Как бы там ни было, Пётр в разговоре со мной иной раз жаловался: к нему в гости Соболевы ходят, а к себе не приглашают. Раз в год, не больше, Стёпа с Наташей продолжали посещать его, – наверное, чтобы оставаться в курсе событий, узнавать какие-то новости из жизни общих знакомых; наконец, было просто удобно увидеть всех сразу, собранных вместе, вживую, не по слухам, чтобы подвести некоторые предварительные итоги, убедиться, кто в каком направлении развивается, – для них это было важно.
Моя жена считала, что им эти редкие встречи («вылазки», как она выражалась), нужны лишь для того, чтобы убедиться в собственной состоятельности; я же, так как виделся со всеми чаще, будучи потом приглашенным к Соболевым домой, невольно оказывался в роли поставщика сплетен. «Ты им только для того и нужен, чтобы восполнить пробелы в знаниях между их выходами в люди».
Я так не думал, искренне полагая, что нас связывает нечто большее, – как-никак, со Стёпой вместе мы учились в университете, и спустя годы продолжали тесно общаться. Правда, последнее время реже встречались, но так на это существовали естественные причины. «Какие?» – спрашивала меня жена. Обыкновенные, жизненные, отвечал я, каждый занят своим делом. «Вот именно, – замечала она, – делом». Возможно, сравнения напрашивались, однако я считал её иронию неуместной.
Стена с помощью предупредительных хозяев благополучно преодолена. Я выпрямляюсь. Можно перевести дух. Но не тут-то было. Наташа продолжает подсказывать мне, что делать дальше: «Туфельки ставим сюда, теперь моем ручки…»
Забота о ребёнке, которому идёт уже четвертый десяток, а он никак не научится себя вести. Кажется, что она не говорит, а поёт. Это её обычная манера. В самый первый раз, когда она оказалась у нас дома, наша шестилетняя дочь Алина простодушно спросила у жены: «Мам, а тётя Наташа цыганка?» Жена засмеялась и покачала головой, изображая щедрую на слова гостью: «Ай, ла-лы, ла-лы, ла-лы!»
Я послушен. Не будем капризничать и надувать губки. Мне выдают тапки – двух мягких и пушистых белоснежных котят, скользнувших прямо под ноги.
– Опять один? – с недоумением и даже досадой спрашивает Наташа. – Почему же Лена к нам не приходит? – И добавляет с притворной сердитой гримаской: – Передай ей: я обижусь!
Они не виделись уже два года, только слышали иногда друг друга по телефону; причём Лена никогда ей не звонила сама. Выходило как обычно: я брал трубку и слышал приподнятый, вдруг выскочивший из-за угла голос Наташи: «Привет! Куда вы пропали?» Темнота одного и того же вопроса, повторяющегося каждый раз, была заполнена ещё какими-то звуками, воспроизводящими дыхание жизни: форточкой на кухне, открытой в уличный шум, пущенной из крана струёй воды, деловито сдвинутой на плите кастрюлей, и оборачивалось так, что это совсем не они, а мы какие-то нелепые затворники, которых можно и нужно потревожить хотя бы раз в год. Поначалу мы этому удивлялись, а потом перестали. И всегда мне приходилось отвечать как бы спросонья, несколько устало, вполне равнодушно, подыгрывая ей по привычной слабости: «Да никуда мы не пропали…» Фраза растягивалась мною в подтверждение её, Наташи, невероятной общительности и жизнерадостности, и соответственно выдавала во мне угрюмого нелюдима с пасмурным характером. Меня это забавляло. Но, кажется, только меня одного. Наташа либо действительно не замечала моей мнимой оправдательной интонации, либо не хотела вникать в подобные тонкости. Она торопилась поведать мне, что готовит ужин, «дружочку твоему ненаглядному» – прибавляла она таким не допускающим никаких сомнений солнечным голосом, что только оставалось соглашаться на дальнейшее: «он уже придёт скоро, а вы к нам случайно не собираетесь? я и пирогов напекла…» Покуда я соображал, как на всё это отвечать, она освобождала меня от бессвязного лепета, делая выбор в пользу нормального женского участия: «Лена там далеко?»
Лена там была и тут. Долго звать её не приходилось, она ещё охотно брала трубку и подключалась к привычному занятию двух кумушек, роющих ходы навстречу друг другу в огромном и сладком яблоке сплетен.
Ай, ла-лы, ла-лы, ла-лы!
Где-то через час я начинал беспокоиться, что так они действительно доберутся до сердцевины и всем нам останется ни на что не пригодный огрызок. К тому же там появлялся наконец-то Стёпа и уже интересовался у Наташи, где тут Валера, то есть я. «Ну задёргал меня совсем», – признавалась она Лене и временно отступалась от сладкого, совсем не запретного плода. Мне хватало всего двух слов, чтобы привести разговор в соответствие: «Сейчас приедем». Тогда мы ещё не вросли по уши в ту непроходимую чащу, которая потом стала называться повседневной чередой обязанностей. Ещё сохранялась какая-то бесшабашная радость жизни, которой можно было легко поделиться. Не было усталости отношений, их неожиданно всплывающей заурядной и унылой повторяемости. Мы продолжали жить без возраста – словно договорились однажды об удачном продлении пожизненного кредита. Мы не замечали его, по-прежнему оставаясь в том равном для всех состоянии счастливой одинаковости чувств и положений. Мы всё ещё продолжали приобретать, но не терять. Мы развивались внутри по одному и тому же принципу, не предполагая, что сначала окажемся разделены внешне, а потом – и по всем остальным показателям.
С Леной случилась совсем простая история – женская, бытовая. В гости мы пришли вдвоём. Замков было меньше, дверей тоже. Непонятного происхождения реек, образующих загадочную фигуру, тогда ещё не наблюдалось, а потому никаких сложных ритуалов в коридоре не проводилось.
Стояло нормальное в своих претензиях на погоду лето – сухое, не жаркое. С одеждой заминок не состоялось: «давайте-ка сюда шубу, пальто, шапку, сапоги, вот ещё шапка», – ничего этого не было, а потому сразу же прошли на кухню, именно туда пригласила нас Наташа. Она заканчивала тушить овощи – по её словам, любимое блюдо Стёпы. Дальше наши пути странным образом разошлись. Лена так и застряла там, но не на кухне, а вернувшись на два шага назад, у туалета, – в приоткрытую дверь довольно узкого заведения с кухни проникал шланг, который уверенно тянулся к закреплённой на стене стиральной машине – весьма внушительных размеров агрегату, отнявшему пространство у человека.
Наташа «некстати» затеяла стирку, она сама так сказала, и, конечно же, извинилась за это, но, добавила она, «не я в этом виновата, вы же знаете, как у нас с водой обстоит дело». Да, конечно, согласилась Лена. Ничего страшного, решила за неё Наташа и, широко улыбаясь, обратилась ко мне: вы с «хозяином» пока в зале посидите, а мы тут наши дела обсудим.
На том и разошлись в ожидании скорой встречи. Лена даже помахала мне рукой.
Каждый на своей стороне, мы вольготно сидели на диване, составленном уголком, неспешно пили чай и поглядывали в телевизор, перебрасываясь словами. Пела Анита Цой. Я вдруг подумал, что десять лет назад точно так же сидел в гостях у Стёпы, но тогда на экране был Виктор Цой. Остальное, кажется, не изменилось. Всё тот же небольшой стеклянный столик, заставленный изящной чайной посудой, конфеты в вазочке, обычно «Белочка» или «Красная шапочка», зефир; специальным предложением от Наташи – в розетке немного варенья; на самом деле, от соседки, «хорошей женщины», которое непременно надо было отведать, клубничное или вишнёвое, а для Стёпы – отдельно, как знатоку и любителю, ещё и мёд. Впрочем, мёд иногда предлагался и мне, но мне и так было сладко, а знатным любителем я себя не считал.
Стёпа же отменно разбирался в чае – как в чёрном, так и в зелёном. Обычной картонной упаковки из стандартного торгового ряда, набитой мелкой трухой непонятного происхождения, он не признавал, а тем более безликих, ограниченных рабскими верёвочками пакетиков, – всё это он считал заурядным мусором. Кухню украшала специальная полка, предназначенная исключительно для достойных, по версии Стёпы, сортов чая. Все они были заключены в железные банки или деревянные ларцы, расписанные по-восточному ярко, как ковры, и даже могли принимать форму слона, дракона или Будды.
Вся эта экзотика выглядела впечатляюще. Так и слышались крики обезьян, трубный глас слонов, удивлённый ропот попугаев – тысячи тысяч различных организмов, составляющих беспрерывный гул джунглей. Однако шуршание и посвист с поскрипыванием исходили от щегла в клетке по соседству – как прообраз вечного двигателя, насыщающего воздух какими-то беспорядочными звуками. Казалось, что птичка обеспокоена опасным соседством.
Всё, что теснилось на полке драгоценным весом, уже только одними названиями уведомляло о серьёзности предстоящей церемонии. Один сорт чая прозрачно именовался «Лунной ночью душевного равновесия», что уже подразумевало обещание и исполнение какой-то невиданной прежде безмятежности. Другой энергично потрясал «Восточным ветром, подувшим с моря». Третий мог одарить пересохшее горло густым, удушливым ароматом «Прощального взгляда тысячерукой обезьяны».
В тот раз Стёпа остановил свой выбор на «Волшебном полёте воина над долиной лотоса». Понятное дело: у прикоснувшегося к чашке с таким чаем должно было захватывать дух. Так и происходило: вкус непомерно тяжёлой роскоши на моём языке мешался с поиском ускользающей утончённости. Стёпа спросил меня:
– Ну как впечатление?
Он зажмуривался на длительную паузу, словно набирая воображаемую высоту, закрывал глаза, чтобы остаться наедине с обретённым наслаждением. Доверяя его ощущениям, я соглашался разделить его удовольствие, хотя дома, экономии времени ради, пользовался исключительно чайными пакетиками, в чём, разумеется, Стёпе никогда бы не признался.
– Любопытный вкус.
Пауза у Стёпы затягивалась. Он сидел спиной к окну, забранному решёткой, за которым тянулся выступ крыши нижнего магазина, своего рода козырёк для жильцов от одного подъезда до другого, заваленный всяким ненужным хламом. Телевизор уже показывал испанский футбол. Стёпа продолжал внутри себя разбираться в оттенках чая, сзади него топорщилась отвергнутая кем-то телогрейка, стояла пустая банка из-под краски с присохшей к ней газетой и кистью, валялись половинки красного кирпича, сбитый ботинок, офицерская фуражка, выношенная до неузнаваемости, пустые бутылки и сопутствующие им окурки, а справа от меня, на стадионе «Ноу Камп», болельщики радостно отмечали второй гол «Барселоны», забитый в ворота мадридского «Реала». Всё это выглядело как-то странно. Но Стёпу, похоже, такое соседство нисколько не смущало. Я вдруг вспомнил сказанные им однажды слова: «Мы ещё застанем то время, когда будем жить на свалке. Все без исключения. Поскольку деться будет некуда». Он, конечно, тогда имел в виду нечто другое. Я же, с удивлением отметив, что это время наступило так скоро, решил поинтересоваться:
– Как там Лена с Наташей? А то мы про них что-то забыли…
Стёпа, сделав очередной драгоценный глоток, выдохнул:
– Пусть поболтают…
Сказано это мне было как бы в утешение, чтобы я понапрасну не беспокоился. Он даже успел поморщиться с некоторой иронией, но, возможно, дело ещё тут было в продлённых свойствах чая.
– Женщины от разговоров глупеют.
Наверное, он всё же хотел сказать, что в результате они становятся добрыми. Так это или нет, мне пришлось узнать довольно скоро, когда другие свойства чая заставили меня подняться с дивана и направиться в туалет.
Глаза Лены – вот на что я сразу обратил внимание. В них влажно отражалась просьба о помощи. Прошло уже больше часа, а она так и не сдвинулась с того места, которое ей определила Наташа, – между кухней и туалетом. Вид у неё был растерянный. Я понимал, что она мучается, но не понимал из-за чего. Объяснение пришло позже, уже дома, когда мы вернулись. Заметить то же самое Наташе мешала её увлечённость сразу двумя делами: разговором, на который Лене оставалось только согласно кивать головой, и затянувшейся стиркой, каким-то образом связанной ещё и с готовкой на кухне.
Я что-то такое спросил пустое, вроде «стоите?», чтобы самому же потесниться. Ответа не требовалось. Лена слабо мне улыбнулась; она выглядела бледнее обычного. Дверь в туалет закрыть до конца не удалось, – мешал злополучный шланг. Справиться с возникшей неловкостью помог равномерный шум стиральной машины: она непрерывно вращала бельё прямо перед моим носом. Сзади слышался уверенный голос Наташи, говорящей всё об одном и том же: «а она», «а он», «а они», да «почему они не могут».
Последняя фраза звучала вопросом и относилась уже не к нашим общим знакомым, а к устройству жизни вообще.
Эта была такая имитация озабоченности, обращённая куда-то наверх, к тем, кто должен отвечать за горячую воду и свет в квартирах, за отопление и нормальные дороги в городе, и одновременно к нам, как к союзникам, товарищам по несчастью, понимающим предмет разговора. Иной раз выходило с большим чувством, тревожно, но всё равно касалось исключительно бытовой неустроенности, только на ней и замыкалось, хотя мы никак не могли себе представить, – чего бы ей так волноваться при её обеспеченности и возможностях Стёпы. Это скорее всего нам подошло бы поднимать глаза кверху и восклицать: «Почему они не могут?», но у нас таких вопросов даже не возникало, потому что мы были твёрдо убеждены в том, что «они не могут».
Наташа как раз заканчивала свою очередную тираду: «Ну почему они не могут обеспечить?» Лена только успевала промямлить «да-да» в ответ, соглашаясь с тем, что мы наравне с Соболевыми терпим неудобства – хотя бы в одном этом наравне.
Внезапно резко зазвонил телефон: в два звонка – обычным и музыкальным. Послышался голос Стёпы: «Наташа, возьми трубку!» Она успевала многое: сказать Лене – «подожди секундочку», напомнить мне – «ручки помой обязательно, сейчас заразы разной знаешь сколько!», взять музыкальную трубку с кухонного стола, пустить воду в мойку и, начав разговор с какой-то подружкой, ещё раз весело кивнуть мне в направлении ванной.
Мы с Леной не успели даже словом перемолвиться. Всё те же белоснежные котята на ногах приветливо пискнули и потащили меня мыть руки; иного было не дано: не отнимая трубки от уха, Наташа провожала меня внимательным взглядом.
Лена потом сказала мне, что она прождала не одну тысячу секунд, прежде чем Наташа закончила свою болтовню по телефону. Дальше её ждало ещё одно испытание: стоять рядом с Наташей и смотреть за тем, как она моет посуду. Наташа сама предложила: «Ничего, если я тут немного…» Разумеется, ничего, согласилась Лена, ничего хорошего, в итоге. Если только не внушить себе, что был свидетелем захватывающего зрелища.
– Весь вечер простояла у двери туалета! – никак не могла успокоиться моя жена. – Вот это называется «сходить в гости»!
Я попытался ей возразить:
– Ты явно преувеличиваешь.
– Ну понятно!.. – не сдавалась она. – Ты так увлёкся беседой со Стёпой, что даже не заметил моего отсутствия. Я-то ведь, между прочим, в комнату к вам так и не попала!
– Разве? – удивился я. Действительно, я помнил только, как отправился мыть руки, потом, как вернулся в комнату, сел на диван… мы разговаривали со Стёпой, смотрели телевизор… чая я уже больше не пил… и всё на этом, дальше – только прощание в коридоре… Она права. Вот как!
– Ну подожди… – спохватился я. – Я же слышал ваш смех… Я слышал, как ты смеялась!
– Да уж пришлось изображать… Знаешь, так было весело!
– Я подумал, что вам друг с другом так интересно, что вы про нас со Стёпой забыли.
– Браво! – Лена захлопала в ладоши. – Ты-то хоть в туалет сходил, а у меня вот не получилось.
– Что за ерунда… – поморщился я.
– Наташа мне как раз поведала историю про мастера, который на прошлой неделе к ним ремонт приходил делать, – он часа два работал, на кухне возился, а когда закончил и попросил разрешение посетить туалет, то Стёпа ему отказал. Представляешь?
– Ну-у, не знаю даже… Мне Стёпа тоже самое рассказал.
– Она с какой-то непонятной мне гордостью об этом рассказывала, – продолжила Лена, – мол, какой Стёпа у неё молодец, с характером…
– Да, глаза у него блестели. С воодушевлением говорил, даже с напором, – заметил я. – Странно всё это…