И Грицук взял новый лист бумаги и стал писать, как приехал с Лыковым на Истру, как вскрыли опечатанный дом, поднялись в кабинет, и полковник дал ему подсказку, где нужно искать сейф. Левка и нашел, разумеется. И вскрыл его. И достал все документы Юркина. А позже поехали в квартиру Лыкова, которая находится в Среднем Каретном переулке и числится за Фондом ветеранов МУРа, а командует им сам Вадим Михайлович. Вот там Грицук и встретился с юрисконсультом Ароном Захаровичем Швидко, который детально объяснил, даже сам написал текст завещания, который Левка затем, с помощью компьютера, переписал почерком Юркина. И воспроизвел его подпись — с учредительных документов фирмы «Земфира». И за эту тяжелую и особо тщательную, ответственную работу жлоб-полковник заплатил всего тысячу баксов!
— А если не секрет, сколько сам наварил на фирме? — спросил Левка, и глаза его блеснули праведным гневом.
— Около ста тридцати миллионов долларов, — наугад назвал цифру Щербак и увидел, что Левка сник окончательно. Конечно, где уж спорить с такими-то фантастическими деньгами!
Признательные показания были написаны, озаглавлены как «Явка с повинной», подписи на каждой странице проставлены. «Записано собственноручно, без принуждения, такого-то числа…»
— Ну все, Лев Палыч, — сказал Щербак. — Теперь я тебя отвезу в город, а до дома сам доберешься. И еще раз предупреждаю. Ты лучше меня знаешь своих подельников. Бегать им осталось уже недолго. Но если не выдержишь и сорвешься, даже собственного завещания написать не успеешь. Поэтому продолжай ходить на работу, молчи себе в тряпочку, а если кто спросит, говори, что заезжал старый приятель, просил помочь с экспертизой. Машину купил, а номера, выбитые на движке и кузове машины, ему не понравились, ты проверил, все правильно — номера перебиты. Значит, и машина краденая. Один к одному, как у того же Юркина. Усек?
Грицук поежился и кивнул — усек, мол…
— Где он сейчас? — спросил Вячеслав Иванович, перелистывая страницы «Явки с повинной».
— Проверял, — ответил Щербак. — Сказали, он выцыганил у своего начальника неделю отпуска и уехал — не то к матери в деревню, не то к тетке — в Питер. Пока с концами. Может, и к лучшему.
— Будем надеяться, — с резюмирующей интонацией известного генерала Иволгина из фильмов про российские национальные обычаи — охоту, рыбалку и прочие, заметил Грязнов. — Вам слово, Сева и Володя. Так что он врал, этот сукин сын юрисконсульт?..
4
Арон Захарович Швидко не стал дожидаться, когда сведения о личной жизни его клиентов начнут вытаскивать из него калеными щипцами. Он с ходу оценил ситуацию, в которой двое накачанных гигантов с неприятными усмешками на бесстрастных лицах просят вовсе не крупного, но усталого и пожилого еврея, мудрого, как теперь говорят, уже по определению, подробно рассказать, каким образом… ну и так далее. Так о чем долго думать и к кому попытаться обратиться за советом, если все равно никто лучше тебя этого изначально гнусного, надо сказать, дела не знает?
И потом, Арон Захарович всегда считал себя человеком разумным и достаточно наблюдательным, чтобы не совершать примитивных ошибок, типа думать одно, а говорить при этом совершенно другое. А вдруг обнаружится человек, который обладает интуицией, к примеру, чудовищно равной твоей! И что?
Он сказал:
— Да, господа, задавайте, пожалуйста, ваши любые вопросы. Только прошу формулировать их максимально точно, потому что это у нас с вами не вольная беседа за чашкой, скажем, чая или рюмкой, извините, хорошего коньяка, а самый натуральный допрос, где каждое слово должно быть обдумано и взвешено. Я готов, а вы?
И он стал отвечать, а Сева записывал. Демидов должен был пока только смотреть на Швидко, но так, чтобы стул сам ерзал под его задницей. Тут важно, чтоб юрисконсульт не чувствовал себя главным, от которого все зависит. Он должен отвечать, а не вести диалог. А вопросы ему задавали малоприятные. Они ведь уже прочитали показания Льва Грицука относительно роли Швидко в деле Юркина.
Вот Голованов и начал с того, что предупредил его: допрос касается проблем, связанных с наследством господина Юркина, завещания, затем дарственной и всего остального. А заговорил вдруг о Лыкове. Давно ли знает его Арон Захарович? При каких обстоятельствах состоялось знакомство? Когда началось сотрудничество? Каких вопросов оно касалось конкретно? Какие гонорары платил Лыков? Вопрос задан для того, чтобы «сравнить показания обеих сторон. Лучше сказать правду, тем более что расследование проводится по прямому указанию Генеральной прокуратуры, вот телефон помощника генерального прокурора, он может подтвердить сказанное. Господин Швидко ведь наверняка не хочет потерять свою лицензию?.. И наконец, вот он, первый вопрос собственно по обсуждаемому делу. Кто составлял черновик завещания Юркина? Когда? Где?..
Сложный выбор пришлось делать юрисконсульту. Либо крупно рисковать своим положением, не говоря уже о здоровье, а то ведь если только начнут — как покатится! Либо же принять как бы незаметные подсказки этого интересного господина Голованова, который определенно не просто так начал свои расспросы именно с полковника Лыкова и всего, связанного с ним. Опять же и фразочка — «сравнить показания обеих сторон»! А когда можно сравнить? Когда допро-сили-таки и ту, и другую сторону! И если Лыкова уже допросили… то что? Как понимать? Это дурак не поймет прямого указания, а умному человеку достаточно и слабого намека.
И Арон Захарович, противореча своей же установке в начале допроса, принялся рассказывать, чего ему стоило, каких невероятных моральных издержек, чтобы выполнять отдельные поручения полковника. Да что мораль! Когда тебя, старого человека, берут в буквальном смысле за глотку и показывают пальцем, что ты должен сделать, ты разве станешь сильно спорить? Или скажешь про себя: «А пошел ты к черту!» — и скрепя сердце выполнишь то, что от тебя требуют с ножом у горла? Ну вот…
Швидко не давали читать показания Грицука, он не знал, что тот избрал самый верный для себя путь — топить шефа! Но пошел тем же, давно проторенным путем. Как всякий трус и к тому же подонок — не по изначальному свойству души, а в порядке благоприобретенных качеств характера.
— Могу я спросить? — задал он такой вопрос. — Эти мои показания станут известны господину Лыкову? И как скоро? Или он уже гражданин?
— Обязательно станут, — твердо ответил Сева. — А вот когда? Я думаю, чем раньше, тем это меньше согласуется с вашими личными интересами. Не так?
— Вы меня поняли абсолютно правильно. Вероятно, вы предложите мне временно забыть об этой нашей беседе? — с трогательной наивностью снова спросил он.
— Допрос, Арон Захарович, допрос, прошу иметь в виду, — поправил его Сева. — Вы в курсе, что Юркина уже убили там, на Севере?
— Боже мой! — без всякого почтения к покойному произнес юрисконсульт. — Вот она, жизнь, господа… — И тяжко вздохнул.
— Предлагаю вам сделать соответствующий вывод. Хорошо молчит только покойник. Надо расшифровывать? Или ваш многолетний опыт в юриспруденции сам подскажет вам, что делать?
— Я буду молчать, господа… я буду молчать!..
— Вот и его показания, — сказал Голованов, протягивая несколько листов протокола допроса, засунутых в прозрачный файл.
— Молчит? — усмехнулся теперь Турецкий.
— Вчера отъехал в ближнее зарубежье, — сказал Володя Демидов. — С Киевского вокзала. Он родом из Чернигова, наверное, какая-то родня осталась. Но частную лавочку свою не прикрыл, наверняка собрался переждать грозу.
— Так, — подвел первые итоги Грязнов, — остались еще два фигуранта — адвокат и эта ваша дамочка с большими претензиями, да? Кто кем занимался?
— Мы, — хором ответили Гордеев с Филиппом и засмеялись — невольно получилось, как у тех старинных клоунов — у Бима и Бома.
— И что мы имеем? — слегка нахмурился Вячеслав Иванович, и смех стих. Не время.
— Давай ты, Филя, про нее, а потом про адвоката, там практически пустой номер. — Гордеев и сам нахмурился.
— Разберемся, — кивнул Грязнов.
5
Мадам, кажется, уже поняла, в какую смертельно опасную для себя ситуацию влипла. И другой бы на ее месте затаился в ожидании, когда можно будет безбоязненно высунуть нос наружу. Однако какое-то прямо-таки врожденное «хабальство» словно кололо ее без конца шилом в мягкое место. Мало ей было преподанной науки!
Едва она очухалась под присмотром врачей, едва перестали мучить ее боли и кошмары (сильно повезло, надо сказать, что Лыков просто не успел ее посадить на иглу основательно — то ли дозы были ничтожными, то ли организм у Анны оказался не столь восприимчив к наркотикам), словом, едва она стала осознавать себя и свое положение, как откуда ни возьмись снова объявился этот ее хохлацкий, ничем не истребимый, «незалежный» гонор.
И чтобы она не наделала роковых ошибок, то есть не отправилась к полковнику Лыкову «права качать», что она, кстати, уже и собиралась сделать, желая после всех его «благодеяний» по отношению к ней аннулировать свою дарственную, сыщики решили ее временно изолировать. Для ее же пользы. Отвезли на дачу к Алексею Петровичу Кротову, в Переделкино. Кротов, официально числясь в составе сотрудников «Глории», часто выполнял специальные поручения тех спецслужб, с которыми был связан на протяжении многих лет своей деятельности. Нет, он появлялся в агентстве, помогал сыщикам своим опытом, знаниями и многочисленными связями, а затем снова исчезал на очередном каком-нибудь задании. Но его дача иногда использовалась коллегами, если по делу требовались секретность и относительный комфорт пребывания. Вот туда и отвезли Анну, оставив ее под строгим присмотром молодого сотрудника. Этим шагом убивали сразу двух зайцев. И этой чертовой Аньке, восстановившей силы и способности, дали временного кавалера, и убрали с глаз туда, где ее уж никак не смог бы обнаружить тот же Лыков. Он же не мог не понимать, какую опасность она теперь представляет для него. И начнет искать, обязательно хоть в чем-то, да проколется.
А пока, чтобы не терять времени даром и заодно занять Анькины мозги делом, точнее, подготовкой «страшной мести» предавшему ее негодяю, дамочку заставили подробно записать свои показания относительно всех событий, приведших в конечном счете к убийству Анатолия Юркина. Суровый и не прошибаемый никакими слезами раскаяния адвокат Гордеев заявил Анне Николаевне, что та может надеяться на снисхождение суда только в том случае, если откровенно и подробно изложит на бумаге, по какой причине и каким образом она, ослепленная известием об «измене» мужа, фактически не отдавая отчета своим поступкам, можно даже сказать, в состоянии аффекта, предложила буквально первому же встречному избавить ее от мужа. И возможно, не ее вина в том, что в дальнейшем она стала жертвой преступников в милицейской форме. Вот только такое искреннее раскаяние и может ее спасти. Ну слушай же, дура, когда тебе подсказывают, что надо делать!
В общем, как говорится, имел место сложный клинический случай. Умом она, возможно, и понимала, что ей грозит, а вот вины за собой, похоже, так никакой и не почувствовала. Жертвой злых людей и трагических обстоятельств оказалась, понимаешь… мать ее…
Но показания тем не менее от нее получили. Про всех участников «банкета». А форму изложения, для удобства «писательницы», предложили как письмо-жалобу в Генеральную прокуратуру, на имя самого генерального же прокурора.
И присовокупили теперь листы, исписанные крупным женским почерком с сильным наклоном влево, а также с немалым количеством орфографических, не говоря уже о синтаксисе, ошибок, к тем документам, которые лежали на столе перед Грязновым-старшим. Младший-то их уже читал, а теперь только усмехался своим мыслям и укоризненно покачивал головой. Да нет, конечно, правильно сделали ребята, что не стали сильно акцентировать самого факта «заказа», объясняя это дело истерическим состоянием клиентки. Хотя какая там, к черту, истерика!..
Последним, с кем работал уже сам Гордеев, был адвокат Гаврилкин.
Не стал его ни пугать, ни угрожать ему Юрий Петрович. Он просто тщательно разобрался в том, как было сфабриковано дело, как представлено суду обвинением, а затем прочитал в протоколах судебного заседания обо всех тех аргументах, коими воспользовался в своих выступлениях защитник. И вынужден был прийти к заключению, что этот Семен Прокопьевич — пройдоха высокого разряда. Конечно, он был куплен, двух мнений не оставалось. Но и никаких обвинений в предвзятости, в нечестности по отношению к клиенту ему тоже предъявить было нельзя. Каждый поступает в меру своих возможностей. Ему поручил суд, он выполнил это поручение и даже снизил планку наказания. В одной ситуации — год, может, и немного, а в другой — глядишь, и целая жизнь.
Словом, хитрый, ловкий, как угорь, абсолютно, видать, беспринципный, но ведь сумел же — и побегал, и какие-то справки раздобыл, характеристики там и прочее. Ну да, есть работа, а есть ее имитация, видимость как бы, но ведь за второе и не наказывают, поскольку и доказать-то практически ничего невозможно.
А брать за горло обвинителя, судью — кто ж это тебе сейчас позволит?! То есть для такого шага надо, прежде всего, начать с того факта, что основаниями для пересмотра судебного решения по вновь открывшимся обстоятельствам относительно Юркина являются заведомо ложные показания свидетелей, заведомо ложное заключение эксперта и подложность документов и вещественных доказательств, повлекшие за собой постановление незаконного решения. И вот только после этого можно будет поднимать вопрос о преступных действиях: а) лиц, участвующих в деле, и б) судей, принявших необоснованное решение.
И вот теперь, вооруженный достаточным количеством материалов, указывающих на то, что вина Юркина была, в прямом смысле слова, ему придумана, адвокат Гордеев имел все основания обжаловать приговор, определение и постановление районного суда в надзорной инстанции. Что он, собственно, и собирался сделать, выполняя поручение своей клиентки Кристины Борисовны Ляховой.
— Но я все-таки уверен, что этой суке, — заметил Филипп Агеев, — я имею в виду Сему Гаврилкина, прижать-то хвост все же надо бы, а? Как же отпускать без наказания?
— Филя, — возразил Денис, — мы все знаем, что ты — горячий сторонник силовых приемов. И что это у тебя своего рода… ну как бы комплекс.
— Как у всякого Наполеона, — с нарочитой серьезностью поддакнул Голованов, намекая на вовсе не богатырское сложение сыщика. Чем вызвал у всех улыбки.
Но Филя оставил насмешки коллег без внимания.
— Мне бы получить от него совсем немного. Пусть бы только сознался, что знаком с Лыковым и получил от него денежку за свои старания, вот и все! А дальше мы из него не то что веревку вить, мы из него это… макраме свяжем! Вячеслав Иванович, ну, скажи им, чего они издеваются над маленьким? — это он имел в виду себя.
— Ну да, тебя обидишь, — ухмыльнулся и Гряз-нов. — Как же, как же… А показания, Филя, данные под угрозой, как ты говоришь, физического наказания, правовой силы не имеют, пора бы знать, сыщик… одно слово.
— Так они же все признались! Именно под угрозой!
— Да? — удивился Грязнов. — И ты можешь показать конкретное место, где об этом сказано? Ах не можешь!.. И знаешь почему? А потому что они действительно душу облегчили. И немедленно смылись. Но мы-то их всегда найдем, если потребуется, верно? И я на все сто уверен, что показания свои им менять жизненно невыгодно. Что и требовалось доказать… Пойдем дальше… Теперь поговорим о наших конкретных действиях. С Юрой у нас понятно, он вносит протест, чем отвлекает внимание главных фигурантов. Мы ему обеспечиваем плотную защиту. Сейчас дело пахнет, ребятки, уже не банальной «загрузкой», а гораздо более серьезными вещами. Они пойдут, по моему мнению, на все, чтобы сперва затянуть процесс пересмотра приговора, а затем вообще забыть о нем. И сделать это смогут лишь при том условии, если удастся заткнуть рот адвокату. Ясна диспозиция?