«Мизинец на ноге — это еще пустяки, — сказал тогда оптимистичный Гиви. — Придется ему носить вкладыш в ботинке, а кто это видит? Вот если бы отрезали ухо, пришлось бы ему всю жизнь носить длинные волосы, а это деловому человеку не идет».
Таков был стандартный ход рассуждений капитана Бедоидзе. Судите сами, что в нем преобладало: оптимизм или пессимизм.
Задание, которое он получил, было нетрудным: следовало всего лишь расспросить работников сочинского таксопарка, кто из них и куда отвез старика и мальчика-подростка от шоссе возле дома Ворониных пятнадцатого февраля, примерно в десять минут двенадцатого. Судя по описанию единственной свидетельницы, говорливой женщины с неустроенной личной жизнью, это должен быть мужчина плечистый, крепкий, привлекательный (на этой детали она особенно настаивала). Высокий или нет, сказать не может: не выходил из машины. Номера она, конечно, не запомнила, но в том, что машина была желтая с шашечками, она уверена.
Крепкие, плечистые мужчины преобладали среди сочинских таксистов. Скорее даже, можно сказать, состав таксистов выглядел так, словно они водили не желтые легковушки, а большегрузные трейлеры.Наверное, это объяснялось необходимостью при случае давать бой Пьяным клиентам,которых немало в курортном городе. Относительно их привлекательности с женской точки зрения Гиви ничего сказать не мог. Зато одно он мог точно сказать: ни один из привлекательных плечистых мужчин, работавших пятнадцатого февраля, не признался, что отвозил Ворониных. В тот день работала еще женщина, однако зачем Бедоидзе женщина, если свидетельница однозначно указала на мужчину? Документов, которые помогли бы восстановить истину, в наличии не имелось: конечно, вызовы записываются, однако никто не мешает таксисту подхватить клиента на пути следования из одного пункта в другой.
— Таким образом, — докладывал капитан своей московской коллеге старлею Романовой, понурив над документами сливообразный нос, — теперь мы знаем, что желтая машина с шашечками принадлежала не таксопарку, а похитителю. Известны нам и приметы похитителя: плечистый, крепкий и привлекательный.
— А вы всех опросили, Гиви, — задумалась Романова, — из тех, кто работал в тот день?
— Всех! — в знак искренности приложил руку к сердцу Гиви.
18 февраля, вечер. Сотрудники агентства «Глория»
Театр Станиславского начинался с вешалки, а ресторан Пафнутьева — с вывески. Слишком веселый и изобретательный для того, чтобы идти проторенными путями, под разухабисто пляшущими буквами зеленовато-синего цвета «Морская свинка» он заказал повесить увитый сухими водорослями спасательный круг, откуда выглядывала свиная голова из папье-маше, очень похожая на те, что разделывали повара на кухне ресторана, чтобы нафаршировать. Внутри заведение не обрывалось от свински-морской тематики: стены, отделанные под необработанный камень, в преизбытке украшали и поросята — пластмассовые, деревянные, мягконабивные, всех размеров и расцветок, включая клетчатую, — и тельняшки с бескозырками. Скатерти в ресторане были синие — того оттенка, который англичане называют «navy blue», то есть «морская голубизна»; на каждом столике стояла широкогорлая бутылка, навевающая смутные подростковые представления о пиратском роме, а из бутылки высовывалось меню, напечатанное готическим шрифтом на бумаге, которая словно бы покоробилась от соленой воды. Все эти изыски стиля обошлись владельцу недешево, но они окупались. Мужчины смотрели на свет люстр сквозь бутылочное стекло, пробуждающее в них давние романтические воспоминания, дамы с восторгом тискали свисающих со стен поросят — это не возбранялось. Пафнутьев не зря считал себя хорошим бизнесменом и очень неплохим психологом.
Эти качества помогли Яру — так сокращал он свое имя, поскольку ассоциации со знаменитым московским рестораном были для него не лишними — удержаться на плаву в полном хищников Сочи, ситуация в котором стремительно менялась. Он умудрялся не ссориться ни с бандитами «Хостинского комплекса», которым выплачивал немалую мзду, ни с официальной властью, которой ему случалось оказывать информационные услуги. Сердце Пафнутьева, который не желал расставаться с кровно заработанным вот так, за здорово живешь, склонялось к власти мэра Воронина, который приструнил «хостинцев»; но вместе с тем он резонно полагал, что бандиты — они ведь как тараканы: травить их очень трудно и никогда нельзя питать стопроцентную уверенность, что дезинсектор не пропустил где-нибудь гнездо с жирной маткой, готовой наплодить новых шустриков.
Во всяком случае, Денис со товарищи мог на него положиться: Пафнутьев не выдаст. Что намечено, то сделает: введет глориевцев в светское общество города Сочи.
— Вот смотри, там справа — известный на все Черноморское побережье пластический хирург, — вполголоса втолковывал Денису Пафнутьев, в своем черном костюме и белой рубашке бледностью напоминавший покойника, правда весьма упитанного покойника. — Липосакция, ликвидация морщин, коррекция носов и все такое. Изменял физии кой-каким серьезным людям, добиравшимся до наших пенат, смекаешь? Но не начальник, нет, не начальник. Тоже, вроде меня, лицо подневольное. Налево, тот, который семгу уписывает, — финансовый босс. Ничего криминального о его «Рута-банке» сказать не могу, это пусть следователи разбираются. А вот этот старик со старшеклассницей…
— А который из них Сергей Логинов? — презрев старика со старшеклассницей, рванулся к сути Денис.
Они с Пафнутьевым беседовали, стоя на отшибе, у выхода, который вел из зала в сложные кухонно-подсобные сплетения кабинетов и коридоров. Единственными, кто мог их слышать, были официанты, однако они не задерживались, пулей проносясь мимо со своими подносами, — должно быть, близкое присутствие директора придавало им резвости. Согласно * общей гамме каждый официант был облачен в стилизованную матросскую форму и бескозырку, на которой вместо моряцкой «капусты» красовалось изображение все той же свиньи в спасательном круге.
— Прямо, в центре группы, — не обидевшись, что его перебили, проинформировал Пафнутьев. — Блондин под два метра ростом, здоровила с крысиным личиком. Вот, кстати, любопытно: причуды генетики! Обрати внимание: та, что в платье с блестками, — его сестра. Похожи, правда? А между тем сестра у него красавица, а он — сам видишь…
— Спасибо, Яр.
Денис был слишком опытен, чтобы не впериваться взглядом в интересующее его лицо, но за несколько приемов успел рассмотреть Логинова хорошенечко. Ничего преступного на его лице написано не было; вообще ничего. Типичный спортсмен, который провел молодость в добывании кубков и медалей, а после тридцати лет удалился на тренерскую работу. Непрошибаемый. Если на некоторых людях судьба явственно пишет свои письмена, то на этом дубе ей пришлось бы оставлять зарубки.
Не желая отрывать столичного частного сыщика от рассматривания подозреваемого, Пафнутьев ненадолго удалился. Вернулся он с морской свинкой на плече — рыже-белой, толстенькой, которая беспокойно поводила усатой мордочкой, словно ей не нравились исходящие от гостей запахи, и вцеплялась коготками в черный пиджак. Единственная настоящая морская свинка в ресторане «Морская свинка».
Нигде Макс не чувствовал себя хуже, чем на светских мероприятиях. Он и раньше в этом не сомневался, хотя ни на одном светском мероприятии не бывал. А теперь вот побывал и убедился: полное дерьмо. И почему только люди стремятся попасть на всякие рауты и вечеринки? Во-первых, нужно надевать неудобную одежду. Правда, смокинги и прочие буржуазные прибамбасы Максова размера в продажу не поступали, так что компьютерный гений удовольствовался приличной желтой рубашкой и новенькими джинсами. И все равно очень тесно и давит на живот. Во-вторых, еда на тарелки выложена микроскопическими порциями: уйдешь еще более голодным, чем пришел. И в-третьих, вокруг одни незнакомые и непривлекательные лица. Не с кем словом перемолвиться!
— Извините, — обратилось вдруг к Максу некое смутно знакомое, хотя и не слишком привлекательное лицо, — вы случайно не Максим из Москвы?
— Предполагаю, что я, — на светский манер ответствовал Макс, — хотя нельзя полностью исключить возможность, что в Москве имеются и другие Максимы.
— А я Геннадий Барсуков, — продолжал навязываться смутно знакомый с лысиной, — неужели не помните? Геннадий, который у вас консультировался по поводу негашеной Португалии 1912 года…
— Ах да, конечно, помню! Сколько лет, сколько зим…
На самом деле Макс лучше помнил португальскую серию, чем ее провинциального владельца. Однако радость его была искренней: филателист с филателистом темы для разговора всегда найдут! Мероприятие стало казаться терпимым. К несчастью, филателист Геннадий непременно хотел следовать светским нормам:
— Позвольте вам представить мою жену.
И потащил Макса прямо к той особе, на которую тот обратил внимание, едва вошел. Едва увидев ее, Макс подумал: «Какая красавица!» Сразу за тем: «Какая уродина!» Как ни удивительно, обе характеристики были правомерны. Платиновая блондинка, выделявшаяся среди других присутствующих женщин безупречной худощавостью и безукоризненными чертами лица, в покое казалась совершенна, как статуя. Но стоило ей заговорить, улыбнуться, и впечатление красоты исчезало, в ней проступало что-то отталкивающее. Грубость, вульгарность? Макс впервые встречал женщину, которую до такой степени меняла бы мимика. Как там в «Детстве» Толстого сказано об улыбке? Кажется, примерно так: «Если улыбка украшает лицо, оно прекрасно, если не меняет, оно обыкновенно, если портит, оно дурно». Если оценивать по этому критерию, у жены Барсукова было самое дурное из дурных лиц, и Максу с ней знакомиться хотелось не больше, чем целоваться со свирепым цепным волкодавом.
— Зоенька, это Максим, филателист из Москвы. Это моя жена…
— Очень приятно — Зоя, — отрекомендовалась Барсукова, крепко пожимая толстую потную Максову ладонь. — Директор Хостинского рынка.
«Может быть, секрет ее непривлекательности не в улыбке, а во взгляде? — предположил, передернувшись, Макс. — Она взглядом пронимает до костей, рассекает на части, как мясной оковалок. Жаль мне этого Геннадия…»
19 февраля, 00.13. Денис Грязнов
Тотчас после посещения ресторана «Морская свинка» Денис Грязнов позвонил в Москву. Это не означало, что у него не нашлось бы более неотложных дел; однако надо принять во внимание, что ради поддержания реноме на вечеринке ему пришлось выпить, а алкоголь в последнее время стал оказывать на Дениса особенное действие. Нет, директор «Глории» не начинал буянить или необычно себя вести, он не выглядел пьяным: спиртное, сливаясь с его кровью, вызывало вселенскую печаль. Он начинал думать обо всем мире, какой он огромный по сравнению с ним, Денисом Грязновым, и как легко затеряться в этом универсуме, заполненном массой безразличных к нему людей, и как это важно, чтобы рядом оказался хотя бы один-единственный человек, который бы ему посочувствовал, для которого Денис оказался бы самым лучшим на земле. Сотрудники «Глории» на это не годились: хотя каждый среди них был по-своему уникален, однако тем самым единственным почиться не мог. Дядя Слава, с его обильными запасами сочувствия, тоже не подходил: родственники есть родственники, они любят нас не избирательно, а просто так, потому что мы есть. Единственный человек, от которого Денис желал сочувствия, находился сейчас в Москве и носил чудесное царское имя «Анастасия».
Настя откликнулась не сразу: должно быть, как обычно, забросила куда-то мобильный телефон и потом долго искала по испускаемым им звукам, подумал с умилением Денис. Он ничуть не рассердился: ему нравилось представлять, как Настя ищет, заглядывая в сумки, подныривая под шкафы и диваны, и ее маленькие грудки, не стесненные лифчиком, колышутся под прикрытием очередного экстравагантного наряда: даже дома она на себе модельерски экспериментировала, и порой это Дениса смешило, а порой сводило с ума. А может быть, она попросту спит? В такое время — имеет полное право…
— Алло! — сказала Настя, и ее сочные губы, окружающие это круглое «О», также явственно ему вообразились — до дрожи в позвоночнике.
— Настя! — завопил Денис, позабыв о вселенской скорби. — Это я, Денис!
— Ой, Денисочка! — бурно возликовала Настя. — Представляешь, я только сейчас о тебе вспоминала…
Это Денису понравилось меньше. Что это значит: «только сейчас!» Она должна была вспоминать о нем каждую минуту… на худой конец, каждый час…
— …на заседании худкомиссии, — чирикала Настя, счастливая, как певчая птичка на ветке, — представляешь, одни старые мадамы брежневских времен, совершенно не понимают ничего нового, ни материалов, ни линии кроя, засохшие мозги с горошину, просто безобразие…
— А у меня тут наклевывается очень крупное дело, — в свою очередь торопился выложить новости
Денис, — «Глории» предстоит вывести на чистую воду одного мафиозного деятеля, ну «крестного отца» всех местных бандюков…
— …А еще на худкомиссию Ленка Бецкая с Тамарой, ну ты их знаешь, представили очень своеобразное платьице, из совершенно простого подручного материала, как бы тебе описать, сшито из вафельных полотенец, на подоле бисерная бахрома, ну и еще аппликации с вышивкой — так представляешь, зарубили!
— Я всех к этому делу привлек, даже Макса, ну да, компьютерщика, сначала думал, просто для декорации, очень уж он у нас калорий… то есть колоритный, а сегодня смотрю, он втягивается, знакомится с кем-то напропалую. О, думаю, это ценно, из парня выйдет толк!
— И если взять самую обычную кофточку из любой синтетики, вроде моей, той, что со старинными самолетами братьев Люмьер, или не Люмьер, а какие там братья в начале двадцатого века делали самолеты, и изрезать ее во всяких случайных местах…
— И с этой целью мы сегодня посетили ресторан, закрытое мероприятие для вип-персон города Сочи, и я только что оттуда, и вот решил тебе позвонить.
— И позвонил. — Голос Насти обрел строгие нотки. — И, конечно, выпил там, в ресторане?
— Как же иначе? Это моя работа.
— Ага, работа. Ну мне давно было понятно, что твоя работа требует от тебя очень многого… того, что тебе самому приятно. Точно?
— Я повторяю! Это моя работа! Я выпил по долгу службы!
— Спокойной ночи, Денисочка, — снова ласковым птичьим голоском произнесла Настя. — После ресторана тебе надо хорошо выспаться. А у меня завтра тоже тяжелый день.
— Вот и поговорили, называется, — сказал Денис. Сказал непонятно кому — должно быть, своему мобильному телефону. На сей раз они с Настей как будто бы не поругались. Отчего же он впал в такое настроение, что так бы и шваркнул ни в чем не повинный мобильник об стену?
Когда-то Денис наткнулся случайно на брошюрку под названием «Почему любят стерв?». Автор, психологиня (в жизни тоже, должно быть, порядочная стерва — иначе не стала бы так воевать против стерв), обрисовывала различные распространенные ситуации, и главный вывод, который на основании ее данных сделал Денис, — есть супружеские пары, которые на протяжении долгих лет живут, как кошка с собакой, но не разводятся, потому что такие отношения в глубине души доставляют каждому из них удовольствие. Такие браки, основанные на любви-ненависти, бывают прочнее, чем нормальные браки между уважающими друг друга людьми. Иногда Денису казалось, что они с Настей тоже втягиваются в похожие отношения: бурные ссоры — зато как сладко после них мириться! Странно, никогда он Настю стервой не считал…
«Ты накинулся на Макса за то, что у него слюнки текут при виде садомазохистских фотографий, — сказал себе Денис, — а сам что, лучше? Только у него садомазохизм примитивный, телесный, а у тебя с Настей… нравственный, что ли?»
Додумывать эту мысль до конца было бы не слишком отрадно, а может быть, даже опасно. Поэтому Денис решил последовать Настиному совету и в самом деле завалиться спать. Кстати, совет неплох: утро вечера мудренее. Что-то он в этом Сочи совсем не высыпается. А другие, между прочим, едут сюда отдыхать…