– Да-а?
Содегберг повернулся к нему. Он сидел, склонив голову к плечу; под тяжелыми веками поблескивали булавки глаз.
– Ты действительно не готов к такой предприимчивости первого? – саркастично спросил он.
Армушат пожал плечами и отвернулся.
– Меня просто интересует, насколько первый предприимчив. Я могу судить по некоторым знакам, что он затеял нечто куда более значительное, чем даже круглосуточное и тотальное наблюдение за ним позволяет предположить. – Недовольно признался он. – И я подозреваю, что первый для меня слишком непредсказуем.
– Что, собственно говоря, и делает его таким хорошим Первым Консулом, – помедлив, обтекаемо сказал Содегберг.
– Мне казалось, что ты относишься к нему с подозрением, – протянул Армушат, садясь в кресло.
Содегберг неподвижно сидел в кресле. Оно могло быть удобным, и Армушат нисколько не сомневался в том, но отчего-то Содегберг сидел в нем выпрямившись, застыв, словно его водрузили на каменнулю лавку. Его губы были плотно сжаты, руки лежали на подлокотниках.
– Это не значит, что он будет очень хорошим единственным консулом Консульской Республики, Стефан, – сухо произнес он. Армушат прищурился. Содегберг изучающе смотрел на него. – Ты ведь подозревал что-то похожее, не так ли? Эта подковерная возня вицеконсулов. Эти попытки реструктурировать консулат. Эти постоянные требования расширенного бюджета и дебюрократизации, читай вывода расходов из-под постоянных ревизий. Служба первого консула расширилась очень знатно, Стефан. Постепенно. Не спеша. На настоящий момент ее полномочия хорошо если на десятую долю меньше, чем полномочия всех остальных служб всех остальных консулов. В Государственном Магистрате сидят преимущественно ставленники именно первого. Хотя у нас двенадцать консулов.
– А еще первый очень хорошо знает, кто из его подчиненных на кого стучит. – В сторону добавил Армушат.
Содегберг усмехнулся.
– Еще бы он не знал, Стефан. Еще раз повторяю. Республике повезло иметь такого Первого Консула. Его нахрапистости, его звериной ловкости можно только позавидовать. – Почтительно произнес он. Можно было бы добавить еще пару эпитетов, но он предпочел остановиться на тех качествах, которые вызывали его отчужденное любопытство. Уважение – да. Неохотное уважение.
– Скажи мне, Аурелиус, и мы говорим о гипотетических вещах. О гипотетических. – Армушат подчеркнул это, словно сам не до конца верил в то, что говорит. Содегберг дернул бровями, как бы соглашаясь. – Как много усилий требуется Первому Консулу, чтобы стать единственным? При условии, разумеется, что в твоем кресле сидит, скажем так, человек, более очарованный идеей единоличной власти.
– Зависит от стратегии, выбранной Первым Консулом. Для начала нужно, разумеется, посадить в мое кресло человека, более очарованного идеей единоличной власти, – Содегберг сложил руки домиком, уставился на кончики пальцев. Поднял глаза на Армушата.
– Например, Клеменса Фарненгеля, – любезно воспользовался паузой тот.
– Например. Он человек бесхребетный, нуждающийся в сильном поводыре. Такового он запросто заполучит в лице первого. И при этом каково бы ни было мое личное мнение о Фарненгеле, он блестящий крючкотвор. Соответственно в Уставе Республики и ряде законов на его основе он найдет немало лазеек, которые позволят первому, скажем так, деформировать вершину власти. Чтобы на плато, которым она увенчана сейчас, выдвинулся шпиль. Например, нота недоверия одному из консулов. На основании которой сокращаются полномочия остальных в угоду одному из них.
– Проект которой, насколько я слышал, разрабатывается в службе первого. Четвертый обзавелся милым таким особнячком на острове в Индийском океане.
– Да-а. Полученным практически в подарок от гражданских лиц. Если инфоканалам намекнуть, скандал получится что надо.
– Который, дорогой Стефан, едва ли нужен остальным консулам и первому в первую очередь. – Содегберг поднял на него неодобрительно поблескивавшие глаза. Армушат криво усмехнулся. – Поэтому возможны и другие варианты. Но должен появиться прецедент, который позволит убрать одного. С целью…
– Перехватить полномочия, – процедил Армушат.
– Неплохо было бы отвлечь обывателя чем-нибудь увлекательным.
– Вроде нарушения границы на юго-востоке. Которое становится все более возможным. Аналитики подтверждают прогнозы в семьдесят восемь без малого процентов в ближайшие три месяца. Возможна его эскалация в дальнейшем. Если первый не решит разобраться с ним. – Армушат скривился.
– М-гм. А спровоцировать конфликт, Стефан… – Содегберг снова замолчал.
Армушат резко встал.
– Достаточно показать им голую жопу, – заскрежетал он зубами. Затем зашагал по кабинету. – И в этой ситуации меня злит, что я не могу подобраться к первому. Он уже выставил на мороз практически всех моих крыс. И он очень удачно стал покровителем НИИ высших технологий. Очень удачно. Практически все прототипы с меткой «Y+» проходят испытания и в его службах тоже. Что значит, мои скользят по ним, не замечая совершенно. За них не цепляется никакой крючок.
– Прототипы – это хорошо, Стефан. Но применять прототипы несколько рискованно здравомыслящему государственному мужу. Современные рутинные средства защиты уже не способны противостоять им, и это успокаивает. Но и современные рутинные средства контроля в такой же степени не способны обнаружить лакуны в этих прототипах, что значит, в эти лакуны безвозбранно просачиваются все те же невыразительные стандартные средства наблюдения.
Армушат замер, словно наткнулся на стену. Развернувшись на каблуках, он требовательно уставился на Содегберга.
– Я предполагаю, – невинно развел тот руками.
Армушат гневно фыркнул.
– В любом случае, – успокаивающе произнес Содегберг. – Мы говорим о гипотетическом развитии событий.
– В любом случае, – не удержался и передразнил его Армушат, – гипотетика тем и плоха, что она может воплотиться в практику. Гипотетически первый может начать чуть ли не с конца и для затравки протащить среди остальных Консулов законопроект о реформе государственных служб, в том числе и Канцелярии. Представь, Аурелиус: тебя вышвыривают на улицу, Хранителем Печати первый назначает себя, и тогда – тогда… – он развел руками и широко улыбнулся.
– И тогда неправомочно недопущенный к своему рабочему Государственный Канцлер, в данном случае я, вспоминает маленький и совсем незаметный Акт с длинным и невыразительным номером и направляется прямиком в Конституционный суд, а то и обращается в международный арбитраж. И весь мир замирает, следя за тем, как полощется грязное белье досточтимых Консулов. И Республика оказывается парализованной. Как ни странно, я допускаю иное развитие событий. Первый может пойти на переворот. В конце концов, Вселенная будет следить за этим с интересом, но не пытаясь заступить за границы. Но первый не рискнет расшатывать тот плацдарм, который делает легитимным его собственное положение. А вот переворот был бы интересным решением, – задумчиво добавил Содегберг.
Армушат смотрел на него. По смугло-землистому лицу Содегберга не всегда можно было понять, шутит ли он или говорит серьезно. Армушат знал его достаточно времени, пользовался его относительным доверием, но такие фразы заставляли его припадать к земле и встревоженно оглядываться, не слышал ли кто таких эксцентричных высказываний.
– Переворот? – осторожно спросил Армушат. – Мы, кажется, только что предположили, что первый начнет действовать… если, конечно, начнет действовать, – тут же поправил он себя, – издалека. Гипотетически.
Содегберг неожиданно глубоко вздохнул. Он осмотрел Армушата. Похлопал рукой по подлокотнику.
– Зато какой бы получилась мифология в его именной республике, а, Стефан? – саркастично отозвался он.
Фабиан стоял в приемной Государственного Канцлера, вытянувшись по струнке, глядя на дверь, стараясь еще и от шума отрешиться. С последним было сложно. Личный помощник Государственного Канцлера был бесконечно учтив, говорил по коммуникатору ровным, скучным тоном, и при этом то, о чем он говорил, провоцировало дрожь: он запросто ронял имена консулов и титулы с небосклона, обыденным голосом сообщал о невероятной значимости документах и снисходительно сообщал суммы, которые Фабиан в школе, пожалуй, только на внеклассных занятиях по политэкономии встречал. Личный помощник неожиданно сменил тон, и Фабиан насторожился, и через полминуты помощник обратился к нему:
– Господин Генеральный Канцлер примет вас.
Фабиан повернулся к нему. Помощник откинулся на спинку стула и смотрел на него с невыразительной улыбкой. Фабиан сухо поблагодарил его и направился к двери.
Генеральный Канцлер сидел за столом, рядом расположился человек, знакомый Фабиану из всевозможных репортажей, статей и прочего, но пока еще незнакомый лично. Сидел и изучал Фабиана. Ситуация была скользкой. С одной стороны, Фабиан был представлен Генеральному Канцлеру, пусть и мимоходом, с другой – Второй Консул. Который повернулся к Содегбергу.
– Итак, это и есть тот самый Фальк ваан Равенсбург. Рад знакомству, – обратился второй к Фабиану.
– Господин Второй Консул. Господин Генеральный Канцлер. – Бесстрастно произнес Фабиан. Недаром тренировался. Получилось неплохо. Второй еще раз осмотрел его и повернулся к генканцлеру.
– Вы собираетесь быть гостеприимным хозяином, Аурелиус? – ухмыльнулся он.
– Разумеется. Михаил скоро подаст кофе. Вы ведь не откажетесь от чашечки в компании двух старых калош, Фабиан?
– Для меня будет честью составить компанию двум героям республики, – преданно глядя в глаза Содегбергу, ответил Фабиан. Тот принимал этот честный взгляд широко раскрытых, ярких, горячих глаз – и не доверял ему. Либо он слишком хорошо знал людей, либо его скепсис взял верх над здравым смыслом.
– Героев, – ядовито отозвался второй, криво усмехаясь. – Героями были первые консулы и первый же канцлер. А мы простые чиновники. Да вы садитесь, Фабиан. – Приказал он. – Между прочим, я знал вашего отца.
Фабиан повернулся к нему.
– К сожалению, я не знал моего отца достаточно времени, чтобы он мог поведать мне о своем знакомстве с вами, – вежливо отозвался он, поддернул брюки и сел.
– Едва ли бы он стал говорить обо мне, – лениво отмахнулся второй. Фальки, друг мой, – повернулся он к Содегбергу, – известны своим невероятным упрямством. Артемис Фальк был достойным представителем рода.
– В таком случае Фабиан – истинный Фальк. К своей практике в Канцелярии он шел очень упрямо, – любезно сообщил ему Содегберг. Он поднял глаза на помощника, который расставлял кофе, и кивком головы поблагодарил его.
– Верю, охотно верю, Аурелиус, – по-кошачьи плавно улыбнулся второй. – Достаточно только посмотреть на это лицо. Выдающийся подбородок, упрямые скулы, упрямый нос, упрямый лоб. В нашей республике растет достойная смена.
– С вашей стороны безрассудно делать заключения о характере нашего подрастающего поколения на основании только лишь внешних данных, Эрик, – благодушно возразил Содегберг. – Фабиан, принимайтесь за кофе. Сливки, сахар?
– Нет, спасибо, – ровно ответил Фабиан, упрямо удерживая на своем лице вежливую улыбку. А еще ему очень хотелось знать, к чему этот разговор.
– И любовь к аскетичному черному кофе. Я, пожалуй, добавлю сливок. Вы тоже, Аурелиус?
– Я тоже, Эрик.
– Но я еще и ваши характеристики читал, дорогой Фабиан, – промурлыкал второй. Он даже потянулся и похлопал его по колену. – Заставить Армушата признать ваши выдающиеся личные качества и верность этическому кодексу республики – многого стоит. Он тот еще словоблуд.
Фабиан отчетливо слышал желчь в последней фразе. Он бросил быстрый взгляд на Содегберга – тот из-под бровей смотрел на второго. Фабиан снова перевел взгляд на второго.
Тот очаровывал. Он умел. Ненавязчиво, мягко, почти незаметно. В отличие от первого, он не обладал яркой харизмой. Первый – тот смотрелся отлично на трибуне, на передовой, на военных праздниках, принимая парады. Он был на своем месте, когда нужно было завоевать страну. Когда нужно было перетянуть на свою сторону небольшую и очень сплоченную группу, не было никого лучше второго. Когда нужно было вдрызг рассорить небольшую и очень сплоченную группу, не было никого лучше второго. И еще: он был невероятно фотогеничен. Перед Фабианом сидел невысокий человек с кривыми плечами, с длинным и кривоватым носом, с маленькими глазами под тяжелыми веками, но на фотографиях он представал красавцем. И двуликий второй зачем-то очаровывал Фабиана.
Он поинтересовался факультетом, на котором тот собирается учиться, повздыхал о своих студенческих годах, потребовал от канцлера вспомнить, как ему училось, рассказал несколько анекдотов о своих преподавателях и спросил Фабиана о школе.
– Кстати, – промурлыкал он. – В школе не скучают по милейшему ваан Лорману?
– Насколько я могу судить с высоты моего незначительного опыта, любой коллектив с трудом расстается с любым из своих членов, – выдержав необходимую паузу, начал Фабиан. Издалека начал, как и готовился: чего-то подобного он ждал. Пытался убедить себя, что это его возможность. – Но нечасто коллектив не справляется с утратой. Господин ваан Лорман может быть выдающимся общественным деятелем, но в школе он выполнял несколько своеобразные функции. Не самые значительные. Младшие школьники не знали господина ваан Лормана лично, старшие были слишком увлечены своим будущим.
– А средние школьники? – ласково спросил второй.
– Мы… – улыбнулся Фабиан. – Большинству было безразлично. Некоторые вздохнули с облегчением.
– А вы? – второй подался вперед и уперся локтями в колени. Он переплел пальцы и заулыбался сочувственно, мягко, покровительственно, поощряюще. Очевидно, предполагалось, что Фабиан должен был поверить ему.
– Я? Я был рад. Кажется, я отчетливо дал это понять. – Фабиан перестал улыбаться и прищурился. Он подумал мимоходом, что ситуация вроде как обязывала его бояться. Хотелось еще и на Содегберга покоситься, чтобы определить, что тот думает. Но для этого второй должен был хотя бы на секунду отвести глаза.
– И вам нисколько не жалко Леонарда? Он вынужден был оставить дело всей своей жизни, даже отказаться от общества, и живет уединенно, вдали от людей. Вдали от цивилизации, – зачем-то уточнил второй и бросил быстрый и двусмысленный взгляд на Содегберга.
– На государственную пенсию и на государственной вилле? – кротко спросил Фабиан. – Неужели это хуже, чем прозябание в тюрьме в качестве обвиняемого в самоубийстве школьника средней школы и систематическом растлении малолетних?
Содегберг устроился поудобней в кресле. Второй посмотрел на него и снова перевел взгляд на Фабиана.
– Для восемнадцатилетнего выпускника школы вы обладаете впечатляющими знаниями, Фабиан. В сферах, которые скорее всего не преподавались вам на занятиях, – улыбнулся странной улыбкой второй. Двусмысленной – скользкой. Одобрительной – снисходительной.
– Я имел честь учиться в лучшей школе Республики, господин Консул, – Фабиан растянул губы в улыбке. Второй сыто улыбался под его угрожающим взглядом. – Даже если совсем не учиться, из нее можно вынести куда больше, чем из простой школы в глухом селе. Я считал важным учиться.
– Республика считает своим долгом оказывать почести героям, отдавшим жизнь за нее, – естественнным, нисколько не торжественным, не официальным тоном, как будто обменивался малозначительными фразами о погоде, сообщил второй. – Ну или членам их семей, пытаясь покрыть их нужды, – он развел руками и довершил свою улыбку высоко поднятыми бровями, – которых наверняка возникает очень много после такой тяжелой утраты.
Фабиан должен был отреагировать, не мог не отреагировать. Этого ждал от него второй, на это он откровенно провоцировал. Содегберг пошевелился в кресле, словно подобрался, готовясь нанести неожиданный удар. Наверное, подразумевалось, что и удар должен был оказаться болезненным. Фабиан перестал улыбаться. В голове мелькнула мысль: кстати, родители. У него были родители. И они даже были людьми, а не абстрактными носителями имени и совершателями каких-то геройских поступков. Фабиан поставил метку в каком-то сокровенном месте где-то глубоко в сердце: напомнить себе о родителях, просто посвятить хотя бы пару часов прошлому, – и отгородился от этого решения, концентрируясь на втором, сидевшем перед ним и улыбавшемся, как улыбается гриф, следящий за издыхающей антилопой.