мне скажи, к кому ты ходишь?
— Знаешь, Нюшка, — добродушно сказал Кузьма, — иди ты к черту, пока я тебе глупостей не наговорил.
— Нет, ты скажи, куда ходишь? — так же сердито, как Нюша, спросил Степка.
Мать усмехнулась.
— Вы что от него хотите? Живет человек, как хочет.
— Верно, Ольга Ивановна, — сказал Кузьма. — Чего они человека мучают?
И вдруг, повернувшись к Степке, сказал:
— Ваше благородие, что я такое видел только… Крепильщик у нас один, старичок тагильский с Урала… Камень у него есть… белый камень, как слеза, просвечивается, а на солнце огнем горит. Я, как посмотрел, подумал: вот бы Степану этот камень…
— Кузьма… — замирающим голосом сказал Степка.
— Ладно, ладно, уж добуду тебе его, — сказал Кузьма и рассмеялся.
Весь вечер Степка был возбужден. Он сидел перед домом и рассказывал соседским детям о том, что видел в лесу на пасху. Даже Мишка Пахарь подошел послушать.
Все, что Степка знал о медведях, разбойниках, ежах, — все это он собрал вместе и выложил в своем рассказе. Слушатели были потрясены. Только Верка, ездившая в прошлом году в деревню, сказала:
— Врет он. У нас какой большой лес, и ничего такого не было.
— Брешет, поганый, — подтвердил Мишка Пахарь.
Степка сердито посмотрел на них.
— Собака брешет, — сказал он.
— И ты брешешь, — спокойно сказал Мишка Пахарь.
— Он сам хуже собаки, — добавила Верка.
— Молчи ты, — сказал Алешка. Он во всем подпевал Степке.
Верка пожевала губами и вдруг плюнула на Алешку.
Алешка вытер рукавом лицо, зевнул, показывая этим, что гнаться за Веркой ниже его достоинства, и погрозил ей кулаком.
— Ладно, приди только, я из тебя печень выйму.
Верка стояла уже у дверей своей квартиры и смеялась.
— Сироты, глазуновские дети, тьфу на вас!
В это время из-за дома вышел Пашка Бутов, сын Степана Степановича, владельца дома. Он послушал немного и начал красться к Верке, поносившей мальчишек.
— Верка! — крикнул Мишка Пахарь, но Пашка уже ухватил ее за шею.
Верка начала притоптывать и орать, а Степка и Алешка побежали изо всех сил через двор к ней. Мишка Пахарь кинулся вслед за ними спасать сестру. У Мишки Пахаря была особенность: слабый и худенький, он лез в драку, совершенно не раздумывая о силах противника.
— Пусти ее! — сказал он.
Завязалась драка. Степка налетел на Мишку Пахаря так неожиданно, что Мишка упал на землю.
А Пашка, которому было все равно кого бить, лупил одновременно Алешку и Верку. Тетя Нюша стояла в окне и смеялась.
— Молодец, Степа, молодец!
Тогда открылось второе окно, и Пахариха, Мишкина мать, закричала:
— Это ты Степку учишь моих детей калечить?
И она кинулась вниз по лестнице во двор. А вслед ей бежала Степкина мать…
Через полчаса мальчики снова сидели на ступеньках, и Степка рассказывал им о чудесном камне. Неуверенно, оглядываясь, подошла Верка. Степка оглядел ее рассеянными глазами и, похлопав рукой по ступеньке, подвинулся, освобождая место. Верка вздохнула и села рядом с Алешкой.
— Если только правда, — сказал Пашка, — я его куплю.
— Не продам я, — ответил Степка.
— Не продаст он, хоть сорок рублей дай, — подтвердил Алешка.
— Зачем ему продавать? — сказала Верка.
Утром мать не пошла на работу: ее перевели в ночную смену. Она заставила Степку чистить картошку. Нож был большой, а картошки маленькие; Степка скоблил их и думал про вчерашний разговор с Пашкой: неужели Пашка откупит камень у Кузьмы? Наверно, с таким ножиком Кузьма ходит разбойничать. Эх! Дело с картошкой подвигалось плохо.
Мать громыхала около печи и сердито бормотала:
— Рабочим антрацит дают. Заставить бы их антрацитом топить, самим небось жирный уголек подвозят.
Потом она подошла к Степке.
— Ты что, барчук, до завтрева думаешь картошку чистить? — спросила она, заглянув в миску, и забрала у Степки нож. Картофелины так и запрыгали, как белые скользкие лягушки.
Степка побежал во двор. До гудка было еще много времени, и он решил пойти к заводу, чтобы встретить Кузьму у самой проходной.
— Постой, постой, — крикнула из окна мать, — по воду сходи!
Степку охватила злость: мать мешала ему с утра; и, желая ей чем-нибудь надосадить, он сказал:
— В лавке с тебя смеются, что ты с тетей Нюшей за квартиранта дерешься.
— А пускай их смеются, — равнодушно сказала мать.
По дороге к колодцу Степка встретил Мишку Пахаря. Мишка показал ему тарантула, сидевшего в банке. Когда тарантулу бросали муху, он высоко подпрыгивал, хватал ее и подминал под себя. Степке было страшно подносить палец к стеклу: казалось, паук вот-вот ухватит его своими рыжими лапами. А Мишка Пахарь, который ничего не боялся, всовывал руку в банку, щелкал паука по спине.
Степка смотрел с восторгом на Мишку, и тот, опьяненный своим бесстрашием, спросил:
— Хочешь, я его в рот возьму?
Степка принес воду. Мать сердито сказала:
— Ты куда это пропал? Вот подожди, выгоню тебя на улицу, будешь в собачьей будке спать.
Степка представил себе, как будет лежать со старым, седым Тузиком, положив голову на лапы; пройдет прохожий, и они начнут лаять. Степка тявкнул по-собачьи. Мать удивленно посмотрела на него и хлопнула его ладонью по затылку.
— Получайте, Степан Артемьич, — сказала она.
Когда Кузьма пришел с работы, Степка кинулся к нему и спросил:
— Камень принес?
— Камень? — переспросил Кузьма. — Принес.
Он долго рылся в кармане, и когда нетерпение Степки дошло до предела, Кузьма вытащил руку и показал Степке кукиш.
— Вот он, — сказал Кузьма.
— Нет, вправду? — спросил Степка и побледнел.
Степка запомнил свое унижение и не шел на мировую. Видно, и Кузьме было нелегко: в первый вечер он нарочно сел перед Нюшкиным окном и запел песню, желая показать Степке, что ему наплевать на их разлад, пусть Степка дуется на него хоть год.
На следующий день Пашка спросил:
— А камень твой где?
— Есть, — отвечал Степка.
— Не продашь?
— Нет.
— Ну, покажи только, — нежно говорил Пашка, сжимая Степкины пальцы.
— Не хочу, — кривясь от боли, сказал Степка.
— Двугривенный?
— Нет.
— Сорок?
— Не покажу.
Пашка дал Степке пинка, норовя попасть носком ботинка в копчик.
— Ты скажи — нету? Я тебя трогать не буду.
— Есть, — всхлипывая, отвечал Степка. — Вот Алешка видел.
Тогда Пашка схватил Алешку за ухо, и верный Степкин друг жалобно закричал:
— Есть, ей-богу, есть…
— Давай убьем его, — предложил Степка.
Но Алешка испугался и отказался наотрез.
* * *
Вечером, когда мать ушла на работу, произошел страшный случай: повесилась боковская старуха.
Во дворе давно удивлялись, какой Боков неукротимый.
— Старый ведь уже, идол, — говорили о нем.
Он бил жену даже трезвый, бил молча, стиснув зубы, точно не ей, а ему было больно. Бокиха убегала прятаться к соседям, а муж ходил по квартирам искать ее. Он открывал дверь и, вытягивая жилистую шею, оглядывал комнату.
Рассказывали, что Боков двадцать лет работал в шлаковой камере, под печами, где ни один рабочий не выдерживал больше месяца.