Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me
========== Часть 1 ==========
Когда попечительская группа номер 24Б прибыла на станцию, младшие легионы уже готовились к отбою. Легион, конечно, слишком громкое название для дормиториума на тридцать щенков, попечительская группа – тем более бахвальство для группы из двоих-то человек. Дежурный воспитатель сухо поздоровался с сопровождающим и не обратил внимания на сопровождаемого. Ему предстояло отдежурить еще двенадцать часов в отделении для младших, и растрачиваться на всяких там новоприбывших было ни к чему. Сопровождаемый, взрослый мужчина одиннадцати лет от роду, смотрел на дежурного воспитателя внимательно, держался почтительно, и у него была одна мысль: не унизиться до обморока.
Учебный год начался два месяца как. Иными словами: первый триместр перевалил за середину. Это взрослый в попечительской группе номер 24Б сказал опекаемому почти сразу. Опекаемый кивнул – так он был научен отцом, который требовал отчетливого ответа на каждую потенциально требующую ответа реплику. Вопрос должен был инициировать ответ, распоряжение – тут сложней: оно должно быть исполнено, а до того следовало дать знак, что оно понято и принято к сведению. Очевидно, взрослый в попечительской группе был привычен к чему-то подобному, ибо носил вроде бы гражданскую одежду, но так же, как и отец носил ее, когда находился в отпуске, а именно: выглаженной до пластикоподобного состояния, сидящей безупречно и напоминающей мундир, даже если она была ярких и немонохромных тонов. Почти так, как носила одежду мать, которая соответствовала духу сильной женственности, модному в новом старом государстве. Попечитель склонил голову, давая знать, что принял реакцию. И опекаемый, взрослый мужчина одиннадцати лет, позволил себе почувствовать себя самую малость защищенным. Он повернулся к окну.
Они ехали в купе. По причине героического статуса обоих родителей, присвоенного им посмертно, взрослому мужчине одиннадцати лет как их единственному наследнику были положены льготы. Об этом ему сообщил другой сдержанный человек в такой же гражданской одежде, которая старалась не превратиться в военную. Рядом с ним стояла женщина из тех, которых мать называла тетеньками – презрительно, снисходительно, покровительственно. Она смотрела на юношу коровьими глазами, и казалось, что она очень хотела поплакать за компанию. Юноше была положена консультация, он понял это «положена» как распоряжение, а значит, почти приказ, и послушно отправился на консультацию. Тетенька действительно очень хотела поплакать за чужой счет. Она говорила странные вещи, зачем-то привлекала простые человеческие чувства, радость, горесть, пыталась зачем-то рассказать, как нормально печалиться об ушедших, и прочую ересь. Юноша сидел ровно, как требовал отец, терпеливо кивал, когда она вроде как заканчивала реплику, и молчал. Когда положенное ему время истекло, он встал, поблагодарил и отправился к тому человеку, который был главным и который включил его в попечительскую группу 24Б.
Попечитель держал в руках портфель с документами опекаемого, а на них удобно расположился планшет. Он, очевидно, читал. Взрослый мужчина одиннадцати лет смотрел в окно.
За три минуты до прибытия попечитель отключил планшет, положил его в свою сумку и встал. За ним встал и опекаемый. Встал и посмотрел на него. А затем он смотрел на спину попечителя и заставлял себя не плакать. Это было бы невероятно стыдно, он просто не мог позволить себе такого слюнтяйства.
Затем он смотрел на дежурного воспитателя, еще позже – на его спину, и наконец, наконец его представили ответственному воспитателю второго легиона.
– Фабиан Равенсбург? – сухо спросил тот. – Меня зовут Сергей Эрдман. Вы поступаете под мое начало на этот год. Как вы доехали?
У взрослого мужчины одиннадцати лет сдавило горло. Весь путь до этого было нормально. Две недели до этого с момента, которые он провел в дежурной семье – нормально, а когда его спросили такую банальщину в конце пути – сдавило горло. И слезы подступили к глазам. И зашумело в ушах. Он кивнул и сглотнул. Еще раз вздохнул.
Ответственный воспитатель поднял глаза на сопровождавшего.
– Благодарю вас, – не меняя тона, произнес он. Наверное, похожим образом говорил с подчиненными, обслуживающим персоналом, кадетами и начальством. Он был гражданским – одежда на нем сидела не так, как на отце. Но он должен был знать не понаслышке, что значит быть военным. Сопровождавший ждал продолжения. Фабиан тоже затаил дыхание. Ему показалось отчего-то, что будет неприлично дышать в этот момент. Ничего решающего, нет, момент не судьбоносный. Но от него уходили. Сергей Эрдман, куратор Эрдман продолжил: – Вы можете пройти в первый корпус и обратиться к дежурному в нем. Вас проводят в комнаты для гостей.
Сопровождавший склонил голову и молча отправился восвояси. Фабиан не узнал его имени. Когда его представляли, он явно был не готов услышать имя, когда же был готов – к имени больше не возвращались.
– Следуйте за мной, кадет Равенсбург, – чуть более живым, но не более располагающим голосом сказал куратор Эрдман.
Фабиан, юный мужчина одиннадцати лет, шел за ним, изучая спину. Выпрямленную, с достойной осанкой, спину тренированного человека. Ему было что-то около сорока пяти, наверное. Может, больше. Иными словами, скоро он начнет превращаться в старика.
Куратор Эрдман дошел до двери, достал ключ-карту, вставил ее в терминал.
– Путь был утомительным? – любезно спросил он.
Фабиан снова попытался сглотнуть как можно незаметней.
– Нет, господин куратор Эрдман, – сдавленно ответил он наконец.
Эрдман толкнул дверь и придержал ее.
– Мы пройдем сейчас в столовую, и у вас будет возможность поужинать. Или вы сумели поесть по дороге?
Он остановился в двери и полуобернулся к Фабиану. Тот вытянулся в струнку.
– Ну что ж, – после паузы, во время которой Фабиан усиленно пытался заставить себя придумать хоть какой-нибудь ответ, и все тщетно, задумчиво произнес Эрдман. – Пройдемте, кадет.
Он сделал шаг в коридор и повернул голову к Фабиану.
Фабиан поднял на него глаза. Он внимательно изучал своего визави, словно снимал с него кожу слой за слоем. У него было странное лицо, отметил Эрдман, неохотно любуясь, – подбородок почти повзрослел, а нос был детским. По-щенячьи большим был лоб, по-оленьи распахнутыми глаза, и по-взрослому хищным их взгляд. Взгляд загнанного в угол хищника.
Восемнадцатилетний Фабиан Фальк ваан Равенсбург ждал поезд, который должен был отвезти его в Высшую академию. Лучший выпускник юнкерской школы имел право на билет первого класса, чем Фабиан и был намерен воспользоваться. Он стоял, развернувшись в ту сторону, из которой должен был прибыть поезд, спиной к юнкерской школе, и ждал. Стоять неподвижно бесконечно долгое время он тоже был научен – чему еще муштровали их, как не изображать из себя болванчиков, не двигающихся по команде, двигающихся по команде, оживающих по команде, и при этом требовали инициативности. Поезд должен был прибыть через семь минут. Фабиан Равенсбург наслаждался последними минутами пронзительного ожидания.
Он никогда не узнал, никогда не соберется узнать имя того человека, который привез его в школу. Он совершенно ничем был не обязан тому человеку. И при этом именно его он помнил куда лучше, чем своего первого куратора, бывшего приставленным ко второму году уже которое десятилетие.
Сергей Эрдман приказал дежурному, выглядевшему старшекурсником, бывшему им, подготовить вновь прибывшему сандвич.
– Мы традиционно следуем максиме об автономности человека, – счел он нужным пояснить Фабиану. – А это включает и способность позаботиться о естественных потребностях. Вы тоже будете учиться основам кулинарии.
Фабиан неотрывно смотрел сквозь него на невнятное, самому ему невидимое изображение. Он был голоден, кажется, голоден, и именно поэтому запах еды вызывал у него отвращение – он воспринимался слишком ярко, прилипал ко всем поверхностям. Казался отвратительным и таким густым, что его можно было резать ножом.
– Приступайте, – ласково приказал Эрдман, когда дежурный старшекурсник поставил тарелку с сандвичем.
Фабиан облизал губы.
– Артур, принесите воды, – чуть более глубоким голосом сказал Эрдман.
Дежурный был из северных. Его терпели учителя, как неизбежное зло. Его недолюбливали однокурсники, старшие курсы предпочитали игнорировать, младшим приходилось бояться. Фабиан узнал это немного позже: Артур не стремился скрывать, насколько он заботился о своем месте под солнцем. Но при Эрдмане – при кураторе – он вел себя прилично. Поставил стакан с водой, вернулся к посту.
Фабиан посмотрел на стакан, сжал челюсти и собрался с силами. Рука тоже не должна была трястись. Эрдман отвел глаза и с интересом начал изучать картины на стенах. Дежурному вообще не было дела до нищего мелкого. Фабиан выпил воду и отставил стакан.
– Ваш сопровождающий произвел впечатление исполнительного человека, – с ленивой иронией отметил Эрдман. – Очевидно, в его обязанности входило ваше сопровождение, и не более того.
Фабиан недобро посмотрел на него и опустил глаза. Он заколебался, решая, брать ли сандвич.
Восемнадцатилетний Фабиан Равенсбург следил за железнодорожными путями. Он различал огни на них, даже стрелки вдалеке. До поезда оставалось шесть минут, а ветер становился все пронзительней. Тонкое полупальто, пусть и из настоящей шерсти, от него не спасало. Но шевелиться значило предать что-то неопределяемое.
Артур Смарсвард окончил школу, удобно расположившись во второй десятке рейтинга. За его обучение были плачены немалые деньги. В качестве любезности за счет папы Смарсварда был отремонтирован корпус младших легионов, что было принято руководством школы к сведению, и Артура тянули, несмотря на хронические жалобы, коль не со стороны учеников, так роптания младшего и среднего медперсонала. Младшие школьники знали очень хорошо, что затрещина, пинок, заломанная рука, выдранный клок волос и что там еще – это малая плата за нахождение со Смарсвардом в одном помещении. Сам Артур не скрывал, что ему уже обеспечено место в Министерстве экономики, а для того, чтобы попасть туда, ему надо всего лишь выдюжить хотя бы половину обучения в одной из столичных академий. Если старик Смарсвард не загнется раньше, чем Артур присосется к какому-нибудь дельцу понахрапистей, то и сынок сможет забраться высоко и там утвердиться. В отличие от Смарсварда из нуворишей, Фабиан был родом из семьи древней, надежной, нищей, славной героями, не гнушавшейся отстаивать свои, но чаще чужие идеалы до последнего. Последнее поколение, его родители, так и оба погибли на славу Республики. С разницей в четыре недели. Через полтора месяца после того, как ему исполнилось одиннадцать. Деды с бабками были далеко и тоже отстаивали сомнительные убеждения на периферии, пардон, на фронтире. Кажется, был еще жив и даже вменяем дядя, с которым отец Фабиана крупно разругался еще в подростковом возрасте. Фамильное древо врать насчет живучести не может, вот насчет характера – запросто. Но даже если он ошибался насчет склочности ваан Равенсбургов, надежда на сильную руку, которая уверенно поведет, поддержит, если что, была призрачной. Совсем робкой.
Поезд предупредил о своем приближении. Знакомый был гудок, не раз слышанный. Школа располагалась в уединенном вроде месте, но так, чтобы родители могли навестить детей, не сталкиваясь с неудобствами. Либо чтобы дети могли отправиться в родительские дома без особых неудобств. Этот гудок особенной рябью нависал над лесом, словно набрасывал вуаль из чего-то недостижимого. Оставалось только собраться и дождаться, когда локомотив наконец вынырнет из леса, как – как нитка из ушка. Вырвется, как – как поток из ущелья. Как ветер. Еще пять минут, отметил Фабиан, скосив глаза на циферблат часов в противоположном конце платформы. Пришлось щуриться. Но другие часы были за его спиной, а это значило повернуться к школе. Фабиан выбрал щуриться.
Какому-то идиоту пришло в голову восстановить старые, даже ветхие завоевания, которые сошли бы за историю, если бы их не пытались реанимировать и в хвост и в гриву. Сначала за каким-то дьяволом придумали Консульскую Республику, потому что просто Республики было недостаточно. Республика. От океана до океана. Рес-публика. Вокруг этого слова очень быстро создали свой миф, приклеивая ему самые извращенные этимологии, лишь бы подтвердить. Затем простого гласа народа стало мало, либо он стал совсем тихим, и понадобился рупор – Консулат. Состоявший в разные времена из двух дюжин, двух десятков, еще меньшего количества консулов. Консульская Республика оказалась удивительно живучим созданием, даром что зачатым в пробирке, выношенным в искусственной матке. Она отказалась от жизнеспособной, но унижающей мысли о создании своей истории, а воспользовалась чужой. Фабиан испытал это на своей шкуре.
Его родители были военными. Отец – строевым офицером. Мать – выполняла не последнюю функцию в центре искусственного интеллекта на фронтире. Консулы были не дураками и отлично понимали значение инфраструктуры, не колебались вбухивать огромные средства в фундамент, чтобы здание Республики было покрепче. Это можно было обозвать по-разному. Это можно было преподнести по-разному. Кто хотел – посмеивался. Кто хотел – восторгался. В школе учили сдержанным похвалам. Это же предстояло и Фабиану: хвалить Республику и своих родителей.
Куратор Сергей Эрдман сопровождал Фабиана до самого отбоя – его личного отбоя, который вынужденно откладывался. Сначала на время внепланового ужина, затем на время сокращенного инструктажа, необходимость которого понимал Фабиан и неохотно признавал Эрдман. Попутно – экскурсии по корпусу второго легиона с краткой хронологией становления школы, легиона, его настоящего. Фабиан моргал, сжимал веки плотно-плотно, словно рассчитывал причинить себе боль и хотя бы так проснуться. Это было странное состояние. Он вроде плыл в вакууме, в теплой, непрозрачной воде, огражденный от звуков, получающий информацию напрямую в мозг, минуя глаза и уши, но с другой стороны, он отчетливо воспринимал и слова куратора Эрдмана, и зачем он их говорит – полезное умение, усвоенное Фабианом давным давно, еще до того, как его сделали взрослым. Отца это устраивало. Чуть меньше это умение устраивало мать, которая время от времени хотела живого отклика на свою эмоциональность. Она вообще была страстным человеком. По крайней мере, именно это установили приемные родители в интернате-передержке, в котором Фабиан провел те несколько дней между официальным оформлением его статуса государственного сироты, оформлением рапортов о присвоении сначала одному, а затем второму родителю звания героя и принятием решения о выделении государственной стипендии Фальку ваан Равенсбургу на все время обучения в юнкерской школе номер один. Фабиан был готов дать любому взрослому отчет о причинах такого щедрого решения Консульской Республики, но в бесконечный вечер после бесконечного дня, в свой первый вечер в школе он оказался наедине с куратором Эрдманом, а тот явно жаждал похвастаться чужими достижениями – основателей школы, основателей Республики, основателей чего-нибудь еще – а не выслушать их от государственного сироты.
Фабиан послушно следовал за ним. Его челюсти нещадно ломила зевота. Глаза упрямо отказывались открываться. Фабиану было тепло и почти уютно. Оставалось только сдаться на милость усталости, но куратор Эрдман следовал иным пожеланиям и все говорил: это попечители второго легиона из такого-то Министерства. Это попечители из такого-то Департамента. Эта семья то, эта семья сё, этот выпускник счел нужным поблагодарить именно второй легион, хотя мог бы просто школу. Этот – тоже. История у легиона была внушительная. Фабиан послушно следовал за куратором Эрдманом, запоминая, но совершенно не осмысливая информацию.
– Мы пришли, – неожиданно сказал иным, неофициальным тоном куратор Эрдман. – Далее расположен спальный блок. Мы считаем необходимым воспитывать в наших учениках коллективный дух. Поэтому, кадет Равенсбург, – он сделал паузу. Фабиан перестал гипнотизировать дверь и повернулся к нему. Что-то было в голосе куратора Эрдмана, буквально пару секунд назад рассказывавшего о легионе, что говорило: внимание, сейчас будет нечто, неважное идеологически, но важное для быта. – Кадет Равенсбург, Фабиан, – продолжил он после паузы, и его голос то ли избавился от вуали официозности, то ли наоборот – подернулся вуалью доверительности. Фабиан отчего-то счел необходимым вытянуться и замереть. – Вы попали в очень достойную компанию. Вы могли сами заметить это. Не так ли, мой милый? – Эрдман склонил голову к плечу и уставился на него как бы добрыми глазами. И губы его дрогнули, как бы в улыбке. Фабиану не показалось. Ему не могло показаться. Он ждал. – Но вы попали в эту замечательную компанию в первой трети пути. Я имею в виду год. Время как расстояние. Четыре измерения как три, – задумчиво сказал Эрдман, глядя на дверь. – Впрочем, неважно. – Он стряхнул с себя меланхолию и повернулся к Фабиану. – Коллектив – это не неизменное единство. Это динамичный, непрерывно, нестабильно развивающийся организм. У него есть точки роста и точки стагнации. Наверняка вы замечали и это. Не так ли?