– Твои апартаменты?
– Вроде того.
Только сейчас смотрю на него, с опаской замечая, что отмеченную не одним десятком шрамов грудь ничего не скрывает. Кошу глаза и с некоторой долей облегчения натыкаюсь взглядом на застегнутую пряжку тяжелого ремня. Зато на мне вообще ничего нет. Ничего, кроме подсохших кровоподтеков.
Ухмыляется, явно наслаждаясь моим замешательством.
Покусываю губу, ощущая привкус отнюдь не легкого напитка.
– Мы же еще не трахались? – вылетает быстрее, чем я успеваю обдумать. Ну, или хотя бы немного скорректировать. Должно быть, встреча с дорожным покрытием прошла отнюдь не бесследно для моей головы.
– Еще? – с явным сарказмом спрашивает голос, на лицо хозяина которого мне отчего-то не хочется смотреть.
Блестящие кресты – другое дело. Притягивают, не отпускают мой взгляд. Предпочитаю промолчать и просто разглядываю звенья тонких цепочек, а после – шею и подбородок.
– Нужно позаботиться о твоих ранах, – почти мурчит и тут же ладонью стискивает мое бедро, аккурат так, чтобы потревожить и растравить рану.
Дергаюсь и, подавшись вперед, перехватываю его запястье, сжимаю изо всех оставшихся сил, но не могу оторвать от себя, не могу даже сдвинуть. И тогда впервые с момента пробуждения злобно пялюсь ему в глаза. Прищуренные, донельзя ехидные, алые глаза. Чтоб они вытекли…
– Начнем с этой, ты не против? – все с той же ужимочкой уточняет и, наконец оторвавшись от многострадального участка плоти, тянется влево, и там я вижу грубо сколоченную из двух ящиков тумбочку, на которой, выжидая своего часа, стоит глубокая миска с водой, а рядом на салфетке тускло блестит длинная игла с продетой в ушко грубой ниткой.
Кривлюсь и спешно принимаю новую дозу «анестезии». В голову дает, увы, далеко не сразу.
Отнимает у меня спиртное и щедро поливает иглу.
Вдыхаю поглубже и ощущаю, как острие медленно входит под кожу, потом с другой стороны, стягивая края раны.
Первый стежок.
Сжимаю челюсти и, повернув голову набок, едва сдерживаю истерический смешок, когда понимаю, что он мог зашить меня сразу же, как притащил сюда. Но нет, тогда бы мне пришлось пропустить все это, а ты же не мог допустить, чтобы я так легко отделался, верно?
Третий или четвертый стежок.
Ткани немеют, становится не так противно. Закрываю глаза, старательно отвлекая себя целым ворохом не разобранных, скатанных в тугой комок и упрятанных в дальний уголок подсознания мыслей.
Почему ты помогаешь мне? Пусть даже с изрядной долей издевки и явно рассчитывая отхватить кусок в конце. Зачем это? Нравится играть со мной или же ты все никак не можешь насытиться моей дерзостью? Сама мысль о том, что кто-то может не испытывать благоговейного страха при виде твоей задницы, обтянутой черной кожей, заводит тебя, будоражит кровь? Поэтому латаешь сейчас? Поэтому вернулся, когда меня вырубило, и наверняка притащил сюда, закинув на плечо, как мешок с дерьмом.
Усмехаюсь, и игла замирает на секунду.
– Смешно?
– Вроде того.
– Отчего же?
– Хочешь потрепаться?
– Почему нет?
– Потому что с врагами не принято вести светские беседы.
Еще один стежок, натяжение нити. Сколько еще?
– С ними, должно быть, принято жарко трахаться, – как бы так, между делом, произносит даже без ставшей привычной тонкой издевки. От этого не задевает, лишь царапает вскользь.
Хмыкаю и нашариваю бутылку.
Все настолько перемешалось, что стоило бы разобраться, как следует покопаться в себе, но… Я выбираю пьяный угар со всеми вытекающими. Слишком много всего, трещит по швам. Взять передышку.
Забавно, что каждый раз, когда кажется, что вот-вот башка расколется надвое, а небо рухнет, огрев меня по затылку острой звездочкой, я сталкиваюсь именно с тобой. И падаю, падаю, падаю…
– Верно. Тогда зачем притащил сейчас?
– Выглядел слишком жалким.
– В меценаты подался?
– Вроде того.
– Кормил бы лучше кошечек, – проговариваю, ощутив, как резануло чужой жалостью.
Но жалостью ли? Жалеют ли, стремясь сделать еще больнее, помучить как следует?
Заканчивает с бедром и, нагнувшись, перекусывает нитку. Нагнувшись так, чтобы дыханием коснуться моего члена.
Холодок пробегает в районе ребер и, обогнув грудную клетку, застывает где-то под лопатками.
Поворачиваюсь, приподнимаясь, умастив затылок на согнутой в локте руке, чтобы увидеть преотвратную ухмылку и кончик языка, медленно коснувшийся открытой головки. Дразнит, проводит еще раз, и я поджимаю губы.
Понимаю, что, хочу я того или нет… Не так даже – несмотря на то что я не хочу, у меня встанет. Уже стоит, наливаясь кровью, приподнимаясь, касаясь его губ.
Еще одно короткое, почти сухое прикосновение, и он выпрямляется, рывком закинув мою здоровую ногу себе на пояс, подтянув поближе, так чтобы холодная пряжка уперлась прямо в мою задницу, а заклепки впивались в нежную кожу на внутренней стороне бедра.
Лучше тьма. Тьма под сомкнутыми веками. Но так куда острее все, куда мучительнее представлять, а не видеть.
Принимается за вторую рану, склоняется пониже и левой рукой опирается на выступающую бедренную косточку. Неприятно. Но куда неприятнее холодный металл, протискивающийся под кожу.
И то и другое терплю. Терплю и представляю, что будет, когда он закончит.
– А дальше? – срывается само собой, наверное, потому что я слишком увлекся своими мыслями. Увлекся, вслушиваясь во все нарастающий бой барабанов в висках. Все дешевое пойло виновато. Добавим в бочку пару литров усталости, засыплем прогрессирующим психозом, нехваткой сна…
– Когда дальше? – спрашиваешь вскользь, отрываясь от раны, чтобы смочить и протереть иглу чистой салфеткой.
Рана уже почти не кровит, и только когда стежки стягивают ее края, выступают алые капли.
– Когда ты закончишь. Что потом?
Хмыкает, снова прокалывая потерявшую чувствительность кромку кожи.
– Следовало бы наказать тебя за неосторожность.
– Следовало бы?
Язык распух и едва шевелится. Кажется, снова уплываю куда-то, раскачиваясь на легких волнах алкогольных паров.
– Я не стану этого делать.
– Снова милостыня?
– Назовем это благотворительным сексом.
Просто распирает от желания заржать в горло, схватиться за голову и сжимать ее изо всех сил, чтобы не развалилась на части.
Молчу, то и дело покусывая будто бы пластмассовый язык, и просто жду, когда он закончит. Жду и отчего-то прокручиваю в голове все еще раз. С самого начала…
С самого раннего утра, начавшегося с пары глотков воды и пропавшего Рина, с мелкой потасовки за тройку бесполезных восьмерок, с желчного осознания того, что Кеске, возможно, уже не помочь.
Дальше – круче. Каратели. Подворотня, в которой так и останутся лежать уже окоченевшие отморозки. Никогда раньше… Ты был чертовски неправ тогда. Нету его, выбора. Нету.
А теперь что? Теперь я могу сказать, что лучше тебя? Лучше карателей и Арбитро?
– Я бы хотел отмотать назад и вместо всего этого дерьма сразу наткнуться на тебя.
– И что тогда?
– Тогда не было бы этого.
Пальцы слепо шарят по торсу и натыкаются на только что заштопанную, выпуклую, шершавую от грубых ниток полоску на боку. Провожу по ней, надавливаю…
– Всего лишь царапина.
– Всего лишь три трупа.
Нарочито медленно нагибается ко мне, выпускает чертову маленькую спицу из пальцев и, уперевшись ладонями по обе стороны от моей головы, нависает сверху, дыханием касаясь моего уха. Холодно. Отползти бы.
– Твой первый раз, мышонок? – мурлычет с такой сладкой издевкой, что кажется, будто бы треклятый сироп забился ко мне в глотку.
Ладонью упираюсь о его голую грудь и пытаюсь спихнуть вбок, но решимости хватает ровно до того момента, пока подушечки не обожжет. Очень теплый, горячий.
Сглатываю.
Ногти царапают гладкую кожу, натыкаются на плотные полоски шрамов и как-то сами собой скатываются к животу. Сами, не руководил. Я не хотел.
– И что ты почувствовал? – даже его голос оживает, словно оттаивает, стоит только в нем проскользнуть ноткам неподдельного интереса.
– Ничего.
Я хотел бы соврать сейчас. Хотел бы сказать, что мне жаль, что пусть даже мусор…
Вздрагиваю.
Мусор.
Снова. Не мои мысли. Не мои фразы. Не мое подсознание подкидывает.
Страшно ли? Почти.
Потому что, продолжая нависать надо мной, касается губами уха, сухо и совсем коротко, обхватывает мочку и тут же выпускает ее, выпрямившись, вернувшись в первоначальное положение. Вернувшись и так же закинув на себя мою ногу. Сжимает щиколотку. Ухмыляется.
Степлер бы… Прибить навсегда к губам. Чтобы только так. Чтобы только… Ехидная дрянь.
Стискиваю челюсти. Упускаю момент, когда узкая ладонь ложится на мое бедро, рядом с раной. Гладит, скатывается вниз, накрывая и без того не желающий опадать член.
– Как же все-таки мало тебе надо.
– Заткнись и делай уже то, что начал.
– Разрешаешь мне? – вкрадчиво, со скрытой угрозой.
Я знаю этот тон. Знаю, что не стоит игнорировать столь явное предупреждение. Но…
– Да, разрешаю.
Наказание следует тут же. Все теми же прикосновениями. Все теми же… Сильными пальцами безжалостно стиснувшими поврежденную кожу.
Шиплю и, не сдерживаясь, пытаюсь хорошенько пнуть его второй ногой, но перехватывает ступню.
– Тише, глупая рыбка. Швы разойдутся.
– Будешь иметь или издеваться?
Алые щелки вместо глаз.
– Будь умницей и не дергайся.
Кривлюсь и, закрыв глаза, решаю предоставить все ему.
И будь что будет, с меня явно хватит. А гордость… А что гордость, потом соберу в совок то, что от нее останется. Все одно, падать уже некуда. Хватит…
Жаль, что я один так считаю.
Не тянет, раздвигает ноги пошире и, огладив ладонью, задерживается пальцами на мошонке, чуть нажимает на нее, царапает, проводит ногтями по основанию члена… Замирает.
Выше. Но так, словно изучает. Или все же издевается, отмечая прикосновением каждую вену, каждый сантиметр кожи. Не касаясь головки, ведет назад, ниже. Отнимает пальцы и, не церемонясь, заталкивает их в мой рот. Покорно размыкаю губы и, прикусив чуть ниже второй фаланги, неторопливо облизываю их, обвивая языком, ласкаю так, что он просто не может не провести аналогию. Щедро смачиваю слюной, и когда он выдергивает их, прозрачные нити тянутся и, обрываясь, ложатся на мой подбородок.
– Такой послушный…
Улыбаюсь и показываю средний палец.
Ответная реакция предсказуема, как жара в пустыне. Уголки губ приподнимаются вверх, а я оказываюсь насаженным сразу на два пальца. Царапает, больно, но от прокатившейся от макушки до кончиков пальцев волны предвкушения хочется взвыть куда больше.
Падать некуда, Акира. Так давай просто копать вниз, чтобы по самую макушку уйти, чтобы закончился воздух в легких, чтобы…
Сгибает пальцы, неторопливо поглаживая упругие стенки, проталкивает дальше, так что подушечки без труда находят чувствительный комок нервных окончаний. Сжимаюсь весь, когда начинает едва-едва касаться его, гладить, то и дело нажимая ногтями.
Вперед, чуть назад, не вынимая полностью.
Вперед, принимаясь наглаживать мой живот второй ладонью, оставлять метки ногтями. Оставлять, и ниже, ниже, ниже…
Наконец-то коснувшись головки, надавить на нее, причиняя скорее боль, нежели что-то иное. Надавить и удовлетворенно хмыкнуть, когда выступит тягучая прозрачная капля. Обхватить член у основания и просто ритмично сжимать, в такт движениям пальцев внутри меня.
Ритм… Все, кажется, подчинено этому ритму. Мое дыхание тоже. Дыхание, которое становится сухим и хриплым, как бы я ни хотел изображать равнодушное бревно. Не выходит.
Ногти царапают матрац, и поврежденная рука тут же отзывается тупой болью и полной неподвижностью. Вздрагиваю и только сейчас замечаю, что пальцы туго перетянуты, примотаны друг к другу, зафиксированы, как и кисть.
И это заметил.
– Тщательно осмотрел, пока раздевал?
Каждое слово – пытка. Каждый слог – с придыханием и сухим свистом.
Потому что хорошо сейчас, чертовски хорошо, особенно на контрасте с тупой опоясывающей тело мукой. Оттого что прилично досталось, и эта чертова тушка просто требует ласки. Пусть даже такой. Пусть руками больного маньяка.