Только бы их не разбомбили на аэродроме! Только бы успели подняться в небо!
Скорее всего будет маневренный бой, тогда и мой «ишачок» себя покажет!
Я взлетел, набрал высоту и сделал круг над аэродромом. Бомбардировщиков не было. Истребителей тоже: ни наших, ни вражеских.
Потом комполка пошутит: «Увидели Стрижа и сбежали». На самом деле они просто перестроились. Не ожидали зенитного огня.
С полосы один за другим поднимались «миги» и «лаги».
В этот раз я решил прямо посмотреть в глаза войне и честно встретиться с врагом лицом к лицу. Сколь можно быть наблюдателем?
Но стоило мне приблизиться к нашим самолетам, как бой уже заканчивался. Я метался от одной группы к другой и каждый раз опаздывал. «Ишачку» банально не хватало скорости. В очередной раз проследив за пикирующим «мессером» и увидев, как наши «миги» ложатся на обратный курс, я вдруг заметил далеко на западе черную точку. Все, прочь сомнения! Я развернул самолет и помчался на врага. «Точка» приближалась. Враг летел мне навстречу. Это не страшно: в лобовой атаке «ишачок» чувствует себя прекрасно. Мне ничего не грозит. Мотор убережет меня от пулеметных очередей. Вот я уже вижу очертания его самолета. Припадаю к коллиматорному прицелу. Ну же, подойди еще ближе. Еще! Вдруг мой противник делает вираж, и я вижу на голубых крыльях красные звезды. Одеревенелыми пальцами веду ручку влево и на себя. Ложусь на обратный курс.
Чуть не подбил комэска.
Он догоняет меня, пристраивается справа и показывает рукой в направлении аэродрома. Я киваю и держу указанный курс. Комэск идет сзади. Прикрывает. Или присматривает, чтобы я снова «геройствовать» не начал?
В очередной раз оборачиваюсь: нет комэска. А, вот он, мчится к россыпи черных точек. Зачем? Они же не на наш аэродром идут!
Сначала я решил полететь за ним, но потом одумался. Какой смысл? От меня толку немного. Лучше я догоню наших и позову помощь. Может, и успеют. Они же гвардейцы! Фашист никуда не денется.
Только вот пока я их догоню, помогать уже будет некому. Ситуация складывалась безвыходная. Надо действовать, а я все думаю. Наверное, это и есть трусость. Но и погибать просто так не хочется. И самолет терять – тоже.
Почему же больше никто не оглянется? Почему никто не летит мне навстречу? Гвардейцы! Ну ладно на моего «ишачка» никто радиостанцию не поставил. Зачем она шуту? Но у комэска-то радио есть! Неужели пулями повредили?
Определенно с этим думаньем надо заканчивать!
Нет, это будет не солнце (оно-то как раз впереди), а пылающий «миг-3». И меня сделают виноватым.
Вот ведь вспомнилось не к добру! Товарищ Симонов мне руки не подаст. И водку со мной пить не станет. Ну и не надо! Я вообще непьющий. А Егорову скажу, что ничего не видел. Дескать, погнался за врагом и не догнал!
Эх, Игнатьев-Игнатьев… Фрица, говоришь, на блюдечке подносят? Да тут их целый поднос: бери – не хочу!
Вот если бы у меня был 185-й с тремя синхронными ШВАКами (масса секундного залпа три с половиной килограмма!) плюс восемь эрэсов под крыльями, я бы долго не размышлял: сразу бы сектор газа вперед, а ручку повел вправо и на себя!
Видимо, я серьезно размечтался, потому что тело решило действовать: руки непроизвольно дернулись, и мой «ишачок» пошел на боевой разворот. После такого давать задний ход было бы очевидной трусостью. Что бы подумал обо мне товарищ Симонов? Какой бы стих обо мне написал? А Игнатьев?
Мне ничего не осталось, как следовать за мечтой. Лучше уж так, чем задыхаться от страха и ненависти к себе. Помечтаем напоследок!
Не знаю, почему меня потянуло на высоту, ведь можно было развернуться виражом. Наверное, я уже впал в эйфорию: выше, выше и выше! Оригинальный способ заглушить страх. Но вместо страха я заглушил мотор. На пяти тысячах он стал терять мощность, потом закашлялся и заглох. Этого следовало ожидать, но мы же размечтались о благословенном самолете с тремя синхронными ШВАКами! Об истребителе, который на шести тысячах делает семьсот километров в час! Правильно говорил Егоров: «Летчик должен любить СВОЙ самолет». Вот «ишачок» и отомстил. Теперь пока разгонишь винт пикированием, пока заведется мотор, комэска уже в живых не будет. А мститель из меня никакой.
Страх куда-то исчез, но появилась горечь предательства и обманутых надежд. «Ишачок» устремился вниз. Я закрыл глаза. Когда тебя на земле за человека не считают, это еще ничего. Но когда небо вот так в наглую предает и обманывает, – это уже слишком. Что же ты заглох, «ишачок»? Где же вы, мои ШВАКи? Где вы, семьсот километров в час?!
Двигатель снова закашлялся, задрожал, его тряхнуло в раме так, что я чуть не вылетел из кресла, а в следующий миг в кабине раздался вой, и меня прижало к спинке.
Я открыл глаза: истребитель мчался к земле на форсажных оборотах. Мне осталось только потянуть ручку на себя и нырнуть в облака.
Выныриваю из облаков прямо на четверку «юнкерсов» и два «фокера» сопровождения. Угол атаки – как на заказ.
Две коротких очереди – и «фокеры» отправляются в пламенное пикирование. На «юнкерсы» пришлось потратить все эрэсы. Теперь и комэску можно помочь. Вон он все крутится с четырьмя «мессерами». Уже с тремя: один ко мне мчится. Добро пожаловать в лобовую! Открываю огонь со ста метров. «Мессер» заваливается на крыло. Из-под капота – пламя. Кажется, еще винт отлетел. Оставшаяся тройка у меня как на ладони. Один пытается сделать вираж. Короткая очередь – и у него взрывается двигатель. Второй идет на вертикаль, подставляясь под мои пушки. Снова короткая очередь – хвост отделяется – и «мессер», кувыркаясь, падает.
Остался последний. Уходит пикированием. Пусть. Бомбардировщики сбиты, истребители вышли из боя: можно возвращаться. Комэск держит курс на аэродром, а я снова исчезаю в облаках. Я хочу подольше удержаться в небе, пока сон не закончился.
Движок слабеет, вот он перестал тянуть, вот закашлялся и содрогнулся в раме. Я закрываю глаза. Я готов проснуться.
Встряска – и снова гудит мотор.
Я открываю глаза, выныриваю из облаков и пытаюсь догнать комэска…
О, вечер геройской славы! Приятные, чертовски приятные ощущения. Теперь отец может мною гордиться. Я заявил командиру полка о девяти сбитых самолетах. Комэск подтвердил. Кстати, у него действительно пулей пробило радиостанцию.
На следующий день нас вместе с комэском и комполка вызвали в штаб дивизии. Даже «эмку» прислали специально по наши души. К этому времени я уже знал, что Земля подтвердила все сбитые мной самолеты. Думал, награждать будут.
Но нет…
– Присаживайтесь, товарищи гвардейцы, – сказал генерал-майор Сысоев и пододвинул каждому из нас свеженький номер «Красной Звезды». – Непростая ситуация с вами получается.
Смотрю – на первой же странице заголовок:
«И-185: БОЕВОЕ КРЕЩЕНИЕ, ИЛИ ДЕВЯТЬ САМОЛЕТОВ ЛЮФТВАФФЕ!»
Подпись: К. Симонов.
А генерал продолжает:
– Рядовой Стриженов, я очень подробно ознакомился с историей вашего вчерашнего полета, и все же кое-что мне бы хотелось уточнить. Вы на каком самолете летаете?
– На «и-шестнадцатом».
– То-то и оно. А про И-185 что-нибудь знаете?
– Я летал на нем несколько раз. Во сне.
– Замечательно! Все, больше вопросов не имею. Итак, товарищи гвардейцы, здравый смысл подсказывает, что или старший батальонный комиссар Симонов ошибся, или рядовой Стриженов по непонятным причинам вошел в преступный сговор с комэском, причем узнал даже то, что комэск знать не мог. Но это еще не все. Мы связались с 728-м гвардейским авиаполком в Старице. Именно там проходят испытания новые истребители Поликарпова. Вчера никаких вылетов на «сто восемьдесят пятых» не производилось. Но при этом у «образцового» в пушках осталось только пятая часть боекомплекта, а эрэсы вообще исчезли. Итак, здравый смысл подсказывает, что доблестные гвардейцы 728-го полка тоже врут. Вот вам объективные данные. Будем делать выводы? Да, кстати, чуть не забыл: еще нужно учесть, что рядовой Стриженов вернулся на аэродром с полным боекомплектом. Такая вот получается загадка. Есть что сказать?
Мы с комэском молчали, а комполка не выдержал:
– Попрошу учесть, товарищ генерал-майор, что девять сбитых самолетов все-таки имеются в наличии, а не являются выдумкой.
– Учтено. И четыре сбитых комэском тоже. Еще реплики будут?
Реплик не было.
– Товарищи, я в этой магии разбираться не хочу. Если девять самолетов люфтваффе сбиты вопреки здравому смыслу, то мне такой смысл не нужен. Мне нужно, чтобы самолеты врага продолжали падать. И если для этого рядовому Стриженову придется летать во сне хоть по двадцать часов в сутки, я готов дать ему официальное разрешение. Вы меня поняли?
– Так точно! – ответили мы хором.
– Тогда слушайте и запоминайте. Рядовой Стриженов совершил взлет на истребителе И-16, потом пересел на истребитель И-185, на котором учился летать во сне, подбил девять самолетов противника, снова пересел на И-16 и вернулся на аэродром. Где именно проходили пересадки – военная тайна. Вы меня поняли?
– Так все и было! – сказал я.
– Замечательно! Сбитые самолеты мы вам полностью подтверждаем. В наградных списках вы уже есть. Официально вы летаете только на И-16. В 728-й авиаполк будет отправлено распоряжение держать «образцовый» всегда в боевой готовности. Все «пересадки» – военная тайна. С вашим техником, гвардии лейтенантСтриженов, необходимые беседы уже проведены, но Бога ради, возвращаясь на аэродром, проверяйте боекомплект. Не пожалейте пару-тройку очередей по березкам.
Сохранить «военную тайну» мне не удалось. Во время очередной тревоги мой техник блаженно завопил:
– Пулеметы не заряжены!
– Это не имеет значения, – сказал я. – Убери колодки и от винта!
– Но какой смысл…
– От винта!!!
– Колодки убраны! Есть «от винта»!
А потом и вовсе никто не удивлялся, если слышал краем уха, как мой техник вопрошает: «Вам пушки-то заряжать или так «фридриха» воспитаете?» – «Заряжай-заряжай, – отвечал я. – Попробуем для начала по-хорошему».
Говорили же про Покрышкина, что он может летать на бревне! И тоже никто не удивлялся.
После 185-го я наконец-то почувствовал «ишачка», и мне уже не требовались метаморфозы, чтобы ринуться в бой. Я не боялся израсходовать боекомплект, встретив эскадрилью новеньких «фридрихов». Я знал: в нужный момент двигатель «ишачка» закашляет, содрогнется в раме и в следующее мгновение в моих руках окажется вся мощь лучшего истребителя Второй мировой войны.
Андрей Уланов
Долететь до облака
Тринадцать лет. Кино в Рязани,
Тапер с жестокою душой,
И на заштопанном экране
Страданья женщины чужой;
Погоня в Западной пустыне,
Калифорнийская гроза,
И погибавшей героини
Невероятные глаза.
– Из-за этих стихов тебя ковбоем прозвали? – помолчав, спросила девушка.
– Что? – парень на миг растерялся. – А-а… нет. Просто когда мы в Аджи-Кабуле машины получали, на моей ковбой был нарисован. В шляпе, с сигарой, револьвер дымится… ну и пошло-прилипло. А кто тебе рассказал?
– Марина из второй. Та, что с вашим Глинкой ходит.
– Со старшим или с младшим?
– Который «ДБ».
– Понятно…
– А кто этого ковбоя нарисовал? И зачем?
– Ну, мне-то не докладывали. Может, его спецом купили от какой-нибудь Мичиганьщины или где там эти ковбои водятся… Оклахомы, во! – вспомнил парень самое экзотическое, на его вкус, название. – Скинулись, значит, всем ихним колхозом, в смысле, ранчо и сказали: постройте на наши трудовые доллары самый лучший на свете истребитель, отправьте его в СССР, вручите там самому лучшему летчику, и пусть он бьет на нем фрицев так, чтобы самому фюреру каждый день с утра до ночи икалось.
– И как, многих уже сбил?
– Ну-у… – парень замялся, – …трех. – И, помявшись еще немного, тоном ниже добавил: – В группе.
К его радости, девушка то ли не расслышала последние слова, то ли не придала им особого значения. А и правда, с надеждой подумал он, с чего бы стрелку бомбардировщика разбираться во всех тонкостях истребительской «кухни». Ну, в группе, и что с того? Зато честно сказал, не накрутил – чужого не надо. А так… в бою был, стрелять – стрелял, даже видел, как попадал… вроде. В конце концов, когда одного «хейнкеля» всем звеном поливают, сам черт не разберет, чья пуля самая распоследняя и решающая. 111-й – зверюга живучая, его из одних пулеметов валить, семь потов сойдет…
Вслух он этого, понятное дело, ничего не сказал. Впрочем, ничего подобного девушка и не ждала.
– Скорей бы уже май, – мечтательно вздохнула она. – Чтобы зеленое все… и тепло.
– Ага, – поддакнул парень. – И чтобы вода теплая. Как раз немцев закончим с Тамани выбивать, а где Тамань, там и Крым. Если будем на Севастополь базироваться, ребята рассказывали – там от аэродрома до моря два шага.
– Да, хорошо бы… только если Крым возьмут, нас ведь наверняка сразу перебросят. Вас-то уж точно.
– Ну почему «сразу перебросят»? – возразил парень. – С Крыма ого-го как можно летать… до самой Румынии.
– Наверно.
– Вот. И нас – в сопровождении. Кому-то ведь нужно, – подвинувшись вплотную, он обнял девушку за плечо, – вас, таких красивых и замечательных, повсюду сопровождать.
– А еще могут в тыл отвести. – Девушка снова вздохнула. – Потери большие.
Парень промолчал.
В начале марта, когда их полк перебросили на фронт, в нем было три десятка самолетов – новеньких, только что полученных по «южному мосту» от союзников «кобр» и «киттихауков». Сейчас, месяцем позже, их осталось семнадцать. Впрочем, для полка, в котором почти половина летчиков шла в первый бой, это был еще очень и очень хороший счет. Особенно по сравнению с прошлыми годами, когда такие же полки за считаные недели выбивались немцами «под ноль».
– А знаешь, – с наигранной веселость предложил он. – Давай так: если сейчас не выйдет, после войны сюда приедем. Я буду в местной авиации летать, а ты свою археологию раскапывать в этом… ну как его… Гликогене. И купаться, купаться, купаться… потом загорать до черноты и опять в море.
– Эльтиген, – девушка негромко засмеялась. – Эльтиген, в переводе с татарского значит: «Край героев».
– А-а… ну, значит, стану героем.
– Ох, Пашка, какой же ты иногда смешной…
– Это хорошо или плохо?
– Хорошо, конечно же.
Девушка встала, одернула юбку.
– Уже уходишь? – расстроенно спросил парень.
– Да. Мне пора. Я же говорила, завтра с утра вылет. У тебя, кстати, тоже.
Он лежал, подложив под голову парашют, и смотрел в небо. Безоблачное. Тучи были на юго-востоке, лейтенант видел их там, наверху, делая круг перед заходом на посадку, но сюда они пока не добрались. Может, через пару часов дойдут, ветер подходящий. Если повезет, с надеждой подумал он, то и дождь на остаток дня зарядит. Поспать можно будет…
– Опять на форсаже гонял? – донеслось от самолета.
Павел не ответил. Не было ни сил, ни желания говорить… только лежать. Остатки воли уходили, чтобы держать глаза открытыми. Чуть ослабь контроль – и разом провалишься в сон, из которого выдернут минут через десять, и будет башка трещать, как от дрянной самогонки.
– Тебе-то хорошо, – продолжал бурчать техник. – Ты-то там себе гоняешь в свое удовольствие. А с меня Михайлов, если что, стружку спустит почище, чем с движка…
– Слышь, Валерьяныч, – окликнул техника сержант-вооруженец, на секунду отвлекшись от шаманства над крыльевым пулеметом. – Замолк бы ты.
– Я-то замолкну, – все так же ворчливо, но уже тоном ниже продолжил техник. – Замолкну. Только меня ж потом товарищ инженер за горло возьмет и нежно так, по-интелехентному спросит: «А скажи, Петр Валерьянович, отчего это у новехонькой машины ресурс двигла в нуль ушел? Корова его языком слизнула?»
– Угу, корова. – Сержант выразительно постучал пальцем по крылу, на котором отчетливо выделялись протянувшиеся от пулеметных стволов полосы копоти. – Проворная такая корова… «Мессер» называется.