Чуткие пальцы ученого нащупали то, что упустили – или побрезговали – найти полицейские. Михаил осторожно вытянул бурый от грязи пакетик, развернул. Красная, почти не тронутая временем книжица с серпом и молотом на гербе большевистской России.
Ахнул доктор Перов, но Михаил не услышал за собственным шумным сердцебиением. Документы! Да такие, от которых избавлялись тайно или жгли напоказ. Если окажется, что подлинные, то цены такому раритету еще не придумано.
– Кантор Яков Борисович, – прочитал Михаил.
Глянул на фотографию – совсем мальчишка, испуганный воробей со странной, давно забытой в этих местах формой головы и ушей.
– Знаете, герр Перофф, – признался Михаил севшим голосом, – думаю, Питерсбург здесь ни при чем. Возможно, это он, сотый поверженный враг. Белое пятно в биографии обер-лейтенанта Вильке. Неслыханная удача, неслыханная!
Яшка Кантор, летчик-истребитель, младший лейтенант, комсомолец, умирал каждую ночь с тех пор, как прибыл с большой земли защищать колыбель революции, город Ленинград, от немецко-фашистских гадов. Умирал от болезни стыдной и, главное, неизлечимой. Лучше бы сифилис, думал Яшка с высоты девятнадцати прожитых лет, так нет! Трусость! Позорная, до дрожи в пальцах и бурчания в животе боязнь войны.
Война для Яшки началась на год раньше, чем для остальных. Папа, всесоюзной известности куплетист, имел ценное качество, не утраченное при переезде из Одессы в Москву – чутье на погромы. Будет война, сказал он в мае сорокового года, когда газеты злорадно сообщили о крахе англо-французской обороны под напором германских войск. Нужно пристроить Яшу, отозвалась мама. Стали думать и осторожно советоваться.
Известный летчик Н., папин хороший знакомый, поменявший в испанских событиях ногу на орден Красного Знамени, в то время пошел на взлет на штабной работе. За рюмкой чаю разъяснил он Яшкиному папе нехитрую арифметику. Парень молодой, один сын в семье, мать беспокоится, это понятно. Как сделать, чтобы и парня сохранить и Родине помочь, в силу невеликих возможностей интеллигентного мальчика? Отдай его в авиационное, на истребителя. Не пехотная, чай, казарма. Истребитель по военному времени не только на фронте нужен, а, допустим, в системе ПВО большого города, той же Москвы. Соображаешь? Опять же профессия не шибко опасная. Это не в штыковую идти, по статистике половина истребителей в бою вообще не бывает, только бензин переводит. Конечно, случись у папы знакомый моряк, идти бы Яшке во флот, но случился летчик, и вот оно, Ейское авиационное училище, здравия желаю.
Летать Яшке понравилось, на удивление захватывающим оказался процесс. Неплохой глазомер и врожденная наблюдательность помогали в стрельбах, по какому делу стал Яшка первым на курсе. Учеба, рассчитанная на рабоче-крестьянский элемент, давалась бывшему отличнику и вовсе легко. Только изматывающий страх подкарауливал курсанта Кантора перед отбоем, ждал, когда отступят дневные заботы. Впечатлительный мальчик, как говорила в другой жизни мама, жадной губкой впитал родительские страхи: и почти забытый одесских погромов, и вновь обретенный московских арестов, и совсем свежий близкой войны.
Яшка лежал под казенным одеялом и мечтал, чтобы пронесло. Ничего не надо, пусть только пронесет! Пусть товарищ Н. не забудет обещания и возьмет Яшку к себе, лучше в штаб, но и обустроенный московский аэродром тоже подойдет. За это Яшка многим был готов пожертвовать. Вот сказали бы – пусть у тебя не будет ног, только б не было войны – и Яшка согласился бы. Что ноги, даже глаз не жалко! Но ни языческие жертвы, ни мамина, из непонятных слов, молитва, ни правильная комсомольская линия не помогали, на занятиях уже открыто говорили, что придется воевать.
Получилось же совсем неудачно. Перед войной товарищ Берия выкосил авиационную верхушку под корень, как не оправдавшую доверия. Известный летчик Н. заскрипел протезом сначала в тюрьму, потом к стенке. ВВС РККА стали спешно реформировать, но к июню 1941-го ничего толком не успели, а в июле уже и реформировать немного осталось. Тысячи самолетов будто бог прибрал особым распоряжением, иначе куда они делись? Не наган и не пулемет даже, тонна-две дюраля, такую махину сжечь – это постараться надо. Яшка гнал от себя крамольную мысль, что побросали и задали драпу. Не то чтобы осуждал, он драпачей ой как понимал. Но кто воевать будет? Вопрос не риторический при Яшкиных-то ярко выраженных семитских чертах лица. Ох, мать, и спать хочется, и Родину жалко!
После июня из училища брали в строй только добровольцев, но к осени, видать, совсем прижало, и в декабре сорок первого сделали досрочный выпуск. Папа писал, к кому и как нужно обратиться, но Яшка не решился. Остаться в училище, ловить понимающие взгляды, слышать шепоток за спиной ему оказалось не под силу. Яшка летел транспортным самолетом на Ленинградский фронт в рядовой истребительный авиаполк с несчастливым номером тринадцать и, не стесняясь, плакал от презрения к себе. Характера не хватило даже спасти свою никчемную жизнь.
Вторая эскадрилья 13-го ИАП базировалась на полевом аэродроме близ деревни Камышовка. Пополнение встречал командир эскадрильи, товарищ капитан Голубков, лично. Уверенным шагом обошел строй, поздоровался с каждым за руку. Яша смотрел на него – молодой мужик, двадцать пять, не больше, в залихватски сдвинутой на затылок ушанке, и настроение Яшкино падало, хотя казалось – куда больше? Нехороший взгляд оказался у товарища Голубкова, хищный, бойцовый. Этот драпать не будет и тебе не даст. И правда, оказалось, что Голубков имеет девятнадцать личных побед и еще сколько-то в группе.
Тем же днем новичков облетали, даже провели контрольные стрельбы по конусу, каковой оказался в загашнике у запасливого комэска. Результаты сталинские соколы показали, прямо скажем, не ахти. Яшка неожиданно оказался лучшим, впрочем, и налет имел больше других, аж тридцать шесть часов.
– Целкий! – одобрил Голубков Яшкину стрельбу. – И петлю крутишь хорошо. Возьму к себе ведомым, – и забуравил оценивающим взглядом.
Яшка, честно сказать, чуть не обделался от оказанной чести, так в животе засосало. С Голубковым летать, оно, конечно, почетно, но подштанников не напасешься. Яшке бы командира поспокойнее. А комэск, зараза, улыбается в тридцать два белейших зуба и будто мысли читает:
– Не робей, лейтенант, все по первости штаны марают.
В первые дни новичков на вылеты не брали, учили. Капитан Голубков поражал уверенностью и знаниями, рассказывал много такого, о чем в училище не говорили.
– Немца бояться не нужно. Но и пренебрегать – боженька упаси! Врага нужно что? – комэск воздевал палец к верхней полусфере. – Правильно, уважать. И бить, чтобы ему мало не показалось. Лучше, если при этом ты сам останешься в живых, потому что немца много, а умников на пулю лезть… тоже, в общем, встречаются.
Говорил капитан правильным языком, но иногда проскакивали деревенские интонации, вроде километров с ударением на «о».
– Полк имеет на вооружении истребители И-16 тип 24 конструкции товарища Поликарпова.
«Ишак», «ишачок» в летчицком просторечье. Машина известная, пилотами, не безусловно, правда, любимая, но устаревшая в сравнении с немецкими.
– Наш главный враг – «мессершмитт-109», модификации Эф. Прямо скажу, воевать на «ишаке» шестнадцатом с «мессером» затруднительно. Немец имеет преимущество в скорости на сто километров, то есть догонит тебя как стоячего. Ты уклониться от боя не можешь, а он как захочет.
– У «мессера» главное оружие – мотор «Даймлер-Бенц», мощный, зараза, и надежный. Имеется режим форсажа, если видишь от «мессера» черный выхлоп, не думай, что ты его сбил, это он тебе ручкой делает. Пушка у «мессера» одна, но не в крыле, а в развале цилиндров, стреляет через втулку винта. Пушка у немца, как это самое – прямо между ног торчит, и целиться ему сподручнее. Рация есть на всех машинах и далеко берет. Потому запомни: немец всегда может позвать подмогу.
Кто-то из молодых заикнулся о новых самолетах, чем расстроил Голубкова до художественного мата.
– Некоторые товарищи проводят вредную теорийку, что, мол, с немцем ни при каких условиях не совладать. Так вот, разрешите вам доложить, товарищи молодые летчики, это чистая ерунда! Родина вручила вам оружие, и ваша первоочередная задача научиться немца этим оружием бить.
Дальше молодым пилотам излагались основы выживания.
– Немец боя не любит. Парадокс? – комэск со вкусом выговаривал красивое слово. – Нет! У немца для боя скорость большая, а маневренность слабая. «Ишак» на горизонтали «мессера» урезает. Маневренность «ишачка» как раз от его неустойчивости. Твоя первая задача – навязать немцу бой на горизонтали. У немца – от такого боя уйти. Он и уходит, когда может, у него свои сто километров в запасе. Ну, а нам другого пока не надо, наша главная задача не с немцами хороводы водить, а дать штурмовикам отбомбиться. И мы свою задачу выполняем, за что полк имеет благодарности от командования. От себя так скажу, если какая…дь начнет из строя рыпаться немцев сбивать, лично буду чистить наружность. Если, конечно, такому повезет вернуться.
Наконец начались вылеты, Яшка даже обрадовался, так измотало его ожидание. Перед вылетом Голубков поставил задачу:
– Держи меня за хвост. Оторвешься – пеняй на себя, обратно можешь не долететь.
Яшка висел на хвосте у комэска, как приклеенный, не глядя по сторонам – какой там бой! На скорости четыреста километров в час это оказалось совсем не просто, чуть ошибся, и ведущий выскочит из поля зрения, ищи его потом, небо большое. Половина новичков таки оторвалась и возвращалась на аэродром бестолковым гуртом.
– И что я не немец?! – в сердцах пожалел Голубков. – Я бы вас, орлов щипанных, до последнего положил.
Яшку похвалил:
– Молодцом! Чуть хвоста мне не отпилил. Если пяток раз удержишься, начнем смотреть по сторонам.
Начали.
– Башкой верти! – орал Голубков по рации, и Яшка вертел, аж шея хрустела. Смотреть приходилось во все стороны разом и еще успевать в верх и почти закрытый капотом и плоскостями низ. Другой самолет, если удавалось его заметить, казался мушиной точкой на стекле, маленький и неприметный, но стоило отвернуться, как он чертовым промыслом оказывался рядом. Слава богу, на немцев еще не нарывались, только однажды комэск вдруг довернул в сторону, и застучали пулеметы.
– Это ж «чайка», – оправдывался потом Яшка.
– «Чайка», да не наша, – сквозь зубы цедил Голубков. – На опознавательные знаки за тебя Пушкин смотреть будет?
«Чайка» оказалась финской, трофейной, еще с кампании сорокового года. Финны бились отчаянно, свастики у них были синие, но злость на русских черная. Голубков финнов числил не хуже немцев, одно хорошо, «мессеров» у них было мало, больше трофейных «чаек», «ишаков» и бестолковых английских «харрикейнов».
Немцев Яшка увидел через неделю пребывания на фронте. Три пары истребителей, в их числе Голубков и Яшка, ушли на облет линии фронта и перехватили четверку немецких бомбардировщиков «юнкерс-87», прозванных за неубирающееся шасси «лаптежниками». Добыча лакомая! Пока остальные завязали бой с «мессершмиттами» сопровождения, Голубков с ведомым закрутили петли вокруг бомбовозов. «Юнкерсы» отстреливались, на первом заходе Яшка увидел, как суетливо заплясал венчик огня за кормовой пулеметной турелью. Яшка тоже нажал гашетку, но попал ли, не попал – не рассмотрел, проскочил вперед. На втором заходе немецкий пулемет молчал, Голубков зацепил-таки стрелка, да и «лаптежник» уже чихал дымом и заваливался на крыло. Яшка с замиранием сердца следил за падающим врагом и поверить не мог – это что, он, Яшка Кантор, только что сбил такой большой и грозный самолет?!
Из кабины «юнкерса» вывалился маленький и смешной издали человечек, сначала камнем пошел вниз, но сразу же дернулся и повис под распахнувшимся куполом. Раскрывать парашют было ошибкой («у земли», учил Голубков). Сбоку тут же вынырнул «ишачок» и расстрелял парашютиста. Яшка очнулся и завертел головой – командира поблизости не было…
– Так и надо! – гремел Голубков про расстрелянного немца, когда Яшка в одиночестве вернулся на аэродром. – Не в мушкетеров играем! Самолет немцы другой склепают, а сучат пусть-ка нарожают сперва.
За потерю ведущего Яшка получил по самое невозможно.
– Куда ты должен смотреть?! За мной или как немец падает? Знаешь ли ты, товарищ Кантор, сколько пилотов получше тебя голову сложили, пока следили не за боем, а за сбитым врагом?
Но пуще всего досталось за просьбу выдать бланки документов на сбитый самолет. Яшка понимал, что это не его, а групповая победа, и ожидал, что документы заполнит Голубков, но тот ограничился занесением в журнал боевых действий.
– Документ тебе? Что ж, заполняй, – Голубков потряс перед Яшкином носом папкой. – Не забудь указать заводской номер «лаптежника», координаты падения и двух свидетелей из наземных войск.
– Он же у немцев упал, – автоматически поправил Яшка и прикусил язык. Голубков издевался долго и со вкусом, предложил даже отправить Яшку с разведчиками за линию фронта. Потом обнадежил:
– Не горюй, лейтенант. Наступать будем, найдем и запишем. А сейчас лучше о деле думай.
Яшка ушел от комэска подавленный. Кроме прочего, за сбитый самолет полагалась денежная премия, тысяча рублей, что было бы совсем не лишним для мамы в эвакуации, в далекой голодной Алма-Ате.
Потянулись дни, Яшка разменял в полку первый месяц, но врага видел редко и еще реже стрелял, чему был, если откровенно, только рад. Немцы воевали профессионально, этого не отнимешь, но геройствовать вовсе не рвались. При встрече с превосходящим врагом «ишаки» выстраивались в круг, где сосед защищал соседа, и немцы отступали, не могли разорвать строй. Они вообще предпочитали уйти, если обстановка складывалась неблагоприятно, берегли пилотов, при этом могли бросить почти исправную машину. Немцы работали, вдумчиво или азартно, но именно работали. Будто землю пахали.
Яшкин страх спрятался и хорошо замаскировался, но никуда не пропал. Наоборот, к страху перед врагом добавился еще больший страх подвести своих в ответственный момент. Яшке теперь каждую ночь бывали сны, странные и яркие. Ему снилось, что он бросил товарища Голубкова, сбежал, не прикрыл командира. И от этого все, абсолютно все пропало…
Злополучным мартовским утром Яшкина вторая эскадрилья вылетела на перехват бомбардировщиков. Врага по ориентировкам постов ВНОС нашли быстро:
– Вижу четыре «юнкерса»! – доложил авангард.
Яшка тоже разглядел неясные силуэты с раскоряченными лапами шасси – «лаптежники»! Идут на приличной высоте, медленно, видимо, перегруженные бомбами. Нагло идут, открытые для удара и снизу, и сверху.
Истребители стали выходить на цель, а «юнкерсы» выполнили какой-то странный маневр, который только приблизил их к перехватчикам. Яшку вдруг захватило острое предчувствие чего-то нехорошего. Не должно так быть, что-то неправильно.
Голубков понял первым.
– «Мессеры»! – дурной выкрик комэска прорвался сквозь помехи.
Яшку замутило, он уже и сам видел, как быстро втянулись шасси вражеских самолетов, как струями рванул от них черный выхлоп, как заплясали язычки пушечного огня перед винтами.
Немецкий клин на форсаже рассек строй второй эскадрильи. Разом, не успев сделать и выстрела, вспыхнули четыре «ишака».
Голубков, не отвлекаясь на литературную лексику, короткими односложными командами пытался собрать рассеянные истребители, но следом за приманкой, от солнца, незаметная и незамеченная ударила немецкая засада, еще четыре «мессершмитта». Три «ишака», разрезанные в упор очередями машиненган, развалились в воздухе, и началось избиение.
Истребитель Голубкова крутился, как карась на сковородке, Яшка не смог удержаться за ним и в какой-то момент остался один. Хищные «мессеры» ходили вокруг, как акулы среди стаи уставших тюленей. Заход парой на одного – и очередной «ишачок» загорался. Яшка, да и не только он, в панике забыл все наставления и давил, давил на акселератор в бесполезной попытке убежать. Немцы без труда догоняли, выпускали экономно очередь за очередью, только пули стучали в бронеспинку.