После появления «красных пятерок» «ишак» превратился в «ишачка», а «капризная» машина – в «строгую». И-16 по-прежнему оставался истребителем для асов, требовал высочайшего мастерства и не годился для летчиков среднего уровня. Но отношение к нему уже изменилось. Летчики приняли «ишачка», зауважали и полюбили. «Оседлать» его мог не каждый, зато в руках мастера истребитель мог на равных сражаться с «мессерами».
Разумеется, асом я не был. Просто три месяца в училище наш выпуск летал на «и-шестнадцатом» и пересаживаться на другой истребитель не имело смысла. Коней на переправе не меняют. А если честно, то класс не позволял, ведь у других самолетов свои недостатки, пока приноровишься…
«Оседлать» «ишачка» я так и не смог, хотя виражи, бочки и боевой разворот получались у меня на «отлично». Я легко выходил из штопора. Не было проблем и с посадкой сразу на три точки (это я уже в полку натренировался). В училище могли бы мною гордиться. Руки у меня не дрожали. Но это все, чем я мог похвастать. Фигуры высшего пилотажа давались мне слишком тяжело. Я непозволительно долго готовился к ним: выравнивал самолет, набирал нужную скорость, сверялся с приборами, осторожничал с кабрированием – в общем, все делал строго по инструкции. В бою на подобные излишества времени не остается, а довести фигуры до автоматизма я так и не смог. И почувствовать машину – тоже. То ли налета не хватило, то ли таланта. В моем полете не было «огонька», не было почерка. О том, чтобы сразу после взлета устремиться в небо и «на одном крыле», заваливаясь на спину, войти в разворот, я даже не мечтал. Куда мне до Иванова и Сафонова! А ведь у них были те же «и-шестнадцатые». Значит, дело не в машине. Просто летать надо лучше.
Видит Бог, я любил своего «ишачка». И уважал. Все-таки в первый год войны именно на И-16 легла основная тяжесть боев с люфтваффе.
Любить-то любил, но грезил я совсем другой машиной.
В прошлую пятницу с утра пораньше, когда солнце еще не взошло, я вышел на аэродром и в первую секунду не поверил своим глазам: мой «ишачок» с приделанным к винту новым красным коком стоял почти у самой казармы. Но уже через секунду наваждение развеялось: я понял, что передо мной чужая машина.
И это был не «ишачок».
Заостренный коком нос, удлиненный фюзеляж, восемь эрэсов под крыльями. Но ведь как похож! Фамильное родство сразу бросалось в глаза. Передо мной точно был истребитель Поликарпова.
Я огляделся. У «мига» комэска суетился техник Иванченко. Пять секунд – и я уже возле него.
– Петрович!
Он даже не вылез из-под крыла. Только голову высунул:
– Здорово, Стриж! Чего такой нервный?
Я показал на незнакомый истребитель:
– Чья машина?
– Старший лейтенант Игнатьев прилетел. С Калининского фронта. Депешу привез нашим генералам. У них там подо Ржевом фрицы наглеют. Сейчас опять в Старицу полетит. Герой Советского Союза, между прочим. Самолет заправлен уже.
– Я не то спросил! Что за машина-то? Знаешь?
Петрович сплюнул, шагнул мне навстречу, выпрямился во весь рост и выдал скороговоркой:
– 185-й Поликарпова. «Образцовый». Семьдесят первый мотор. Стальные крылья с дюралюминиевой обшивкой. Три синхронных ШВАКа. Калибр – двадцать миллиметров. Масса секундного залпа три с половиной килограмма. Сейчас проходит фронтовые испытания. Говорят, на высоте 700 километров в час делает. А тебе-то что?
– Спасибо! – пробормотал я и побежал обратно.
Мне ничего. Мне бы только получше рассмотреть этот 185-й. Ведь улетит – и все, больше не увижу! Как пить дать на «миг» пересадят или на «лавочку». Ну, может быть, на «як». А новых поликарповских истребителей в ближайшее время точно не будет. Так хоть полюбуюсь на это чудо…
– В чем дело, товарищ?
Я отдернул руки, отошел от фюзеляжа и посмотрел на Игнатьева. Он был в летном обмундировании, уже и очки со шлемофоном надел.
В чем дело? Ответить вразумительно не получилось. Я просто ткнул пальцем в крыло и сказал:
– Смотрю, гвардии старший лейтенант.
Потом помолчал секунду и добавил:
– У меня похожий самолетик.
Наверное, на моем лице было столько идиотского восторга, что Игнатьев улыбнулся и сменил гнев на милость. Даже очки снял, чтобы получше меня разглядеть.
– Похожий – это какой?
– «Ишачок». Вон он стоит.
– И хорошо летаешь?
– Плохо. Но в училище пилотаж сдал на «отлично».
– Понятно! Увидел старшего брата?
– Так точно!
– Как звать-то?
– Стриж. Николай Стриженов.
– Ну смотри, Стриж, любуйся. Машина добрая. Ничего лучше пока еще не придумали.
– Как он в управлении?
– Отлично.
– А в бою?
Игнатьев поморщился и сжал губы.
– Запрещают нам воевать, Стриж. За линию фронта – нельзя, втягиваться в бой – нельзя. Мы ведь его только испытываем. С «мессерами» не встречались. Но самолет замечательный! Хочешь, секрет открою?
– Конечно! Никому не скажу.
– Даешь слово гвардейца?
– Так точно!
– Благословенный это самолет. Нам ведь сам Николай Николаевич инструктаж проводил. Не побрезговал, хоть и главный конструктор. Потом каждого перекрестил и самолеты тоже да всех нас благословил. Так и сказал: «С Богом!» Он ведь в семинарии учился. И отец у него священник. Так что не простой это самолет. А с «мессерами» еще встретимся, даже не сомневайся.
Наконец я рассмотрел истребитель со всех сторон, потрогал все, что можно было потрогать, обошел его кругом и спросил Игнатьева:
– А можно кабину посмотреть?
– Шустрый ты! Чего там смотреть? Давай уж сразу пару кругов над аэродромом сделай.
– Понятно…
Я вздохнул и побрел обратно в казарму.
– Обиделся? Ну и зря! Я не шучу, Стриж. Если ты с «ишаком» управляешься на «отлично», проблем не будет. Сам же спрашивал про управление. Вот и попробуй.
Я остановился.
– Вы серьезно?
– Только пошустрее. Пока Егоров спит. Ему нашего брата не понять. Рожденный ползать… А я уж тебе за техника подсоблю. Оружие с предохранителя не снимай. Еще разнесешь тут все.
И я попробовал!
Инструктаж занял пять минут. Еще столько же я просидел в кабине, привыкая к сектору газа, ручке и педалям.
А потом – рулежка и взлет!
Сказка это была, а не истребитель! Мечта!
Я выполнил две бочки, левый и правый виражи, сделал два круга над аэродромом и посадил самолет.
Взлет и посадка – легкие, без вибраций. Машина устойчивая, послушная. Любой троечник справился бы! Набор скорости и высоты – вообще фантастика! Вот на чем надо летать! Мне даже из кабины вылезать не хотелось.
– Мечта, а не машина, – сказал я Игнатьеву.
– Знаю. Но словам ты бы не поверил. Всегда лучше самому убедиться. Верно?
– Так точно!
– Летаешь ты здорово, даже не для первого раза.
– Спасибо.
Он посмотрел на моего «ишачка».
– А чего это у тебя, Стриж, кок не красный? Ты же вроде гвардеец…
– Гвардеец, да. Но ведь красный кок – это еще и приглашение к бою. А я…
– Что? – насторожился Игнатьев.
– …я еще никого не сбил, мне нечем хвастаться.
– Как это – никого не сбил? Почему? Ты же в гвардейском полку!
Я пожал плечами:
– Не довелось. Не сумел.
Голос Игнатьева зазвенел железом:
– А ты здесь ни при чем. Первого фрица тебе должны были на блюдечке ваши асы поднести. Мы со своими орлятами так и делали. Брали на «свободную охоту» и загоняли фрица прямо орленку на пулеметы. Это, Стриж, называется обучение на войне. Очень действенная штука. И нужная. А на тебя, стало быть, все плюнули? Не хотят время тратить?
Ну почему, почему он надо мной не смеялся? Мне было бы в тысячу раз легче! Я бы потом целый день радовался, что поднял настроение Герою Советского Союза. Но ему не смешно совсем!
К горлу подступил комок, дыхание перехватило…
– Наверное, бесполезно. Я водку пить не умею. И «мессеров» боюсь. Только Егорову не говорите.
Все, не выдержал я, разревелся. Каюк.
Игнатьев обнял меня и похлопал по спине.
– Боишься? Правильно делаешь. «Мессер» – не дрезина, он и убить может. А ты смелый парень. Признался. Я тоже их боюсь, да что толку? Воевать-то все равно кто-то должен. Не сажать же мамок и сестер в истребители? А даже если и посадить, сам-то где спрячешься? Под кровать залезешь? Там тоже страшно. И никаких шансов. Другое дело, когда у тебя под рукой пушки и реактивные снаряды. Тут с перепугу так жахнуть можно, что «мессер» твой на куски разлетится. Один, второй, третий, а потом потихоньку успокаиваешься и уже не страшно совсем.
Он снова похлопал меня по спине и отстранился.
Это говорил Герой Советского Союза! Он тоже боялся «мессеров»!
Но мне сказать было нечего. Я стоял, молчал и глотал слезы.
Игнатьев снова задержал взгляд на моем «ишачке», а потом посмотрел мне в глаза.
– У вас у всех коки красные. Ты один выделяешься. Обращаешь на себя внимание. Это и есть приглашение к бою. Покрась кок, Стриж. Дольше проживешь. Прощай!
В его словах уже не было доброты. Только горечь разочарования. Будто пожалел потраченного на меня времени.
Он похлопал свой самолет по крылу и совсем другим голосом позвал техника:
– Петрович!!! Подсоби…
Я отошел, проследил за его взлетом и побрел в казарму.
Ситуация повернулась с ног на голову, но так и осталась неразрешимой. Раньше я не красил кок по причине трусости, а теперь трусость говорила: «Покрась – и будешь казаться смелым!»
Нетушки, хватит! Пусть все будет, как есть. Не стал я нормальным летчиком, так и нечего краску переводить. Собьет меня фашист, увидит красный кок и подумает, что гвардейца-аса сбил. Так не пойдет. Много чести! Мальчишку ты сбил желторотого, шута полкового, у которого налет вместе с боевыми – сорок два часа. Не буду красить кок!
После разговора с Игнатьевым я весь день был сам не свой. С нашим братом иногда случается страшная вещь: смотришь товарищу в глаза и вдруг понимаешь, не летчик он уже, все, сломался. Почту в мирное время перевозить – и то доверить нельзя. Осталось ему только в тылу у станка стоять. Такого «товарища» и увидел во мне Игнатьев. По-другому я не мог объяснить его разочарование. Но чего он тогда со мной, как отец родной, возился?
Ночью мне приснился новый истребитель Поликарпова. Я сражался со звеном «фридрихов». Первого снизу подбил короткой очередью, второго сверху, с полупетли, потом пошел в лобовую атаку и выпустил залпом все эрэсы. Взрывы получились красивыми.
Страшно не было.
Утром я понял, что заболел новым истребителем. Это было совсем ни к чему, потому что летать все равно придется на «ишачке». Но ведь снам не прикажешь. Здесь даже комиссар бессилен.
И вот пожалуйста – лекция о любви к своему самолету. Это что же, Егоров у меня в мыслях копается?
За следующую неделю я прибавил к своему налету шесть часов. На боевые вылеты меня не брали, но разрешили мотать круги над аэродромом.
А потом к нам приехал Константин Симонов.
На этот раз политзанятие проходило не на травке, а в здании школы, переделанном под командный пункт. Егоров только и успел сказать: «Здравствуйте, товарищи летчики», как в дверь постучали, и на пороге появился старший батальонный комиссар.
– Позволите поприсутствовать военному корреспонденту? – спросил он с улыбкой. – Я хочу написать о летчиках-гвардейцах в «Красную Звезду».
Аккуратные усы, темные глаза, добрая улыбка. В правой руке он держал трубку, в левой – портфель. Подобное поведение было вопиющей наглостью. В комнате тут же повисла тишина. Новоявленный корреспондент, пользуясь моментом, поднес трубку ко рту и выдохнул дым в потолок.
Ну все, думаю, устроит тебе сейчас наш Егоров! Будет о чем в «Красную Звезду» написать! Вести себя научись для начала! Такое поведение в присутствии комиссара полка!
Сзади раздался выкрик: «Симонов», а потом на корреспондента набросились едва ли не всем летным составом. Это, конечно, было слишком. Наглецов надо учить, но группой на одного бросаться тоже не дело. Я встал, чтобы получше разглядеть несчастного, и вместо избиения увидел дружеские объятия. Но все сразу обнять новоприбывшего не могли, и народ терпеливо дожидался, когда более прыткие товарищи отойдут в сторонку. Комиссар полка, вместо того чтобы прекратить это безобразие, загадочно улыбался и терпеливо ждал своей очереди.
Позже я узнал, что многие наши летчики знали Симонова лично. Он ведь по всем фронтам ездил. Даже о Халхин-Голе писал. А комиссар полка просто обязан был знать в лицо автора «Жди меня».
– Товарищи! – сказал Егоров. – Давайте попросим Константина Симонова почитать нам свои стихи.
Два раза просить не пришлось.
Стихи вместо политзанятия? Это что-то новенькое.
Ну что ж, послушаем…
Я не сразу понял, что Симонов начал читать стихи. Мне казалось, он рассказывает нам о себе. Рассказывает просто, без поэтических украшений и комиссарской назидательности. Так травят байки у костра:
Я не смог дослушать этот стих до конца. Отвлекся. Мне сразу же вспомнились собственные кошмары. Только усну и вижу, как сверху на меня обрушивается «мессер». Я боялся посмотреть в глаза войне, и война приходила ко мне по ночам. Но Симонов-то про это откуда знает?
Правда, один раз удалось отбиться. На 185-м Поликарпова.
Симонов читал дальше. Про трусость, про подвиги, про войну, но разве все запомнишь? У меня комок к горлу подступил. Я как услышал про СЫНА АРТИЛЛЕРИСТА, так чуть на всю комнату не заревел. С трудом сдержался.
А Симонов продолжал:
Тут я заметил, что у наших гвардейцев тоже глаза на мокром месте.
А Симонов уже читал про любовь без амбаров и щекотки:
Егоров-то наш не своим делом все это время занимался, подумал я. Лучше бы он писал стихи, как Симонов, и потом зачитывал их нам на политзанятиях. Толку было бы больше. А то: летчик должен любить свою машину!Без тебя не разберемся!
Взвилась в небо зеленая ракета – сигнал на взлет дежурной паре. Где-то рядом с нашим аэродромом появились самолеты врага. Такой поэтический вечер испортили!
Когда я выбежал из КП, в небе уже было несколько зеленых ракет, значит, дело совсем плохо, и надо взлетать всем, кто может. С запада доносился протяжный гул моторов: бомбардировщики. Но солнце клонилось к земле, и я ничего не смог разглядеть. Техники уже стояли у самолетов, а вот летчиков я пока не видел. Под грохот зениток два «мига» выруливали на взлет.