Галя преуспевала во всем: хоть траншею копать, хоть дрова колоть, хоть обед сварить, хоть утешить кого. И все делала не просто с удовольствием, а как-то даже заразительно. Посмотришь, как она стирает и самому хочется за мылом бежать. Такой вот у нее был удивительный талант. А когда она дежурила на кухне, то еда в экспедиции была по-настоящему вкусной, что больше никому не удавалось. Так что в свое время, при молчаливом согласии шефа, была предпринята попытка, сделать Галю вечной дежурной. Причем она должна была только варить. Все остальное брались делать за нее другие: и воду носить, и костер разжигать рано утром, когда так хочется спать, и даже мыть посуду. Все бы для нее делали, а она бы только варила. Но Галя не согласилась. И не потому, что ей не нравилось все время готовить. Просто она была девицей со странным характером. Ей, видите ли, нравилось делать все.
Александра Федоровна: так ее и называли в неполные двадцать лет. Она принимала это как само собой разумеющееся и считала себя на много старше однокурсниц. По сути она и была старше их. Два года назад Александра Федоровна безумно влюбилась, выскочила замуж, и у нее был годовалый ребенок. Как же ее за этот медовый год измотали пеленки-распашонки, ежедневные стирки, кухня и плачущее по ночам дите. Муж, такой же студент, как и она, конечно, помогал, но основной груз счастливой семейной жизни лег на ее плечи. А надо было еще хоть изредка на лекции ходить, и к семинарам готовиться, и рефераты писать... Представьте себе, что значит не высыпаться ежедневно, или точнее еженощно, в течение года. От такого озвереть можно. А Александра Федоровна ничего, держалась. Но в экспедицию уехала с удовольствием. Оставила годовалого ребенка матери и мужу и поехала, как другие едут отдыхать на черноморское побережье Кавказа. Она и отдыхала здесь. В экспедиции ведь только и нужно было, что копать землю и не более десяти часов в день. Да раз в неделю дежурить по лагерю. А все остальное время можно было спать или просто ничего не делать. По сравнению с ее семейными заботами - курорт, всесоюзная здравница.
Вот только, она очень скучала по мужу и сыну. И постоянно вспоминала своего Колю, рассказывая подругам о его самых разнообразных высоких качествах - это про мужа, и, конечно же, Коленьку - это про сына, которого она наделяла достоинствами еще более высокими.
А еще была Серафима: длинноногая блондинка с голубыми глазами. Работала она в синих шортах и белой плотно облегающей футболке и довольно умело давала окружающим возможность любоваться своими достоинствами. Очень даже умело для второкурсницы. Хотя, как глубокомысленно однажды заметил Лисенко: "Уровень образования здесь значения не имеет".
Серафима, конечно же, считала себя совершенно неотразимой. И в какой-то степени это соответствовало истине. Вот только, как у большинства блондинок, реснички у нее были белесые, как у поросеночка, а бровки такие беленькие, что их и разглядеть было трудно. Серафима тщательно скрывала свой ужасный недостаток даже от подруг, хотя они-то прекрасно о нем знали и получали от этого серафиминого несчастья определенное удовольствие. Серафима же каждое утро вставала на полчаса раньше других, чернила специальной тушью ресницы и огрызком иностранного карандаша заново рисовала брови взамен стершихся ночью. Самоистязание, если учесть, как хочется спать в половине шестого утра. Тем более, что мужской состав подобрался в экспедиции, как сама Серафима выразилась: "не совсем кондиционный", и никто не уделял серафиминым прелестям должного внимания.
А еще, чтобы букет был полным, надо представить шофера. Он был из Москвы, из гаража Академии Наук. Его экспедиции выдали в качестве приложения к "Открытому листу". "Открытый лист", шофер с машиной да немалая сумма денег прочно связывали экспедицию с Академией Наук. От Академии работать хорошо. Обычной экспедиции ни денег таких никто не дает, ни машины в постоянное пользование.
Шофера звали Александр Александрович Онучин. При первой же встрече с участниками экспедиции, которая произошла, когда археологи собирались грузить в машину снаряжение, он сразу же, нисколько не стесняясь этого, намекнул на свое исключительно благородное происхождение.
-- Из графьев изволите быть или как? - обрадовался Лисенко.
-- Мой пращур был постельничем, у государя всея Великой Руси Ивана Васильевича Грозного, - гордо заявил Александр Александрович. - От него, Ермилы Онучина, и род свой ведем.
-- Не может того быть, - не поверил Лисенко. - Наш славный орел Иван Васильевич, как широко известно, народным массам, всем своим приближенным головы поотрубал. Было у него такое нездоровое увлечение. Так что вести свой род от пращура с начисто отрубленной головой совершенно невозможно.
-- Честное благородное! - поклялся шофер. - Голову нашему пращуру, и верно, всенародно отрубили, и не где-нибудь, а прямо на самом лобном месте, в центре Красной площади, только потомство к тому времени от него уже произросло.
-- Ой, как интересно, - обрадовалась Серафима. - Он что же, постель царю стелил? Расскажите, Сан Саныч! А какая у царя кровать была?
-- И постель стелил, и обувал самодержца - такое исключительно высокое доверие имел. Отсюда и прозвище получил - Онучин. С тех самых пор мы все, его потомки, Онучины.
А о том, какая у царя кровать была, рассказывать не стал. Видно и сам не знал.
-- Хорошая профессия была у твоего пращура, - признал Лисенко. - Обул самодержца, застелил постель - вот тебе и весь рабочий день. А платили, наверно, неплохо. И мзду, конечно, брал. Состоять при таком жирном деле и взяток не брать - не могло такого быть.
-- Почему же это сразу взятки, - встал на защиту морального облика своего пращура Александр Александрович. - Не таким он был человеком, чтобы взятки брать, ему и так всего хватало. - Подумал немного и добавил, - подношения, конечно, принимал. Так люди же ему просто так подносили, из уважения. Принято у нас на Руси такое, от Рюрика еще идет и от князя Игоря.
-- Это понятно, раз человек при высокой должности, подносить ему - святое дело, - ни тени сомнения не отразилось на лице Лисенко. - Интересно, а как в те времена люди на такую хитрую работу попадали? Он какие-нибудь специальные курсы кончал, или просто по блату?
-- Какие курсы... - презрительно поморщился Александр Александрович. - Это теперь везде курсы, всех учат. А тогда никаких курсов не было. Тогда только за личные достоинства в высокое звание производили.
-- Какими это личными достоинствами твой пращур обладал, что в такие чины угодил?
-- Голос у него был очень хороший, песни пел громко и задушевно. За этот самый благородный талант и был самим самодержцем, Иваном Васильевичем Грозным, на такую ответственную должность назначен.
-- Ясно. Значит, без блата не обошлось. Кому-то в лапу сунул, это точно. Уж очень место теплое. А за что же это... За что твой предок своей буйной головушки лишился?
-- Согласно семейному преданию - не досмотрел. Обул царя, а в сапог камешек попал, или горошина: что-то твердое. Царь ногу и натер.
-- За это голову отрубили? - удивилась Александра Федоровна. - За то, что царь ногу натер?
-- Кто же за это голову рубить станет, - Александр Александрович снисходительно посмотрел на своих собеседников. - Народ бы такое не понял, так что отправили на дыбу. Пращур на дыбе и признался, что с князем Курбским переписывался и был ливонским шпионом. И казанским тоже. И еще каким то хазарским. За шпионаж голову и отрубили.
-- Раз такое дело, тогда понятно, - покладисто согласился Лисенко, потому что надо было загружать машину и время поджимало. А для общения с Александром Александровичем впереди еще было три веселых месяца в экспедиции. - Если вас не затруднит, ваша светлость, сигайте в кузов, будем снаряжение укладывать.
-- Не по моей профессии эта работа, - выпятил нижнюю челюсть шофер, - но поскольку кроме нас с вами все остальные дамы (Петя, естественно, опоздал к погрузке), считаю возможным заняться этим делом, - и вслед за Лисенко забрался в кузов. А дамы похихикали и стали подтаскивать к машине снаряжение экспедиции.
Надо сказать, что заявление шофера о своем благородном происхождении на студентов должного впечатления не произвело. Они, как историки, хорошо знали, что рабоче-крестьянское происхождение гораздо ценней дворянского, ибо именно трудовые массы являются двигателем исторического процесса и локомотивом истории.
Потомку постельничего Ивана Грозного было едва за тридцать. Но держался он солидно, говорил неторопливо, ходил степенно. А что касается гардероба, то он был у шофера фантастически обширным. Сюда, в экспедицию, он привез кроме обычных рабочих брюк еще и совершенно новые суконные, полдюжины сорочек самой неожиданной расцветки, две пары тапочек и заграничный галстук. Новые суконные брюки шофер надевал только по торжественным выездам, а галстуком своим хвастался постоянно, при каждом удобном случае. Это был очень модный и очень дорогой галстук: сам розовый, а по светлому розовому полю в поэтическом беспорядке торчали небольшие зеленые пальмочки. На каждой пальмочке усердно занимались своими текущими делами маленькие симпатичные мартышки. Одни из них ели бананы, другие прыгали с ветки на ветку, третьи - искали в густой шерсти насекомых. А в самом низу, где галстук кончался, лежал оскаля в плотоядной улыбке зубы большой зеленый крокодил. Глянешь на такой галстук и готов - больше ни о чем думать уже не можешь.
Наверно самой характерной чертой шофера была его чудовищная лень. Если пращур его был таким же ленивым, то надо думать, что горошина в сапоге была для царя только предлогом. А избавиться от своего постельничего он решил из-за несусветной лени верного слуги. Потомок же славного рода Онучиных, Александр Александрович, был наверно самым ленивым шофером Европейской части СССР: от Полесья до Урала. Когда ему сообщали, что надо куда-нибудь ехать, он принимал это как покушение на свою свободу, честь, достоинство и все остальное, на что только можно покуситься. Каждая поездка была для него мукой. Он до отвращения не любил водить машину. Почему он пошел в шоферы? Это была тайна, которую Александр Александрович никому не открывал. А, может быть, он ее и сам не знал. Но времена были довольно благодатными, лень не считалась большим пороком, и существовал он вполне благополучно.
Следует отметить и то, что Александр Александрович чрезвычайно бережно относился к своему драгоценному здоровью и железно придерживался специального режима, который должен был компенсировать урон и излечить моральные травмы, которые претерпевал он во время суетных поездок. После завтрака, он расстилал в тени от машины брезент, клал на брезент мягкое одеяло, небольшую подушечку и ложился принимать воздушные ванны. А рядом стояли тапочки, потому что иногда ему приходилось пройти кое-куда по сухой степной траве, а босым он этого сделать не мог. У него были очень нежная кожа на ногах.
Неизвестно был ли Онучин действительно потомком российских аристократов. Но даже если и был, то маленькие глазки, уши развесистыми лопухами и отчаянно выступающая нижняя челюсть говорили о том, что порода несколько выродилась.
Вот такая была в экспедиции команда. Такой вот букет собрался в калмыцких степях.
8
-- Как там наш шашлык? - спросил Лисенко, когда Галя поднялась на курган.
Ход переговоров шефа с чабаном интересовал всех, и вместо того, чтобы с энтузиазмом рыть землю, выкапывая древние скелеты, обнаруживая предметы материальной культуры и делая научные открытия, студенты прекратили работу и ждали что скажет Галя.
-- Пасется наш шашлык, - для наглядности Галя показала в сторону отары. - И не исключено, что будет пастись до глубокой старости. Бывают, знаете ли, среди баранов долгожители.
-- Преимущественно среди них долгожители и бывают, - внес свою лепту в освещение законов геронтологии Петя, который к этому времени закончил работу со своим персональным погребением и присоединился к коллективу.
-- А что делает шеф? Почему он увел от нас этого симпатичного чабана? - возмутилась Серафима. - Мы бы его уговорили, как миленького.
-- Шеф угощает чабана чаем. Цейлонским, высшего сорта. И ведет интеллектуальную беседу, активно применяя при этом передовые приемы пропаганды и агитации. Я предлагала яичницу с лучком и помидорами, так чабан отказался.
-- Где она, твоя яичница, - оживился Петя. - Она же остынет. Хотя холодная яичница это тоже неплохо. Знаешь, я очень люблю холодную яичницу с лучком и помидорами. Сходить что ли в лагерь, что-то пить захотелось. И сюда ведерко воды принесу.
-- Не ходи, - остановила его Галя. - Чабан отказался, так я яичницу готовить не стала.
-- А вот это ты напрасно, - осудил ее Петя. - Вполне могла бы поджарить. Отказался чабан, ну и что. Не пропала бы твоя яичница.
-- Он бы ее унюхал и не отказался, - в этом вопросе Александра Федоровна считала себя знатоком. - У мужиков удивительный нюх на жратву, еще на лестничной площадке чувствуют, когда есть что-нибудь вкусненькое. После твоей вкусной яичницы он сразу продал бы нам барана. Мужиков надо как следует прикармливать, тогда они становятся послушными. А чаем его сколько хочешь пои, все равно барана не продаст.
-- Может быть, чабан, как и наш шеф, любит попить чайку, - предположила Галя, - вот шеф его чаем и уговаривает.
-- О чем они там говорят? - спросил Петя.
-- Обо всем.
-- Нет, ты, действительно, расскажи нам подробно, - предложила Верочка. - Мы проанализируем разговор и поймем, как там идут дела и что нам надо предпринять.
-- Подробности так подробности, - согласилась Галя. - Начали они, как положено у джентльменов, с разговора о погоде. Обсудили прошлое, настоящее и будущее климата в этом регионе. Очень интересный был разговор и содержательный, возможно даже с некоторыми научными открытиями. Потом шеф, следуя национальным горским обычаям, стал выяснять, как здоровье у семьи чабана, и у близких родственников чабана, и у скота чабана. Вам наверно тоже интересно будет знать, что у чабана все здоровы, и семья, и скот. И все близкие родственники тоже здоровы. Только два Хамида пострадали о несчастных случаев: один из них - дядя, а другой - двоюродный брат... Исчерпав эту тему, они перешли к анализу экономики Дагестана. Есть такая, знаете ли, небольшая республика на Кавказе. Автономная и солнечная...
-- Галя, ты бы не умничала, тебя о деле спрашивают, - прервала ее Серафима.
-- Точно, - поддержал Петя. - Не умничай, давай о баране.
-- С бараном дело обстоит не особенно. Хило обстоит дело с бараном. Чабан объяснил шефу, что отара колхозная и барана он продать не может.
-- Почему не может? - не поняла Серафима.
-- Потому что бараны колхозные.
-- Наш шеф такого и предположить не мог, - не упустил возможность съехидничать Петя.
-- Он что, не может продать барана, потому что тот колхозный? - продолжала допытываться Серафима.
-- Получается, что не может.
-- Странный нынче чабан пошел, - не выдержал Лисенко. - Сколько знаю, только колхозных баранов и продают. Воруют и продают. Сказал бы своему любимому бригадиру, что баран сдох, и дело с концом.
-- Шеф предложил ему такой оригинальный вариант, но не прошло. Чабан совершено наивно ответил: "Так не издох же".
-- Получается, что мы остаемся без барана, - подвела итог Верочка.
-- Да, он говорит, что колхозное имущество продавать нельзя.
-- Неужели баран так и сказал, - продолжал изгаляться Петя. - Какой политически выдержанный и экономически грамотный баран.
-- Петя, не прикидывайся полным идиотом, -- попросила Галя. -- Тебе это идет, но все равно не надо.
-- Это он так шутит, - высказала предположение Александра Федоровна.
-- Да, это я так шучу, - охотно согласился Петя. - Всем известно, что в наше время бараны тоже ни в политике, ни в экономике не разбираются.
-- Колхозного барана он продать не может, - по тону нельзя было понять, осуждает Лисенко чабана или, наоборот, одобряет. - Встретили мы честного чабана.
-- Не может такого быть, - привычно не согласился Петя. - Все дело в цене. Шеф скуповат и настоящую цену за барана не дает. Хочет купить подешевле.