Насмешливо изгибается черная бровь, сам с места не двигается, всем своим видом излучая самодовольство и мерзостную снисходительность.
Замахиваюсь.
Лезвие встречает ножны.
На этот раз быстрее все. Сильнее. Больнее.
Действительно только играет со мной, отступает, лениво отмахиваясь, и это не может не злить.
Бесит, заставляя плотнее стиснуть зубы и выгадывать, каждый шаг свой просчитывать, и когда короткое лезвие цепляет его плечо, оставляя кривой росчерк, довольно щурится.
- Умница, - роняет вместе с кивком головы, небрежно, как выслужившейся собаке, и ярость опутывает.
Налетаю сбоку, пытаюсь добраться из-за спины, но все одно. Глухая оборона и ни единой попытки задеть в ответ.
Прыжок назад.
Дистанция в какие-то два метра.
Отираю лоб рукавом куртки, жалея, что не так просто вычистить агонизирующие легкие.
- Прекрати. Меня. Жалеть, - четко, рубя паузами и сочащейся затаенной злобой, выплевываю, упрямо задрав подбородок, а сам ощущаю, как коленки трясутся.
Короткая схватка вымотала, вспыхнувшая ярость окончательно посадила мои батарейки. Но продолжаю стискивать рукоять, и плевать, что того и гляди выскользнет из мокрой ладони.
В глотке першит, под диафрагмой словно кишки в клубок спутались.
И взглядом уже изучающе, без насмешки, чуть склонив голову набок, и тонко улыбается, на мгновение прикрыв глаза.
Звук, с которым лезвие покидает ножны, отпечатывается намертво, паяльником на подкорках, лязгом на внутренней стороне черепа.
Бликует в последних лучах закатного солнца.
Пригибаюсь, отводя одну ногу назад.
Смотришь совсем иначе теперь, оглаживаешь, и в алых глазах, опасных, будоражащих, мелькает нечто такое, что пугает куда больше физической боли или унижения.
Нежность.
Сглатываю, мышечный спазм неприятно прокатывается по горлу, и больше не медлю.
В этот раз мой выпад первый.
Это не похоже на танец, это не похоже ни на один из боев в «Бл@стере».
Сталь о сталь.
Искрами.
Надсадным стоном металла.
Сталь о сталь…
Тяжелым ботинком по голени, оставляя на светлой ткани след; локтем по солнечному сплетению, сквозь плотную куртку ощущая, как в грудину вминается единственный крест.
Горячо, смазано, огибая полукругом, и снова контакт.
Острозаточенного металла и взглядов.
Секунды лишь.
И болью сознание заливает, слепну, все окрашивается в черный, едва не падаю, неосмотрительно вытягивая руку в поисках опоры, и… Кончено.
Слишком быстро.
Перехватывает за запястье, выбивает нож, заламывает, дергая на себя. Сглатываю и, дернувшись, замираю: холод лезвия щекочет кожу прямо под кадыком.
Ощущаю, насколько близко находится сталь: одно неосторожное движение и… Почти физически чувствую, как мокнет ворот футболки, впитывая в себя струящееся красное.
Вздрагиваю от прикосновения пальцев, задирающих футболку, но только дергаюсь, чтобы оттолкнуть руку, как слышу насмешливое «ц-ц-ц», которым грозят непослушным детям.
Поджимаю губы.
Невесомо, почти без нажима оглаживает свежий, только-только зарубцевавшейся шрам. Плотный, грубый, все еще шероховатый.
Пробует затянутыми в латекс пальцами, вздрагиваю, представляя, как мог бы попробовать языком.
Делает шаг вперед, я послушно переставляю ноги тоже.
Подводит к чертовой облезлой будке и отводит лезвие. Тут же опускаю подбородок вниз, сглатываю и собираюсь было уже обернуться, как нихонто падает на гравийку, а моя правая рука попадает в железные тиски.
Сжимает до тупой боли, на грани звонкого хруста, и неторопливо заводит за мою спину.
Шаг, и буквально в затылок дышит.
Держит за заломленное запястье, выгибает дугой и, навалившись всем весом, давит, не позволяя нормально выдохнуть.
- Наигрался? - возвращаю реплику, и усмешка застревает в глотке, потому что разворачивает, освобождает кисть, но тут же хватает за волосы, дергает, оголяя беззащитную шею, и порывисто, рывком проводит по ней горячим языком.
Останавливается возле уха, больно прикусывает мочку и, влажно мазнув по раковине, шепчет:
- Давай, мышонок, не ломайся.
- Мы все еще о твоей цацке?
Колено, впечатавшее мне в живот, тоже не становится неожиданностью. Но от этого не менее больно, роящихся красных вспышек вокруг становится много, легкие сжимаются от недостатка кислорода, и я давлюсь оборванным вздохом, пытаясь согнуться и пережить это.
Не позволяет.
Явно наслаждается происходящим, и вторая обтянутая черным латексом ладонь лениво проходится по моему бедру.
Отталкиваю ее и тут же получаю в зубы.
Клацают, цепляются за язык, и безумно хочется сплюнуть в сторону, слишком явным становится металлический привкус.
Закрываю глаза, пытаюсь расслабиться, выгадывая подходящий момент для того, чтобы отодрать чертову клешню от своего затылка и, если повезет, подхватить меч первым.
Если повезет.
Наивный.
Заведомо знаю: уже проиграл.
- Присмирел?
Сжимаю веки еще плотнее, до слепляющей плотной черноты, и, подавшись вперед, насколько позволяет удерживающая рука, выдыхаю прямо в самодовольную рожу:
- Отсоси.
Закатывает глаза и, к моему удивлению, перестает выдирать мне волосы, но вместо того, чтобы обрадоваться и ляпнуть что-нибудь по этому поводу, я с хрипом хватаюсь за горло, безжалостно стиснутое черной перчаткой.
Двумя руками его запястье, уже не дурачась, сжимаю изо всех сил, пытаюсь отпихнуть - и тщетно. Совсем как в тот раз, совсем как когда негромкое «плачь, умоляй» выкручивало мои внутренности.
Вскидываюсь, всматриваясь в его лицо, в его прищуренные, алые, словно истекающие кровью глаза, и, задыхаясь, вкладываю в этот взгляд всю ненависть, на которую только способен.
Ненависть, которая переполняет слишком быстро.
Сочится из-под век и с каждым новым свистящим вздохом вырывается из стиснутых зубов.
Оглядывает всего, оглаживает каждым взмахом ресниц и вдруг задирает футболку вверх, с неожиданной нежностью проходится по покрытому твердой коркой грубому шву и улыбается, отчего-то тут же смягчаясь.
Пальцы все еще удерживают, но уже не удавкой сжимаются, не позволяют только опустить подбородок, и я, сглатывая, не выдержав, закусываю губу.
Тут же щеки дыханием опаляет.
Близко.
Слишком близко.
Сердце делает кульбит и пытается забиться в глотку. Выдает.
Большой палец нажимает на подбородок, поглаживает его, и я послушно размыкаю губы, не в силах разорвать зрительный контакт.
Еще ближе… Холодным латексом перчатки мазнув по коже, забираясь под футболку, останавливаясь на ребрах.
- Где он, Акира? - выдыхает имя прямо в мой приоткрытый рот, и я плавлюсь. Переламываюсь тут же и, когда наконец-то отпускает, перестает оставлять синяки на моем горле, не двигаюсь ни на миллиметр, остаюсь под властью этого голоса.
Зачарованный.
Не моргая… На расстоянии одного вздоха.
Ну же, теперь-то кто будет первым?
Облизываю губы, не сводя взгляда с его, и, криво усмехнувшись, отвечаю, ощущая, как подрагивают мускулы под его пальцами. Неторопливо оглаживают, с ребер перетекают на бок и сжимаются, уцепившись за тазовую кость.
И вторая ладонь тоже… Прямо рядом с моей головой.
В живой клетке заперт.
- ОН для тебя важен? - Неверными, едва гнущимися пальцами цепляюсь за лацканы плаща, сжимаю так, что костяшкам больно, и, привстав на носки, так чтобы лица почти вровень, договариваю: - Расскажи, верну.
Усмешкой в ответ. Не презрительной, нет.
Неужто заинтересован настолько, что позволишь мне это, позволишь утянуть в эту маленькую игру?
- Думаешь, сам не найду? - На выдохе и взгляда не поднимая, только на губы.
И ритм в венах такой же, как во время недавней драки. Шкалит. Барабанной дробью в висках.
С ума схожу.
Только прищуренные в насмешке, алые угольки напротив.
- Приглашения ждешь? - стараюсь говорить в тон, кривясь и копируя интонацию, но жалко, как же жалко выходит.
Тупо, откровенно нелепо и… Наплевать.
Потому что наконец-то перестает оценивающе разглядывать, словно примиряясь, подхожу ли я для чего-то кроме насмешек, словно в его голове только что с щелчком вышел из строя заведенный таймер.
Ладони на моих задних карманах обе. Шарят, ощупывая, тискают мой зад и мимоходом проходятся по пустым передним, большими пальцами оглаживая шлевки.
Стискивают, тащат на себя, подкидываюсь, и спустя секунду мои ноги больше не касаются крыши.
Вплотную, горячий. Бедрами сжимая бока, ладонями - плечи.
С ужасом понимаю, что больше не разожму.
В его глазах отражается тоже.
Молчим, и страшно до одури, страшно, как если бы над пропастью последний шаг. Как если бы уже на одной ноге балансируя. Как если бы… Вздрагивает, отворачивается к люку и, сморщившись, ставит меня назад.
Все еще придерживает, сжимая бока, я, кажется, его тоже, пусть и без надобности, но пальцы нервно теребят отстрочку ворота на плаще.
И я вдруг думаю, что, пожалуй, стоит рассказать ему все. Рассказать про ЭНЕД, Эмму и ее дружка, рассказать про то, что нахер мне не уперся титул Иль Ре. Рассказать про…
Отступает и одним слитным движением наклоняется, чтобы поднять меч, и оборачивается к брошенным ножнам.
Ни слова не говорит, направляясь к краю крыши, аккурат туда, где я сам не столь давно балансировал.
- И что, все? - кричу в спину, и он, уже глянув вниз, оборачивается и, усмехнувшись, роняет небрежное «Еще навещу тебя, не переживай».
Шаг и… Исчез.
Вздрогнув и проморгавшись, бросаюсь следом и, высунувшись вниз, замечаю почти развалившийся балкон двумя этажами ниже. Ни души, только ветер туда-сюда шпыняет словно тряпичную, повисшую на верхней петле дверцу.
Качаю головой, прикидывая, когда настанет это его «позже», и, дернувшись всем телом, оборачиваюсь к лязгнувшему люку, инстинктивно вцепившись в пустые ножны.
Проклятье!
Бросаюсь к поблескивающей полоске металла и успеваю схватить прежде, чем крышка откинется, а в квадратном проеме покажется светлая макушка.
- А, вот ты где! - выдыхает Рин и ловко взбирается наверх.
Так вот почему великий Иль Ре предпочел скрыться? Неужто услышал?
Киваю, отчаянно стараясь привести в порядок и хоть как-то структурировать весь тот адовый ад, что сейчас разрывает мне череп.
Неужто я так попал? Попал даже круче, чем думал, когда в ужасе хлопнулся на задницу, окруженный изувеченными сталью трупами.
Оборачиваюсь к люку как раз в тот момент, когда следом за мелким на крышу взбирается Кеске. Прежний, неуверенный в себе, с мягкой улыбкой и взъерошенными волосами.
- И где он? - Мальчишка вцепляется в меня, как клещ, и в его голубых глазах мелькает нечто, отдаленно напоминающее маньяческий блеск.
Смутно знакомый мне уже.
Разумеется, ему интересно, куда делся ночной ужас Тошимы, вынырнувший из ниоткуда и обративший меня в позорное бегство.
Правда, петлять между опустевшими, пострадавшими от времени и мародеров высотками я решил совсем не для того, чтобы скинуть его с хвоста.
Вовсе не его скинуть.
- Понятия не имею. Должно быть, потерял меня, не добрался до крыши.
- Только идиот станет прятаться на крыше, - тут же фыркает Рин и, уцепившись за мою руку двумя своими, щурится вдруг, улыбка медленно тает, растворяется, покидая его лицо, а взгляд становится колким.
Осматривает меня, словно может просветить насквозь, и мне отчего-то хочется вжать шею в плечи. Шею, которая все еще пылает, горячая там, где ее касались язык и отнюдь не нежные губы.
И мне остается только надеяться, что он не оставил следов, багровых пылающих меток.
Неосознанно касаюсь отстрочки куртки и, отдернув ее, провожу пальцами по груди и ребрам, якобы осматривая на предмет повреждений, а на деле же мельком, едва зацепив край внутреннего кармана, прощупываю его и, ощутив твердые грани металла, успокаиваюсь.