— Сергей Сергеевич, — обратился к нему Турецкий, — вы неважно выглядите. Вы спали сегодня ночью?
Богачев повел затекшими плечами и иронически усмехнулся.
— А вам какое дело? — грубо спросил он.
— Да, собственно, никакого. Просто мне бы не хотелось, чтобы вы упали в обморок прямо во время беседы.
— Допроса, — желчно поправил Богачев. — Успокойтесь, я не грохнусь со стула. А если и грохнусь — так вам даже и лучше. Раскрою себе череп, и дело будет закрыто.
Взгляд Турецкого оставался спокойным и невозмутимым. Однако уголки губ едва заметно дрогнули.
— Что ж, — нахмурившись, сказал он, — если у вас есть силы на остроты, значит, вы в состоянии отвечать на мои вопросы. — Турецкий достал из пачки сигарету и закурил. Покуривая и пуская дым уголком рта, он выдержал паузу, разглядывая Богачева в упор.
Несмотря на желчность и вызывающий апломб, капитан милиции Богачев заметно нервничал. Казалось, тишина угнетающе действует на него. В конце концов он не выдержал и громко сказал:
— Ну! Вы будете меня допрашивать или нет?
Турецкий откинулся на спинку стула.
— Буду, — негромко сказал он. Выпустил дым и спросил: — Сергей Сергеевич, это вы убили Матвея Ивановича Кожухова?
— Нет, — холодно ответил Богачев. — Не я. Я понятия не имею, кто такой этот ваш Кожухов. Мне плевать и на вас и на вашего Кожухова. Я ясно выражаюсь?
Турецкий вздохнул:
— Ладно. Поставим вопрос иначе. Где вы были позавчера вечером между шестью и восемью часами?
— Гулял по Москве. Я, знаете ли, люблю столицу. Особенно летом. На улицах так много красивых девушек! И платьица у них, знаете ли, такие… возбуждающие. В обтяжку! — Богачев попытался изобразить на своем лице сальную улыбку, но у него это плохо получилось.
Глаза его по-прежнему яростно блестели из-под насупленных бровей.
— Что ж, Москва — красивый город, — согласился Турецкий. — И, кстати сказать, не вы один любите гулять по ее улочкам теплыми вечерами. — Турецкий положил ладонь на серую папку. — Здесь у меня лежат показания одного славного малого, который обожает в хорошую погоду посидеть на скамейке у Большого театра. Позавчера вечером он тоже был там. И знаете, кого он увидел?
— Ну и кого же? — ощерился Богачев. — Папу Римского?
Турецкий грустно покачал головой:
— Если бы… Нет, Сергей Сергеевич, он увидел вас. Олег Петрович Борисов проходил у вас по одному делу пару лет назад. Не припоминаете?
— У меня плохая память на фамилии.
— Бывает, — кивнул Турецкий. — А вот у Олега Петровича Борисова с памятью все в порядке. Так вот, он увидел, как вы вышли из Большого театра и выбросили в урну одну, как он выразился, «штуковину». И, к вашему великому несчастью, мы эту «штуковину» извлекли.
— Поздравляю! — ехидно ответил Богачев.
— Самое интересное, что «штуковина» эта оказалась пистолетом Макарова с навинченным на ствол глушителем. Экспертиза показала, что Матвей Кожухов был убит именно из этого оружия.
Богачев поднял на Турецкого пылающий взгляд.
— Ну а я здесь при чем? — резко спросил он. — Какое отношение я имею ко всему этому бреду?
— Самое прямое. Если верить Борисову, пистолет в урну выбросили именно вы.
— Да ну? И как вы это докажете? Даже если ваш Борисов не ошибается и это действительно был я — как вы докажете, что я выбросил в урну пистолет, а не пустую бутылку? За день мимо урны проходит масса народу, и каждый что-нибудь бросает. Вы что же, всех их арестуете?
Взгляд Турецкого стал холодным.
— Оставьте этот гаерский тон, — жестко сказал он. — Мы с вами не в цирке.
— Другого вы не заслуживаете, — парировал Богачев. — Я сам сыскарь и знаю, как делаются такие дела. Подозреваемых у вас нет, а начальство торопит. И тут вам попадается этот Борисов. Уж не знаю, где вы его откопали. Два года назад он проходил свидетелем по делу о грабеже. Я хотел посадить его на нары, потому что этот мерзавец был виновен, но у меня не хватило улик. Ему тогда удалось отвертеться, но обиду он затаил. И вот у него появился прекрасный шанс отомстить мне. А вы и рады. Борисов дает против меня показания, вы — закрываете дело. И все довольны! Преступник наказан, да? Но знаете что… — Богачев сощурился: — Ищите себе козла отпущения в другом месте, ясно? Я не идиот, чтобы рыть себе яму.
Лицо Богачева стало еще бледнее, чем прежде. Пламенный монолог сильно подорвал его силы. Похоже было, что он не спал не только минувшую ночь, но и предыдущую. «Мужик едва держится на ногах», — подумал Турецкий, пристально разглядывая Богачева. И сменил тон.
— Зря вы так, Сергей Сергеевич, — спокойно и ровно сказал Турецкий, стряхивая с сигареты пепел. — Я не рою яму, я пытаюсь установить истину.
Вы ведь в милиции уже пятнадцать лет и сами не раз занимались этим.
— Это точно, — кивнул Богачев. — Пятнадцать лет. — Он осклабил желтозубый рот в мрачной усмешке: — Бандиты, которых я сажаю в тюрьму, выходят оттуда через несколько лет и становятся уважаемыми членами общества. У них есть деньги, квартиры, дома, шикарные тачки. А я живу в двухкомнатной хрущовке с женой и сыном. И когда в мой дом приходит несчастье, я ничего не могу сделать. Оказывается, что я нищий! Я не могу помочь своему собственному ребенку. Понимаете — ребенку! Маленькому человечку, который ни перед кем не виноват. Что же я после этого за мужик? — Лицо его исказилось мучительной судорогой. — А эти сволочи, — злобно продолжил он, — смотрят на меня и усмехаются мне в лицо. Так кто же из нас правильней живет — я или они?
В лице Турецкого не дрогнул ни один мускул. Казалось, на него этот пламенный монолог не произвел никакого эффекта.
— Ну, подонки во все времена жили лучше честных людей, — пожал он плечами. — И не стоит по этому поводу ломать стулья. Каждый из нас сам выбирает свою судьбу. Но если у тебя в кармане пусто, это еще не повод хвататься за пистолет… Однако продолжим. Вы что-то сказали о своем сыне. Могу я узнать, что с ним случилось?
Яростный блеск в глазах Богачева потух. Плечи его обвисли. На лице застыло беспомощное выражение.
«Заговорился и выболтал лишнее», — понял Турецкий. С людьми это случалось, и довольно часто. Но чтобы сам сыщик — а ведь Сергей Богачев был старшим опером — допустил такую оплошность — это было редчайшим случаем. Вероятно, сказалось нервное напряжение и бессонные ночи.
— Я устал, — угрюмо пробурчал Богачев. — Я больше ничего не скажу, пока не высплюсь. Отведите меня в камеру.
7
Жена Богачева, полная, одутловатая женщина с усталым лицом, сидела напротив Турецкого, опустив голову (она живо напомнила ему Богачева), и теребила белыми пальцами обтрепанный край фартука.
— Елена Петровна, что с вашим сыном? — стараясь говорить как можно вежливей, спросил Турецкий.
Женщина насторожилась. Она подняла на Турецкого подозрительные глаза и спросила:
— А кто вам рассказал про сына? Сергей?
Турецкий кивнул:
— Да.
Богачева вскинула руки и прижала ладони к лицу:
— О Господи! Не знаю, как я перенесла это…
Она замолчала. Турецкий выдержал паузу и тихо спросил:
— Вам трудно говорить?
— Говорить? — Женщина убрала ладони от лица и горько усмехнулась: — Нет. Говорить мне не трудно. Как вы сказали, вас зовут?
— Александр Борисович.
— Наш сын болен, Александр Борисович. Страшно болен. Месяц назад нам сказали, что ему нужна срочная операция на спинном мозге. Представляете? Пятилетнему малютке! Нам с Сережей сказали, что в России такую операцию не делают. Специалисты есть только в Германии. Но эта операция стоит денег… Таких денег, каких мы никогда в глаза не видели.
— Сколько? — коротко спросил Турецкий.
— Тридцать тысяч долларов. И еще пятнадцать на послеоперационную реабилитацию. Это не считая затрат на дорогу.
Она вновь замолчала. Турецкий чувствовал себя настоящим палачом, но ему необходимо было получить информацию и, мгновение поколебавшись, он продолжил беседу:
— Простите, что заговорил об этом. Мне очень жаль, что так…
Женщина усмехнулась и махнула рукой.
— Ах, оставьте. Всем плевать. Всем плевать на нашего малыша, кроме нас с Сережей. Врачи могут спокойно смотреть на то, как крошечный мальчик умирает у них на глазах. Все, о чем они думают, — это деньги. Но, слава Богу, скоро все будет в порядке.
— Что вы имеете в виду?
— Что я имею в виду? — Она улыбнулась. Улыбка получилась нервной, почти злобной. Турецкий с удивлением отметил про себя, как Богачева похожа на своего мужа. Удивительно похожа. Общее горе наложило на их лица одинаковый отпечаток, заставило их одинаково чувствовать, одинаково жить. — Я имею в виду только то, что сказала. С моим мальчиком все будет в порядке!
«Вот, значит, в чем дело», — понял Турецкий.
— Елена Петровна, а… где сейчас ваш сын?
— А вы не догадываетесь? — По пухлому лицу Богачевой вновь скользнула усмешка. — Он в Германии. Завтра ему сделают операцию. Деньги уже перечислены.
8
Турецкий сидел в кабинете у Меркулова и глядел в окно. Небо было чистым, солнце светило ярко, но далеко на востоке уже стали собираться тучи, предвещая скорую грозу.
— Не понимаю, что тебя мучает, — недоумевал.
Меркулов, отнимая от губ граненый стакан с красным, крепким чаем. — Человек пошел на убийство и тем самым вычеркнул себя из списка нормальных людей.
Турецкий повернулся к Меркулову.
— Конечно, Костя… Конечно, ты прав. Но тут вот в чем загвоздка. Поначалу я думал, что всему причиной обыкновенная корысть. Он так горячо излагал мне свои взгляды на жизнь. Дескать, сволочи и подонки богатеют, а мы, честные менты, остаемся в заднице.
— В его словах есть доля истины, — заметил Меркулов.
— Еще бы, — кивнул Турецкий. — Но, оказывается, все не так просто, как я думал. Он пошел на убийство ради своего сынишки. Мальчугану нужна срочная операция. А операция, как ты сам понимаешь, стоит громадных денег. — Турецкий пристально посмотрел в глаза Меркулову. — Где гарантия, что мы с тобой на его месте не поступили бы так же?
— Это риторический вопрос или я должен на него ответить? — осведомился Меркулов.
— Не будем об этом, — махнул рукой Турецкий. — Мальчик уже в Германии. Завтра ему сделают операцию. К тому же Богачев во всем сознался. Правда, имя заказчика он не назвал. Да и мотив себе придумал какой-то… глуповатый.
— Месть?
Турецкий кивнул:
— Да. Он, видите ли, убил Кожухова из-за личной неприязни. Якобы тот написал про него что-то такое… — Турецкий помахал в воздухе растопыренными пальцами. — В общем, оскорбил его честь и достоинство.
— А что, и правда была статья?
— Да туфта это все. Два года назад в «Российских известиях» появилась заметка о коррупции в рядах нашей доблестной милиции. Богачев утверждает, что принял ее на свой счет. Поэтому и убил.
— Н-да… — Меркулов отхлебнул чаю и облизнул мокрые губы. — Бред какой-то. Явно ведь заказное убийство.
— Вот и я о том же. Но Богачев молчит. И если он не заговорит, мы никогда не узнаем имена заказчиков. А он, похоже, не собирается этого делать.
— Похоже на договор, — заметил Меркулов. — Богачев убирает Кожухова, заказчик оплачивает операцию сына Богачева. После этого Богачев во всем сознается и идет по сто пятой статье.
— Вот именно! — горячо откликнулся Турецкий. — А сажать в тюрьму человека, доведенного до преступления горем и безденежьем, у меня нет никакого желания. К тому же… — Где-то запиликал телефон. — Это у меня, — сказал Турецкий и достал «трубу» из кармана пиджака. — Турецкий у телефона. Слушаю вас…
9
Участковый инспектор был сед и добродушен. В его больших карих глазах светились мудрость и готовность принять от жизни любой сюрприз, даже самый неприятный.
— Соседский мальчик увидел утром в глазок, как какой-то мужчина выходит из квартиры со свертком под мышкой, — рассказывал инспектор Турецкому.
— Он что, услышал шум? — поинтересовался Турецкий, оглядывая квартиру.
— Кто?
— Мальчик.
Участковый улыбнулся и покачал белой головой:
— Нет. Как раз наоборот — все было тихо. Но мальчишка знал, что квартира Кожухова должна быть пустой. К тому же человек, который выходил из квартиры, явно старался не шуметь. Аккуратно прикрыл за собой дверь и даже шагал беззвучно. Пацан разбудил родителей, а они уже вызвали милицию.
— Бдительные пошли детки, — похвалил Турецкий. — Во сколько это было?
Участковый на мгновение задумался, потом сказал:
— Часов в шесть утра.
— Часов в шесть утра… — тихо повторил Турецкий и вновь внимательно оглядел квартиру покойного Матвея Ивановича Кожухова. — Интересно, а что этот хороший мальчик делал в шесть утра в прихожей?
— Хотел выйти покурить, — ответил участковый, невольно понизив голос. — Отец ему запрещает, поэтому пацан использует каждую возможность пополоскать легкие дымком. А перед тем как выйти в подъезд, всегда смотрит — нет ли кого на площадке. Чтобы не запалили и не нажаловались родителям.
— А еще говорят, что курить вредно, — с усмешкой заметил Турецкий. — Он огляделся. — Особо эти ребята не церемонились. А шума не было. Похоже на работу профессионалов.
— Мне тоже так кажется, — поддакнул участковый. — И замок вскрыли без скрипа. Классные домушники!
— Домушники, говорите? — Турецкий усмехнулся и едва заметно покачал головой.
— А вы сомневаетесь? — поднял брови участковый. — Посмотрите на стены: вместо картин — светлые прямоугольники. А в спальне шкатулка валяется нефритовая. Пустая.
— Точно, — согласился Турецкий, — валяется. И валяется на самом заметном месте, чтобы мы ее, не дай бог, не пропустили.
На лице участкового отразилось замешательство.
— Думаете, инсценировка? — недоверчиво спросил он.
— Не знаю. Но мы должны учесть все версии.
Участковый вздохнул:
— Уильям Оккам с вами не согласился бы.
— Кто? — изумленно посмотрел на участкового Турецкий.
— Уильям Оккам, — повторил тот. — Был такой философ. Он говорил: «Пытаясь разрешить загадку, из всех предположений выбирайте самое простое, ибо оно чаще всего и оказывается самым верным». Это называется… э-э…
— Лезвие Оккама, — подсказал Турецкий. — Где это вы понахватались, инспектор?
Участковый вынул платок, снял милицейскую фуражку и вытер морщинистый лоб.
— Книги люблю читать, — со скромной улыбкой ответил он.
— Как вас зовут?
— Федор Михайлович.
— Ого! — усмехнулся Турецкий. — Как Достоевского!
— Ага.
— Так вот, уважаемый Федор Михайлович, я прожил на свете меньше, чем вы, но понял, что в реальности все бывает гораздо сложнее, чем на бумаге, и самые невероятные предположения вполне могут оказаться правдой… Ладно, пойдем отсюда. Здесь больше не на что смотреть.
«Что же они здесь искали? — размышлял Турецкий, шагая по ступенькам вслед за участковым. — И кто это был?.. Ох-хо-хо… Ничего не понятно».
10
Сергей Богачев сидел на жесткой откидной лавке, обхватив рыжую голову широкими ладонями. Он не спал уже двое суток. Никак не получалось уснуть. Стоило ему закрыть глаза, как тут же в голову лезли всякие мысли, от которых становилось до того тошно и тяжело, что хоть вешайся. Даже мысль о сыне, о том, что теперь он спасен, не приносила большого облегчения.
«Да что же это такое? — думал Богачев. — Почему так неспокойно и тревожно на душе? Неужели я боюсь тюрьмы? Да плевать я на нее хотел! К тому же… этим продажным козлам из прокуратуры нужно еще доказать мою вину. А для этого им придется сильно попотеть».
В последние дни Богачев приучил себя к мысли, что все люди продажны, особенно те, кто облечен властью, и те, от кого зависят судьбы других людей. Эта мысль помогала ему смириться с собственным незавидным положением. Однако, как бы плохо он ни думал об окружающих, душевное равновесие все равно не наступало.