— Ей не нравится, когда я зову ее мамой. Она говорит, что так я делаю вид, будто я старше, чем есть. Это просто привычка.
Он выслушал мои аргументы, и, наконец, заговорил:
— Я называл свою маму "мамой" с тех пор, как начал разговаривать.
— Извини. Я знаю, это странно, — сказала я, отводя взгляд, — Мамочка всегда была зацикленной на подобных вещах.
— Почему ты извиняешься? Я лишь сказал, что это мило.
Я заерзала, зажав коленями свою свободную руку. Кондиционер работал на полной мощности, как и в большинстве заведений в Оклахоме летом. Зимой ты раздет, потому что внутри слишком жарко. Летом ты одеваешь куртку, потому что там слишком холодно.
Я слизнула липкий след с губ.
— Я просто не была уверена, насколько ты снисходительно говорил это.
Эллиот начал говорить, но вдруг маленькая группа девочек приблизилась к нашему столу.
— Оу, — сказала Пресли, драматично приложив руку к груди, — У Кэтрин появился бойфренд. Я так сожалею, что все это время мы думали, что ты врешь, что он в другом городе.
Три точные копии Пресли — Тара и Тейтум Мартины и Бри Бёрнс — захихикали и покачали своими светло-блондинистыми локонами. Тара и Тейтум были идентичными близнецами, но они все прилагали усилия, чтобы выглядеть, как Пресли.
— Может, просто вне города, — сказала Бри, — Типа, знаешь, в резервации?
— В Оклахоме нет резерваций, — сказала я, потрясенная ее тупостью.
— Вообще-то есть, — возразила Бри.
— Ты говоришь о племенной земле, — невозмутимо сказал Эллиот.
— Я Пресли, — самодовольно сказала она Эллиоту.
Я отвела взгляд, не собираясь смотреть на их знакомство, но Эллиот не двигался и не говорил, так что я повернулась, чтобы посмотреть, что помешало им познакомиться. Эллиот слегка ухмыльнулся мне, игнорируя протянутую руку Пресли.
Она скорчилась и скрестила руки.
— Бри права? Ты живёшь в “Белом орле”?
Эллиот поднял одну бровь:
— Это штаб-квартира племени Понка.
— И? — съязвила Пресли.
Эллиот вздохнул, выглядя утомленным.
— Я Чероки.
— Это значит, индеец, верно? Разве в “Белом орле” не индейцы? — спросила она.
— Просто уйди, Пресли, — взмолилась я, переживая, что она скажет что-то еще более оскорбительное.
В глазах Пресли загорелся азарт:
— Вау, Кит-Кат. Неужели мы вырастаем из наших штанишек?
Я взглянула на неё вверх, злость полыхала в моих глазах.
— Меня зовут Кэтрин.
Пресли отошла с ними к прилавку на другом конце комнаты, продолжая дразнить меня с Эллиотом издалека.
— Мне очень жаль, — прошептала я, — Они делают это только потому что ты со мной.
— Потому что я с тобой?
— Они меня ненавидят, — проворчала я.
Он повернул свою ложку снизу вверх и оставил ее во рту, выглядя непренужденным.
— Не сложно догадаться, почему.
Я задавалась вопросом, что в моем внешнем виде сделало это таким очевидным. Может, поэтому город не перестал обвинять мамочку и меня за ошибки моих предков. Может, я выглядела как кто-то, кого стоит ненавидеть.
— Почему ты выглядишь такой растерянной? — спросил он.
— Думаю, потому что я надеялась, что ты не знаешь про мою семью и завод.
— Ох. Это. Моя тетя рассказала мне об этом несколько лет назад. Думаешь, в этом причина? Что они грубы по отношению к тебе из-за истории твоей семьи и города?
— Если не в этом, то в чём же тогда?
— Кэтрин, — с мягким смешком произнес он, — Они тебе завидуют.
Я нахмурилась и покачала головой.
— Чему во мне они могли бы завидовать? Мы едва можем сводить концы с концами.
— Ты вообще себя видела? — спросил он.
Я покраснела и отвела взгляд. Только папа делал комплименты в сторону моего внешнего вида.
— В тебе есть все, чего нет в них.
Я скрестила руки на столе и наблюдала, как теплый свет уличного фонаря мерцает между ветвями одного из деревьев. Я почувствовала странное желание услышать большее и надежду, что он заговорит о чем-нибудь ещё.
— Тебя не волнует то, что они сказали? — удивленно спросила я.
— Раньше бы волновало.
— Но теперь нет?
— Мой дядя Джон говорит, что люди могут разозлить нас только в том случае, если мы им это позволим, если дадим им власть над собой.
— Какая глубокая мысль..
— Иногда я его слушаю, даже когда он думает, что нет.
— Что ещё он говорит?
Он не колебался:
— Что ты либо стараешься развиваться и встречаешь незнание с умом, либо ты становишься озлобленным на всех и все.
Я улыбнулась. Эллиот говорил о словах своего дяди с уважением.
— Значит, ты просто не позволяешь словам других повлиять на тебя?
— В основном, да.
— Как? — сказала я, наклонившись. Я искренне интересовалась, надеясь, что он откроет мне какой-нибудь магический секрет, который положит конец моим мукам из-за издевательств Пресли и ее друзей.
— Ох, я злюсь. Гнев нарастает, когда люди считают необходимым сказать, что их бабушка была принцессой Чероки, или эту глупую шутку о том, что я, возможно, получил своё имя от первого, кого мои родители увидели, выйдя из вигвама. Я могу разозлиться, когда кто-то называет меня старшиной, когда я вижу, что люди одевают головные уборы с перьями за пределами наших церемоний. Но мой дядя говорит, что мы должны либо быть сострадательными и воспитанными, либо оставить их наедине с их глупостью. Между прочим, в мире слишком много глупостей, и не стоит позволять им добраться до тебя. А если я подпустил, то всё, что я чувствую — это злость, и я не хочу становиться такой, как моя мама.
— Поэтому ты колотил наше дерево?
Он посмотрел вниз, не желая, либо не в состоянии ответить на этот вопрос.
— Меня задевает очень многое, — проворчала я, откидываясь назад. Я взглянула на клонов Пресли, одетых в укороченные джинсовые шорты и чуть различающиеся принтом цветочные блузки одинакового фасона.
Папа следил, чтобы у меня была хорошая одежда и подходящий рюкзак, а мамочка год за годом наблюдала, как большинство моих друзей испаряются один за другим. Она гадала, что мы сделали и так, а постепенно и я начала задаваться этим вопросом.
По правде говоря, я ненавидела Пресли за то, что она ненавидела меня. У меня не было смелости сказать маме, что я никогда не впишусь в какую-нибудь компанию. Я была недостаточно подлой для этого маленького городка и этих полоумных девочек. Осознание, что я этого и не хочу, заняло у меня довольно много времени, но в пятнадцать я иногда задумывалась, лучше ли это, чем одиночество. Папа не мог быть моим лучшим другом вечно.
Я укусила мороженое с щербетом.
— Хватит, — сказал Эллиот.
— Хватит что? — спросила я. Холодное апельсиновое божество таяло на моём языке.
— Смотреть на них так, будто ты бы хотела сидеть там. Ты лучше всего этого.
Я довольно ухмыльнулась:
— Думаешь, я это не знаю?
Он проглотил всё, что собирался сказать следующим.
— Ну так, какая у тебя история? — спросила я.
— Мои родители ходят на совместные приемы к психологу уже шесть недель. Что-то вроде глубокого консультирования. Думаю, это их последний шанс.
— Что будет, если ничего не получится, и они этот шанс потеряют?
Он уставился на свою салфетку.
— Я не уверен. Мама говорила о переезде нас двоих сюда в крайнем случае. Однако это было год или два назад.
— Из-за чего они ссорятся?
Он вздохнул:
— Мой отец выпивает. Не выносит мусор. Мама его попрекает. Мама проводит слишком много времени в фейсбуке. Папа говорит, что пьет, потому что она его игнорирует; мама говорит, что она постоянно в фейсбуке, потому что он никогда с ней не разговаривает. В общем, наитупейшее, что ты могла бы себе представить, и это обостряется, как если бы они ходили вокруг весь день, ожидая, пока один другого выведет из себя. Теперь, когда он — снова — потерял свою работу, всё стало хуже. По всей видимости, терапевт сказал, что отец — жертва, а мама наслаждается его кастрированием, что бы это ни значило.
— Они тебе это сказали?
— Они не из тех родителей, что скрывают свои ссоры.
— Взрыв мозга. Сожалею.
— Ну, не знаю, — сказал он, смотря на меня из-под своих очков, — Всё не так плохо.
Я заерзала на стуле.
— Нам, наверно, стоит, эм… Нам уже стоит уйти.
Эллиот встал, ожидая, пока я выйду из кабинки. Он последовал за мной, и я не была уверена, заметил ли он, что Пресли и её клоны прикрыли руками хихикающие лица.
Когда он остановился рядом с мусорным ведром около их кабинки, я поняла, что он заметил.
— Ну и чего вы смеетесь? — спросил он.
Я потянула его за футболку, моля взглядом, чтобы он продолжил идти.
Пресли повернула плечами и подняла грудь, взволнованная тем, что ее раскусили.
— Просто с того, как мило Кит-Кат смотрится с ее новым бойфрендом. Это важно, что ты не хочешь обидеть ее. В смысле… Я полагаю… — она указала на нас. — Дело в этом.
Эллиот подошёл к их столу, и хихиканье девочек стихло. Он постучал по дереву и вздохнул.
— Знаешь, почему ты никогда не перерастешь нужду заставлять других чувствовать себя дерьмово, только чтобы ты могла почувствовать себя лучше, Пресли?
Она сузила глаза, смотря на него, как змея, готовая наброситься в любой момент.
Эллиот продолжил:
— Потому что это все временно. Чувство удовлетворенности недолго длится, и ты никогда не остановишься, потому что это единственная радость, которую ты испытываешь в своей грустной, жалкой жизни, которая вращается вокруг маникюра и осветлении волос. Твои друзья? Ты им не нравишься. Никому никогда не будешь, потому что ты самой себе не нравишься. Так что каждый раз, когда ты будешь осложнять Кэтрин жизнь, она будет знать. Она будет знать, почему ты это делаешь, как будут знать и твои друзья. Как и ты будешь знать, что ты чересчур стараешься. Каждый раз, как ты будешь бросать оскорбления в сторону Кэтрин, все это не будет ни для кого секретом. — Он посмотрел в глаза каждому из ее клонов, а затем и Пресли. — И пусть у тебя будет такой день, которого ты заслуживаешь.
Он открыл дверь и указал мне проходить. Мы следовали за припаркованными машинами, пока не оказались на другом конце стоянки, и направились в сторону нашего района. Уличные фонари были включены, мошки и москиты жужжали под яркими лампами. Тишина сделала звук наших шагов по тротуару более отчетливым.
— Это было, — начала я, пытаясь подобрать правильные слова, — легендарно! Я бы никогда не смогла высказаться кому-то вот так.
— Ну, я здесь не живу, так что это всё облегчает. И это не было полностью моим.
— Что ты имеешь ввиду?
— Это из сцены из “Detention Club Musical”. Только не говори мне, что не смотрела его, когда была маленькой.
Я уставилась на него, не веря, а затем засмеялась.
— Фильм, который вышел, когда нам было по восемь лет?
— Я смотрел его ежедневно примерно на протяжении полутора лет.
Я захихикала:
— Вау. Не могу поверить, что я не поняла это.
— Я лишь рад, что Пресли не поняла. Это сделало бы мой монолог намного менее пугающим.
Я снова рассмеялась, и в этот раз, Эллиот тоже. Когда смех стих, он слегка подтолкнул меня локтем.
— У тебя реально есть парень из другого города?
Я была рада, что тогда было темно. Все мое лицо горело, будто оно было в огне.
— Нет.
— Приятно знать, — сказал он, ухмыльнувшись.
— Я сказала им это однажды в средней школе, надеясь, что тогда они оставят меня в покое.
Он остановился, посмотрев на меня с довольной улыбкой.
— Я полагаю, это не сработало?
Я покачала головой, каждый случай их издевок вспоминался, как если бы едва залечившаяся рана снова вскрывалась.
Эллиот вдохнул воздух и дотронулся разодранным кулаком до кончика своего носа.
— Тебе не больно? — спросила я.
Смех и ухмылки улетучились. Собака тихо и одиноко залаяла через несколько кварталов, блок кондиционера щелкнул и загудел, двигатель зашумел — наверное, старшеклассники перетащили его на Главную Улицу. Тишина окружала нас, и свет в глазах Эллиота исчез.
— Извини. Это не моё дело.
— Почему? — спросил он.
Я пожала плечами, продолжая наш путь.
— Я не знаю. Просто это кажется чем-то личным.
— Я рассказал тебе о своих родителях и их проблемах, и тебе кажется, что мои кровоточащие костяшки — это что-то личное?
Я пожала плечами.
— Я потерял самообладание. Выместил злость на твоём дубе. Видишь? Никакой магии. Я всё еще злюсь временами.
Я замедлила шаг:
— Расстроился из-за родителей?
Он покачал головой. Было видно, что он больше не хотел говорить, так что я не давила. Идя по последней дороге в черте города, я понимала, что мир, в котором были я и Эллиот заканчивался, даже если мы ещё не до конца это осознали.
Дома были выстроены по обе стороны дороги, как маленькие острова жизни и энергии. Свет из окон прорезал тьму между уличными фонарями. Иногда одна тень проходила в них, и я задавалась вопросом, какова жизнь людей в этих островках, наслаждались ли они своим пятничным вечером, смотря телевизионные фильмы, лежа на диване. Беспокойство об оплате счетов было, вероятно, им незнакомо.
Когда мы приблизились к моей калитке, мой домашний островок выглядел темным и тихим. Хоть я и надеялась увидеть этот теплый желтый свет из окон, как в окружающих домах, мерцание от экрана телевизора.
Эллиот засунул руки в карманы, заставляя мелочь внутри звякнуть.
— Они вообще дома?
Я посмотрела на гараж и увидела бьюик папы и лексус мамочки рядом.
— Похоже на то.
— Надеюсь, я не сделал ваши отношения с Пресли ещё хуже.
Я отмахнулась от него:
— Пресли и я возвращаемся к истокам. Это первый раз, когда кто-то заступился за меня. Я не уверена, что она знает, какие теперь предпринять действия.
— Надеюсь, она оставит их в сохранности вместе с палкой в своей заднице.
Из моего горла вырвался громкий смех, и Эллиот не смог скрыть, как ему это польстило.
— У тебя есть сотовый номер?
— Нет.
— Нет? Серьезно? Или ты просто не хочешь давать мне свой номер?
Я покачала головой и выдохнула смешок.
— Серьезно. Кто будет мне звонить?
Он пожал плечами:
— Я собирался, вообще-то.
— Оу.
Я подняла задвижку на калитке, чтобы пройти во двор, и калитка открылась с пронзительным звуком металла, трущегося об металл. Она закрылась за мной с щелчком, и я повернулась лицом к Эллиоту, положив руки на металл. Он взглянул вверх на мой дом спокойно, будто он не отличался от любого другого дома. Его храбрость пробудила что-то глубоко внутри меня.
— Мы практически соседи, так что… я уверен, что вижу тебя, — сказал он.
— Да, определённо. В смысле, вероятно… Скорее всего, — сказала я, кивая.
— Что ты завтра делаешь? У тебя есть работа на лето?
Я покачала головой:
— Мамочка хочет, чтобы я помогала ей во дворе летом.
— Ты не против, если я здесь позависаю? Я буду делать вид, что не фотографирую тебя.
— Конечно, только никаких странностей с моими родителями.
— Хорошо, — ответил он, выпрямившись и выпятив грудь. Он сделал пару шагов назад. — Увидимся завтра.
Он пошел к себе домой, и я сделала то же самое, медленно идя вперед. Шум от старых деревянных досок, издаваемый крыльцом под моими пятидесяти килограммами, звучал довольно громко. Родители должны были услышать меня, но дом все еще оставался темным. Я толкнула нашу огромную деревянную дверь, тихо проклиная ее за громкий скрип. Зайдя внутрь, я ждала. Никаких приглушенных разговоров или тихих шагов. Никаких ругательств сверху. Никакого шепота по стенам.
Казалось, каждый мой шаг кричал, когда я поднималась по лестнице на верхний этаж. Я держалась посередине ступенек, не желая дотрагиваться до обоев. Мамочка хотела, чтобы мы были аккуратны с домом, как если бы он был еще одним членом нашей семьи. Я осторожно шагнула в холл, остановившись, когда доска перед комнатой моих родителей скрипнула. После отсутствия знаков движения, я продолжила путь к своей комнате.