– Ты не мертв и ты можешь носить крест. – Я наградила его своим лучшим прищуром глаз. – Ты уверен, что ты Темный?
Абсолютно уверен.Он засмеялся в моем мозгу.
– Эй!
Он поднял руку и усмехнулся.
– Извини. Этого не повторится. Пока ты не пригласишь меня.
– Лучше не надо. – Я отступила и прикусила губу, пока разглядывала его. – Почему ты не пришел в бешенство, когда я ударила тебя?
– Я напугал тебя. Я не виню тебя за это.
– Почему нет?
Его глаза посветлели, пока мы говорили, и вдруг они снова превратились в черные. Он ничего не сказал.
– Любой другой разозлился бы на меня, но не ты. Почему? Потому что ты думаешь – я твое спасение?
Он просто стоял там, одна рука была в кармане его джинсов, другая висела открытая и расслабленная, его глаза мерцали, как те блестящие черные камни, иногда используемые мамой – их называют гематитами.
– Мне шестнадцать, Бен.
Его брови поползли вверх.
– Бен?
– Бенедикт как-то труднопроизносимо.
Он улыбнулся.
– Я знаю, сколько тебе лет.
– Я не хочу даже приятеля, что уж говорить о нашей с тобой женитьбе или что там делают Моравцы для возвращения своей души. Я просто хочу, чтобы меня оставили в покое. Я просто хочу провести это лето так, чтобы суметь дожить до возвращения к впавшему в грех отцу, пойти в школу и не путешествовать по всей Европе с обучающей меня матерью, как она грозиться сделать. Кроме того ты… ты…
Я остановилась. Я бы скорее умерла, чем сказала бы ему, что он был так великолепен, что скорее всего привлекал внимание у двух из четырех девчонок, в то время как я была… я. О'кей, людей вообще-то не тошнило, когда они глядели на меня, но я не была потрясной.
– Я что?
Я пожала плечами.
– Вамп.
Он заправил мои волосы за ухо с одной стороны. Это был странно интимный жест, заставивший меня ощущать то жар, то холод, и снова жар.
– Я ничего не хочу от тебя, Фран. Единственная причина, почему я сказал, что ты моя Возлюбленная в том, чтобы ты поняла, что можешь доверять мне. Темный никогда не сможет причинить вред своей Возлюбленной.
– О, действительно? Так если бы у меня был кол, и я начала забивать его тебе в грудь, что бы ты сделал?
Он скривил губы, обдумывая это. Он выглядел таким забавным, что я не смогла удержаться от улыбки.
– Зависит от того, куда бы ты загоняла его.
– Прямо в твое сердце.
– Тогда бы я умер.
Моя улыбка увяла.
– В самом деле? Так колья срабатывают?
– Да, срабатывают. Так же как и отсечение головы.
– И ты позволил бы мне убить себя? Ты просто стоял бы тут и позволил мне убить себя?
Он кивнул.
– Если в твоем сердце есть желание увидеть меня мертвым, то да, я стоял бы здесь, позволяя тебе убить себя.
Ничего себе. Разговор, сносящий крышу. Я решила, что не готова думать об этом и задвинула это в сторону.
– А что с солнечным светом?
Он скорчил гримасу.
– Это не убьет меня, за исключением нескольких часов на нем, но я всеми силами избегаю этого. Он обеспечивает мне адский загар.
– Ха. – Я оглядела его. Он раньше снял кожаную куртку и теперь был одет в безрукавную черную футболку. Его руки были загорелыми. Как и его лицо. У него на плече была татуировка из причудливо написанных слов свитых в круг. – Так что, у них есть Моравские солярии, чтобы не позволить тебе выглядеть белым, как рыбье брюхо?
Он расхохотался. Мне понравилось; это был хороший смех. Заразительный.
– Что-то вроде того. – Он взглянул через мое плечо, затем наклонился, чтобы поднять оброненные мной перчатки, вручил их мне, а потом добавил: – Может быть, мы сможем поговорить об этом в другое время.
– Конечно. Обещаю, что не буду бить тебя снова. – Кстати я это и имела в виду. Может быть, было глупо верить тому, что он сказал, что не остановит меня, если я захочу его убить (будто бы!), но я действительно поверила ему, когда он сказал, что не причинит мне вреда.
Он двинулся в мою сторону, к выходу за мной. Я жевала губу несколько секунд, прежде чем выпалить:
– Ты возьмешь меня покататься на своем мотоцикле?
Он приостановился, когда был справа от меня. Его глаза вернулись к их нормальному цвету темного дуба, золотые крапинки стали ясно видны, и смутил меня взглядом; когда поднял его, посмотрев за меня.
– Если твоя мать скажет, что это приемлемо, то да.
Я обернулась взглянуть, на что он смотрел. Мама стояла на входе в палатку, одетая в свою серебристо-белую молитвенную мантию, слоями легкого газа трепетавшую позади нее на ветру. В ее спадающие на спину волосы был вплетен венок из белых цветов, с лентами, спускающимися по спине. В одной руке на куске алого бархата она держала свою серебряную плачущую чашку; в другой был пучок молитвенных свечей. Дэвид сидел рядом с ней, его рот был открыт в тихом шипении на Бена.
Я вздохнула и шлепнулась на ближайшее кресло. Почему я должна пытаться поступать нормально, когда все вокруг меня были настолько странными?
Мама поджаривала меня насчет Бена оставшуюся часть ночи и большую часть следующего утра. Кто он, что хотел, почему я упоминала, что ударила его, бла-бла-бла. Я отвечала на ее вопросы, потому что это было первой нормальной, типичной для мам вещью, что она сделала с тех пор, как я была в шестом классе, и заверила ее, что она не должна заколдовывать Бена (не то чтобы я была уверена, что это сработает – может быть, Темные были магиеустойчивыми? Надо будет спросить у Имоджен).
Потом она сделала то, что реально заставило меня встревожиться.
Было приблизительно одиннадцать утра. Мы только что встали (Готская ярмарка летом закрывается в два ночи) и мама стояла у крошечной плиты, на которой что-то готовила. Когда приходилось. Она, может быть, была великой ведьмой, но довольно посредственной кухаркой. Обычно я делала это, но этим утром я была слишком занята, будучи поджариваема из-за Бена.
– Мне не нравится мысль, что ты встречаешься с мальчиком намного старше тебя, – сказала она, как только начала прибираться.
– Я не встречаюсь с ним; мы просто разговаривали. – Ну, ладно, он ожидал, что в какой-то момент я спасу его душу, но, эй, это не значит, что у нас было свидание или что-то вроде, верно?– Есть еще горячая вода?
Мама встряхнула электрический чайник и передала его мне. Я сделал еще чашку чая (Эрл Грей – я может быть и фрик, но цивилизованный) и выжала в него четверть лимона.
– Сколько ему лет?
Я посмотрела на нее поверх своей кружки. Она стояла перед нишей для плиты, тыкая в какие-то фрукты, висевшие в сетчатой корзинке. В трейлере, который мы делили, была одна спальня (ее) и вторая кровать (где спала я) была преобразована из крошечного столика и кушетки, на которой я сейчас сидела. У мамы был очень хороший нюх, на ложь. Я полагала, что она достаточно подозрительна и без моих рассказов о нежити в ее коллекции. – Гм… он моложе Имоджен.
– Да? Тогда ему должно быть около восемнадцати или девятнадцати. – Ага, плюс-минус пара сотен лет.
– Но все еще слишком взрослый для тебя. Я немного поболтаю с ним. Чтобы ты сказала о французских гренках этим утром?
Теперь запустилось мое чутье. Она предлагает приготовить мне завтрак?
– Звучит здорово. Ты не должна говорить с Беном, мам. Я не встречаюсь с ним или что-то вроде того.
– М-м-м. У нас есть пара яиц?
– В холодильнике. – Я наблюдала за ней несколько минут, пока она напевала про себя песенку, взбивая яйца, нюхала маленький пакет молока и решала, не слишком ли оно давнишнее, добавляла шепотку корицы, потом начала нарезать толстые ломти хлеба от буханки, которую вынула пол часа назад.
– О'кей. Что ты хочешь?
Она, повернувшись, взглянула на меня, ее брови хорошенько поработали над удивлением.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты готовишь завтрак. Ты никогда не готовишь для меня завтрак.
– Я наверняка это делала! Я готовила для тебя завтрак как раз прошлым… прошлым…
– Угу. Не можешь вспомнить, не так ли? Это было так давно.
Она отрицательно помахала мне лопаточкой.
– Я помню, словно это было вчера. Это было, когда ты сломала руку, поехав на велосипеде в школу. Я приготовила тебе яйца Бенедикт[11]. Ты любила их.
Я улыбнулась в свой чай.
– Мам, я была тогда в пятом классе.
Она повернулась к плите с самоуверенным сопением.
– Я только указала, что был случай, когда я готовила тебе завтрак.
– Обычно только если ты что-то хочешь от меня, так и угощенье. Что ты хочешь, чтобы я сделала? Если это включает переодевание в наяду, чтобы резвиться вокруг ручья как ты заставила меня сделать прошлым летом, ответ – нет. Одной дозы ядовитого плюща достаточно мне на всю оставшуюся жизнь.
Она плюхнула французский гренок на сковородку, ничего не сказав, пока не положила его на тарелку и не вручила мне. К моему удивлению она села за стол напротив, вместо того чтобы приготовить порцию для себя.
– Франни, я беспокоюсь о ярмарке. Это воровство – если оно продолжится, ярмарка обанкротится, и мы должны будем отправиться домой.
Домой! О, люди, как же я хотела отправиться домой! Домой, в наш маленький дом, с крошечным цветочным садиком, домой, к своей комнате с двумя протечками, когда усиливался дождь, домой, ко всему знакомому и нормальному, где у меня было свое место и никто там не беспокоил меня. Дом – звучит для меня просто прекрасно.
К сожалению, мама не чувствовала того же самого. Она подписала годовой контракт на круиз с ярмаркой, распространяя свои зелья и магию, покамест, вошла в контакт с Европейской Виссканской общиной. Она предвкушала этот год с нетерпением, которого я никогда у нее не видела. В течение трех долгих месяцев она ныла о том, как волнующе будет увидеть Европу, и что обучение я могу пройти с ней. Она даже убедила школьный департамент, что ее образования доктора философии будет вполне достаточно для обучения меня в течение школьного года, пока меня будут таскать по всей Восточной и Западной Европе.
Не поймите меня превратно; это не из-за того, что я люблю школу и ли что-то вроде, но, по крайней мере, мне это подходило. Сравнительно. Пока я никого не касалась. Большинство детей думали, что я была просто застенчивой, и меня это устраивало. По меньшей мере, никто не думал, что я была чудной.
– Я думала, Абсент сказала, что последняя группа сбежала с деньгами? Если они сбежали, как они могли еще украсть деньги?
Она побултыхала свою чайную чашку, ее ложка звякнула о края, когда она размешивала чай в дофиглионный раз.
От этого звука у меня свело зубы. Я намазала маслом свой французский гренок и размазала по нему малиновый джем.
– Питер сказал этим утром – это строго конфиденциально, Фран, ты не можешь никому шепнуть и слово об этом, даже Имоджен – что сейф был снова ограблен после того, как Абсент положила туда вечернюю выручку. Он сказал, что оказался перед необходимостью звонить в полицию, но я не вижу, что из этого выйдет какой-нибудь толк. Кто бы не украл деньги, это сделано очень умно. Он или она не настолько глупы, чтобы оставить свои отпечатки пальцев на сейфе. Особенно, если не…
Она остановилась и опустила взгляд на свой чай, когда отряхнув ложку, положила ее на стол.
– Если что? – спросила я сквозь набитый французским гренком рот.
Ее светло серые глаза поднялись, встретившись с моими.
– Если кто-то использовал свою специальную силу чтобы украсть деньги.
Я сглотнула.
– Но кто?
– Не знаю. Абсент не знает. Питер не знает. Никто не знает.
Я слегка пожала плечами, не собираясь признавать, что была бы несказанно счастлива, если бы ярмарке пришел конец и мы отправились домой.
– Полиция, возможно, нашла хоть что-то.
– Это не в ведении полиции, Фран. Есть только одна персона, которая вероятно сможет установить, кто вор.
Я не поверила своим ушам. Я вообще слабо верила всему, что могло раз и навсегда доказать полнейшее отсутствие даже самых маленьких экстрасенсорных клеточек в моем теле. По крайней мере, не провидческих. Я запихала другой кусок французского гренка в рот.
– И кто это?
– Ты.
Я подавилась, слезы брызнули из глаз, когда я захрипела, пытаясь набрать воздуха в легкие в обход большого куска французского гренка, застрявшего в горле.
– Ты единственная, кто сможет найти вора, Фран.
– Я ничего не смогу сделать, если задохнусь до смерти, – я задыхалась.
Она нахмурилась.
– Я серьезно.
– Как и я.
Она вручила мне мою кружку с чаем.
– Франни, ты должна сделать это. Я знаю, что тебе не нравится касаться кого-то… – я вытерла слезящиеся глаза тыльной стороной руки.
– Нет.
– … но это – чрезвычайная ситуация.
Я покачала головой, сделала глоток чая, снова закашлялась, и шмыгнула носом, их которого после удушья всегда текло.
– Нет!
– Я не просила бы тебя, если бы это было не так важно.
– Это не наша проблема! Абсент и Питер могут выяснить это сами, или сможет полиция.
– Они не смогут, детка. Если бы они могли, уже сделали бы. Ты должна помочь им.
– Я ничего не должна делать, – пробормотала я своему полусъеденному французскому гренку.
– Пожалуйста, Фран. Все наше будущее на кону…
– Это не наше будущее! – Заорала я, хлопая рукой по столу, так что затряслись кружки. Я вдруг настолько взбесилась, что не могла все объективно воспринимать. – Дом – наше будущее, а не это шоу фриков! Я не позволю превратить меня в монстра как они! Я просто хочу быть нормальной как все остальные. Ты понимаешь – нормальной, а? Не такой как ты!
Ее глаза расширились, и я поняла, что она собирается перейти к лекции «ты не фрик, тебя благословили, одарили умением, о котором другие только мечтают», я слышала ее примерно раз в месяц, и, по меньшей мере, раз в каждые пару дней после того, как мы прибыли на ярмарку, но я не могла выдержать этого снова.
Не теперь. Не тогда, когда я была так смущена на счет Бена и всего прочего.
– Куда ты идешь? – завопила она, когда я выпрыгнула из-за стола и схватила сумку.
– Прочь.
– Франческа Мэри…
Я хлопнула дверью на ее слова, спрыгнула с металлических ступеней, прижимая сумку плотнее к груди, и побежала сквозь лабиринт трейлеров расположенных в дальнем конце большого луга, где проводилась ярмарка. Несколько человек с ярмарки пожелали мне «доброго утра», но я проигнорировала всех их и перешла на ровный бег вприпрыжку, которого, я знала, мне хватит на пару миль. Я пробежала через деревья окружавшие луг, вниз по небольшому травянистому склону, потом на дорогу, ведущую в город Капувар.
Машины проезжали по дороге из города и в него, поднимая пыль, которая окутывала меня, попадала в рот и оседала в волосах. Я замедлила бег вприпрыжку до рыси, потом перешла на шаг, тащась мимо полей с коровами, лошадьми, козами и всякими другими овцами. Я переделала на новый лад аргумент своей матери, изменив его так, что у меня оказались все хорошие слова роли, а аргументы оказались бы настолько убедительными, что она должна была склониться перед моими незаурядными рассуждениями и признать, что нам надлежит вернуться домой, а не в сердце Венгрии. Я бормотала про себя, когда прошла большой белый грузовик с деревянными, щелястыми боками, вроде того, что используют для перевозки домашнего скота. Пожилой мужчина, вел грязного серого конягу и спорил с высоким, тощим парнем в дорогих туфлях. Высокий парень продолжал оглядывать его, словно от того чем-то воняло. Девочка на несколько лет моложе меня, стояла рядом с изгородью, очевидно пытаясь не заплакать.
Я остановилась, потому что любила лошадей, а у серой клячи были красивые линии, мощная изогнутая шея, округлые ляжки, крепкая грудь, и большие-пребольшие душевные карие глаза.
– Что происходит? – спросила я девочку, забыв на мгновение, что я не вернулась домой, где каждый говорит на английском. Она повернулась и фыркнула.
– Это Тесла, моего дедки– дедушкин – конь. Милош забирает его. Ты американка?