Следующие несколько недель я помню смутно. Каждое утро я просыпалась незадолго до восхода и, лежа в постели, пока за окном разгорался свет, пыталась измыслить хоть какой-нибудь путь к бегству. Каждое утро, так ничего и не придумав, я тащила поднос с завтраком в библиотеку, а Дракон творил вместе со мною новое заклинание. Если мне не удавалось выглядеть достаточно пристойно, на его взгляд – а обычно не удавалось, – сперва он налагал на меня «ванасталем», а поверх него – второе. Все мои домотканые платья исчезали одно за другим; а всю спальню загромоздили неподъемные затейливые наряды, точно маленькие холмики – такие тяжелые благодаря парче и вышивке, что стояли стоймя сами собою, даже когда меня внутри не было. Ложась спать, я с трудом выбиралась из-под этих юбок, а чудовищные костяные корсеты сдавливали грудь, не давая дышать.
Болезненный туман так и не расступался. Каждое утро, совершенно разбитая, я кое-как доползала до своей спальни. Наверное, обед Дракон стряпал себе сам, потому что я-то точно ничего для него не делала. Я беспомощно лежала на постели до самого ужина, а тогда обычно находила в себе силы доковылять вниз и сготовить что-нибудь попроще. Вынуждал меня скорее собственный голод, нежели забота о нуждах хозяина.
А хуже всего было непонимание: зачем он так меня использует? Ночью, перед тем как погрузиться в сон, я прокручивала в голове все самые страшные сказки и предания о вампирах и инкубах, которые выпивают из девушек жизнь, и в ужасе клялась, что утром непременно найду выход. И, разумеется, выхода я так и не нашла. Утешалась я только тем, что я не первая. Я твердила себе: то же самое он проделывал со всеми девушками до меня, и они это как-то пережили. Утешение было не ахти какое: десять лет представлялись мне вечностью. Но я жадно цеплялась за любую мысль, которая могла бы хоть немного облегчить мои страдания.
От самого Дракона утешения ждать не приходилось. Он раздражался при виде меня, стоило мне только переступить порог библиотеки – раздражался даже в те редкие дни, когда мне удавалось-таки в кои-то веки выглядеть опрятно. Как будто это я приходила злить и отвлекать его, а не он мучил меня и использовал в своих целях! А когда он заканчивал творить магию через меня и я оставалась лежать на полу, смятая и раздавленная, он хмурился и называл меня бездарью.
Однажды я попыталась вообще не попадаться ему на глаза: я подумала, если принести ему завтрак пораньше, может, он про меня позабудет до следующего дня. Я накрыла завтрак с рассветом, и убежала прочь, и забилась в уголок в недрах кухни. Но ровно в семь один из этих его туманных жгутиков – мне случалось видеть, как такие скользят над Веретенкой в сторону Чащи, – проплыл вниз по лестнице. Только теперь я рассмотрела его поближе: ни дать ни взять уродливый мыльный пузырь, зыбкий, изменчивый, почти невидимый – до тех пор, пока радужной пленки не коснется луч света. Сгусток тумана обшарил все углы и наконец добрался до меня и настойчиво завис у моих колен. Я подняла взгляд – в пузыре отражались призрачные очертания моего лица. Я неохотно встала и последовала за туманным клочком наверх, в библиотеку. Дракон отложил книгу и негодующе воззрился на меня.
– Я был бы просто счастлив избавиться от сомнительного удовольствия наблюдать, как ты барахтаешься на полу точно полудохлый угорь от самого пустячного заговора! – рявкнул он. – Но мы уже наблюдали последствия того, что будет, если предоставить тебя самой себе. Ну что, сильно ли ты сегодня изгваздалась?
Я отчаянно пыталась выглядеть поопрятнее, чтобы избежать хотя бы первого заклинания. Сегодня я посадила на платье всего-то пятно-другое, пока стряпала завтрак, да еще маслом капнула. Я загодя подвернула юбку так, чтобы это все не бросалось в глаза. Но Дракон все равно глядел на меня с отвращением: я проследила направление его взгляда и, к вящему моему ужасу, обнаружила: пока я пряталась в глубине кухни, я, по-видимому, подцепила паутину – единственную в башне, не иначе! – и теперь эта паутина свисала с моей юбки как невесомая драная вуаль.
– Ванасталем, – покорно и отрешенно повторила я вместе с ним. Над полом всколыхнулась неописуемо роскошная волна оранжево-желтого шелка и захлестнула меня – так листья опадают на тропу по осени. Я зашаталась, тяжело дыша, а Дракон снова сел в кресло.
– Так, а теперь… – промолвил он. Загодя Дракон выложил на стол кипу книг; теперь он толкнул стопку, и тома рассыпались как попало. – Чтобы разложить их по порядку: дарендетал.
И Дракон указал рукою на стол.
– Дарендетал, – пробормотала я вместе с ним, и заклинание, сдавив мне горло, прорвалось наружу. Книги на столе дрогнули, одна за другой приподнялись в воздух и, вращаясь, легли на место – точно какие-то нездешние изукрашенные драгоценными камнями птицы в красных, и желтых, и синих, и коричневых обложках.
На сей раз на пол я не рухнула, только покрепче вцепилась обеими руками в край стола и привалилась к нему. Дракон, хмурясь, разглядывал стопку.
– Что за идиотизм?! – воскликнул он. – Вообще никакого порядка: ты только посмотри.
Я пригляделась к книгам. Они сложились в довольно аккуратную стопку, причем обложки одинаковых цветов оказались рядом.
– По цвету?! – возвысил голос Дракон. – Ты разложила их по цвету?! Ты… – Он так на меня разозлился, словно это я была во всем виновата. Может, пока он вытягивал из меня силу для своей магии, я ненароком на нее повлияла? – Ох, да убирайся! – рявкнул он.
И я убежала прочь, мстительно ликуя про себя: о, неужели мне и впрямь удалось как-то подпортить его магию? Так ему и надо!
Мне пришлось остановиться на середине лестницы, чтобы перевести дыхание, – корсет немилосердно стискивал ребра. Но, отдышавшись, я вдруг осознала, что я не ползу. Да, я ощущала усталость, но болезненный туман не сгустился. Мне даже удалось подняться до самого верхнего этажа, нигде не задерживаясь более, и хотя я рухнула на постель и продремала полдня, по крайней мере я уже не ощущала себя никчемной шелухой.
С каждой новой неделей туман развеивался все больше и больше, как будто постоянные упражнения укрепляли меня, придавая сил выдержать все то, что Дракон со мною проделывал. Наши занятия понемногу становились… нет, не приятными, но менее жуткими; они свелись к утомительной работе – вроде как надраивать горшки в холодной воде. Я снова стала спать по ночам и постепенно воспрянула духом. С каждым днем я чувствовала себя все лучше – и злилась все больше.
Я так и не научилась снова надевать эти дурацкие платья нормальным способом – я пыталась, но даже дотянуться не могла до пуговок и завязок на спине. Обычно мне приходилось разрывать наряды по шву и мять юбки только для того, чтобы перед сном из них выкарабкаться. Так что каждый вечер я бросала очередное платье поверх огромной кучи в углу и каждое утро надевала новое домотканое платьице и пыталась его по возможности не запачкать, и раз в несколько дней Дракон терял терпение, глядя на мой неряшливый вид, и преображал и его тоже. И вот наконец осталось всего одно домотканое платье.
Я держала в руках это последнее платье из простой некрашеной шерсти так, словно цеплялась за спасительную веревку. Внезапно взбунтовавшись, я отложила его на постель и влезла в зеленое и золотисто-коричневое.
Застегнуть пуговки на спине я не сумела: просто взяла длинное покрывало от тиары, дважды обмотала его вокруг талии и завязала на узел – ну, платье кое-как держится, не сваливается, и на том спасибо! – и сошла вниз в кухню. На сей раз я даже не следила за тем, чтобы не запачкаться. Я отнесла поднос в библиотеку, вызывающе обляпанная яйцом, сальным жиром и забрызганная чаем, со спутанными волосами: ни дать ни взять ополоумевшая дворянка сбежала в лес прямо с бала.
Разумеется, долго это безобразие не продлилось. Как только я озлобленно произнесла «ванасталем» вместе с Драконом, его магия охватила меня, стерла все пятна, впихнула меня обратно в корсет, уложила волосы в сложную прическу – и я снова выглядела точь-в-точь как куколка для какой-нибудь маленькой принцессы.
Но в то утро я почувствовала себя счастливее, чем за все предыдущие недели; вот так я с тех пор внутренне протестовала против Драконовой власти. Мне было приятно злить его своим видом, и всякий раз он вознаграждал меня с лихвой, недоуменно хмурясь.
– И как ты только умудряешься, скажи на милость? – спросил он меня однажды чуть ли не восхищенно. В тот день в волосах у меня застрял комок рисового пудинга, – я случайно задела ложку локтем, и пудинг взлетел в воздух, – а по лифу прелестного кремового платья расползался красный потек варенья.
Последнее домотканое платьице я хранила в комоде. Всякий день, после того как истязания заканчивались, я поднималась наверх. Стаскивала с себя бальный наряд, сдергивала с головы все эти сеточки и тиары, расшвыривала драгоценные булавки по полу и надевала мягкий поношенный летник и домотканую сорочку: их я стирала и чистила вручную. А потом спускалась в кухню, ставила в печь хлеб для себя и, пока он пекся, отдыхала у теплого очага – и мне дела не было до того, что юбка малость запачкалась в золе и муке.
У меня снова достало сил для скуки. О том, чтобы одолжить в библиотеке какую-нибудь книгу, я уже и не помышляла. Вместо того я взялась за иголку, хотя шить терпеть не могла. Если каждое утро из меня досуха выжимают все силы, создавая очередное платье, так почему бы мне не порвать их по швам и не переделать на что-нибудь менее бесполезное: скажем, на простыни или платки?
В сундуке в моей комнате хранилась корзинка для шитья; до сих пор я к ней не притрагивалась, ведь чинить в замке было нечего, кроме моих собственных платьев, а их я до сегодняшнего дня назло всем так и бросала разорванными в угол. Теперь я открыла корзинку – и обнаружила внутри клочок бумаги, исписанный огрызком угольного карандаша, почерком моей неведомой подруги с кухни.
«Ты боишься; не бойся! Он тебя не тронет. Ему от тебя только и надо, чтоб ты красиво выглядела. Ему в голову не придет что-то тебе подарить, но ты можешь взять любое роскошное платье в гостевых покоях и перешить для себя. Когда он призовет тебя, спой ему или расскажи что-нибудь занятное. Ему нужно общество, да и то изредка и ненадолго; приноси ему поесть, избегай его по возможности, и ничего другого он не попросит».
Этому совету цены бы не было, если бы я только открыла корзинку для шитья в первый же вечер. А теперь я застыла на месте, сжимая в руке записку и вся дрожа при воспоминании о его голосе, что накладывался на мой, дрожащий и срывающийся, и вытягивал из меня заклинания и силу, и драпировал меня в шелка и бархат. Я ошиблась. Ничего подобного с другими девушками он не проделывал.
Глава 3
Всю ночь я пролежала в постели без сна, свернувшись клубочком, снова во власти беспросветного отчаяния. Но выбраться из башни отнюдь не стало проще только потому, что мне захотелось этого еще сильнее. Следующим утром я вышла-таки к главным вратам и впервые попыталась приподнять громадный засов – жалкие потуги, что и говорить! Конечно же, я его и на четверть дюйма не смогла сдвинуть.
Внизу в чулане, вооружившись кастрюлей с длинной ручкой в качестве рычага, я поддела тяжелую железную крышку помойной ямы и заглянула внутрь. Глубоко внизу мерцало пламя; нет, этим путем не сбежишь. Я с трудом задвинула железную крышку на место, а затем прощупала все стены, все темные углы, в поисках хоть какой-нибудь дыры или лазейки. Но ничего так и не нашла. А на лестнице за моей спиною уже занималось утро и разливался непрошеный золотой свет. Пора было готовить завтрак – и тащить поднос наверх, навстречу моей судьбе.
Выкладывая на поднос снедь – тарелку с яйцами, гренки и варенья, я несколько раз оглянулась на длинный, поблескивающий сталью мясницкий нож, что торчал рукоятью ко мне из деревянной колоды. Я рубила им мясо; я знала, какой он острый. Мои родители каждый год откармливали свинью; я помогала при забое – подставляла ведро и собирала в него свиную кровь; но сама мысль о том, чтобы воткнуть нож в человека – это же совсем другое, такое даже вообразить невозможно. Так что воображению я воли давать не стала. Просто положила нож на поднос и поднялась наверх.
Я вошла в библиотеку. Дракон стоял у окна спиной ко мне, плечи его словно одеревенели от раздражения. Я машинально расставила на столе тарелки и блюда, одно за другим, пока не остался только поднос – точнее, поднос и нож. Платье мое было все забрызгано яйцом и овсянкой; вот сейчас он наверняка скажет…
– Заканчивай с этим, – приказал Дракон, – и ступай наверх.
– Что? – непонимающе откликнулась я. Нож по-прежнему лежал под салфеткой, вытесняя все прочие мысли. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать: на сегодня я помилована.
– Ты что, оглохла ни с того ни с сего?! – рявкнул Дракон. – Хватит с тарелками возиться, пошла отсюда. И сиди у себя в комнате, пока я тебя снова не позову.
Мое измятое платье было все в пятнах, все ленты спутались, но Дракон даже не обернулся взглянуть на меня. Я подхватила поднос и кинулась прочь из библиотеки – дважды повторять нужды не было. Я взбежала вверх по лестнице – точно взлетела на крыльях, в кои-то веки не ощущая кошмарной усталости, что тянула меня к земле. Я ворвалась к себе, захлопнула дверь, содрала с себя всю шелковую мишуру, переоделась в домотканое и рухнула на постель, облегченно обхватив себя руками, точно ребенок, избежавший порки.
И тут взгляд мой упал на оставленный на полу поднос – и на поблескивающий нож. Ох, что я за дура, как мне вообще такое в голову пришло! Он же мой господин; если по какой-то чудовищной случайности я бы и впрямь его убила, меня бы наверняка предали казни, да и родителей моих заодно. Убийство – это не путь к спасению. Уж лучше тогда взять да из окна выброситься.
Я даже оборотилась и с тоской посмотрела в окно. Тут-то я и увидела причину Драконова недовольства. Над дорогой клубилось облако пыли – неуклонно приближаясь к башне. И нет, это была не телега, но огромная крытая повозка: целый домик на колесах, запряженный взмокшими лошадьми. Перед кучером ехали двое конников, оба в серых и ярко-зеленых кунтушах. Еще четверо всадников в таких же кунтушах скакали сзади.
Повозка подкатила к главным вратам, на ней красовался зеленый герб – многоголовое чудовище. Верховой эскорт спешился; все засуетились, забегали. То-то они отпрянули, когда башенные врата легко распахнулись – эти гигантские створки, которые я и сдвинуть-то не могла. Вытянув шею, я поглядела вниз: Дракон прошел сквозь двери и встал на пороге – один.
Из недр повозки, пригнувшись, выбрался человек: статный, златоволосый, широкоплечий, в длинном плаще все того же ярко-зеленого цвета. Подножку опустили, гость спрыгнул по ступенькам, одной рукой взялся за меч – еще один слуга подал ему клинок на вытянутых ладонях – и быстро и решительно прошел между своими людьми к дверям, на ходу пристегивая меч.
– Терпеть не могу карет, они похуже химер будут, – заявил он Дракону, да так громко и отчетливо, что даже я расслышала: его голос донесся до моего окна, перекрывая всхрапывание лошадей и перестук копыт. – Неделю в ней просидел безвылазно точно в ящике. Отчего ты при дворе не бываешь?
– Молю простить меня, ваше высочество, – холодно отозвался Дракон. – Мои обязанности здесь поглощают все мое время.
К тому времени я высунулась из окна так далеко, что того и гляди могла выпасть. Все мои страхи и горести разом позабылись. У короля Польнии было два сына, но наследный принц Сигмунд был всего-то-навсего разумным молодым человеком. Он получил превосходное образование, женился на дочке какого-то там владетельного графа с Севера, тем самым добыв для страны могучего союзника и морской порт. Он уже и наследника родил: мальчика и еще девочку, про запас; он считался превосходным администратором и конечно же станет превосходным королем, и никому до него дела не было.
А вот принц Марек радовал не в пример больше. Я слыхала никак не меньше дюжины историй и песен о том, как он сразил Вандалусскую Гидру; и все они звучали по-разному, и все были правдой до последнего слова – я в этом ни минуты не сомневалась. А еще принц Марек зарубил по меньшей мере трех-четырех, а не то так девятерых великанов в последней войне с Росией. А однажды он даже выехал на бой с самым настоящим драконом, вот только оказалось, что на самом деле крестьяне врали, будто на них нападает дракон, и прятали овец, которых дракон якобы сожрал; просто налоги платить не хотели. И Марек даже не приказал предать их казни, но строго отчитал их господина за то, что тот обложил подданных непосильными поборами.