— Что ты предлагаешь?
— Ничего.
— Вот именно. Выхода нет. Остается только ждать его смерти.
Ожидание началось с этого дня, с этой минуты. Как иначе назвать эту манеру бесшумно перемещаться, подслушивать у дверей комнаты старика, когда он спит, наблюдать за ним, когда он медленно переходит из одной комнаты в другую? Поначалу он как будто что–то заподозрил, пытаясь освоиться в незнакомой квартире. Его заинтересовала кухня, ведь там стояли сложные приборы. В Сен–Пьере в кухню он никогда не заходил — там хозяйничали слуги. Здесь же он охотно наблюдал, как работает Мария.
— Мадам, можно, чтобы он сидел где–нибудь в другом месте? — просила португалка. — Меня он слишком смущает.
Но кресло у окна ему не нравилось. Едва он вытягивал шею, как проходил поезд. И он сразу же впадал в состояние какого–то безумного безразличия. Или звал: «Симона!.. Симона!..», как ребенок, боящийся темноты. Марилена подходила, тихо с ним разговаривала, наклонялась к нему, пытаясь разглядеть в глазах отблеск разума, то есть сигнал опасности. Если он ее узнает, что тогда ей придется делать? Филипп на этот вопрос ответил спокойно:
— Бедняжка, ты напрасно мучаешь себя. Допустим, он чуть–чуть придет в себя. Всего на несколько минут… Но начнем с того, что этого не случится. Ведь ясно, он уже при смерти.
На Филиппа рассчитывать больше нечего. Он приходит только к обеду, шутит с Марией, обсуждает блюда, читает газету. К старику он никогда не заходит.
— Ты мог бы хоть поздороваться с ним.
Филипп пожимал плечами или насмешливо кричал: «Привет, папаша!», обмениваясь с Марией заговорщицкими взглядами. Марилена не узнавала Филиппа. Он теперь одевается не так, как в Сен–Пьере, где обычно ходил в полотняных брюках и рубашке. Теперь он носит бархатный костюм, который уже начал пузыриться на коленях, водолазку и куртку, делающую его похожим на водителя грузовика. Шокировал он Марилену и своим поведением. Как он может не понимать, что он не у себя дома, что нельзя громко говорить, смеяться, свистеть, включать телевизор, как будто все это принадлежит ему?!
— Что подумает Мария?
— Плевать мне на Марию!
Порой, забываясь, он называл Марилену на «ты», и это за столом при старике, когда прислуживала Мария.
— Будь осторожнее, — умоляла Марилена.
Тогда он, не говоря больше ни единого слова, одним глотком допивал кофе и сразу же уходил. Потом начинался долгий вечер, вымученный и одинокий. Иногда, когда прекращался дождь, Марилена ходила прогуляться, открывала для себя новые улицы, но всегда боялась зайти слишком далеко. Она не хотела надолго отлучаться из дома. Ей чудилось, что Мария станет задавать дяде вопросы, чтобы заставить его заговорить. Ведь служанка, вероятно, о чем–то догадывается. Она наверняка считает, что у нее с Филиппом греховная связь. А ведь Леу всегда старались быть выше всех подозрений и не давать ни малейшего повода для сплетен. Леу!.. Марилена часто вспоминала о своем острове, солнце, голубом море, о той мирной радостной жизни, которую она вела когда–то. Теперь нельзя написать даже подругам, ведь они считают, что она погибла. А ведь приходят письма, от одного взгляда на которые начинает учащенно биться сердце. Они адресованы господину Виктору Леу и касаются дел компании. На них, ворча, отвечает Филипп. Хоть он и отказывается это признавать, но в его плане существует слабое звено. В идеале следовало бы найти квартиру, адрес которой не был бы известен никому в Сен–Пьере. Постоянно в голову лезет эта мысль. В идеале, конечно, старик должен поскорее умереть. А однажды утром почтальон принес письмо. Надпись на оборотной стороне конверта поразила Марилену: «Ольга Леу, дом 14–а, ул. Турель, Булонь–сюр–Сен».
Письмо было переправлено с Реюньона и пришло на имя мадемуазель Симоны Леу.
«Дорогая Симона!
Я знаю, что вы с моим братом находитесь в Париже. Газеты писали о вас в связи с катастрофой, произошедшей в Джибути. Но Виктор никогда не считал нужным ставить меня в известность о своих планах, поэтому мне неизвестно, почему вы вернулись во Францию и где я могу с ним встретиться. У меня есть все основания полагать, что вы не намереваетесь удостоить меня визитом. Только моя бедная крошка Марилена могла бы догадаться навестить меня. Но она погибла! Пишу вам для того, чтобы вы поняли, насколько ее смерть меня трогает. Я старая женщина, всеми покинутая, как и мои постояльцы. Единственной моей родственницей была Марилена, ведь Виктор забыл обо мне. К тебе, дорогая Симона, у меня нет претензий. Что такое тетя, которую не видишь двадцать пять лет и о которой, полагаю, тебе всегда говорили плохо. Но во мне все–таки достаточно чувств, и я оплакиваю ту девочку, которую от меня забрали, лишив меня радости видеть, как она растет. Мне очень жаль. Надеюсь, что вы испытываете такие же чувства.
Обнимаю тебя, малышка.
Ольга»
Поддавшись велению сердца, Марилена приняла решение: «Я поеду к ней». Потом ее как огорошило: «Но я же не Марилена». Ну и что! Филиппу об этом письме говорить необязательно. А ей ничто не мешает посвятить старой тетке немного времени, съездив к ней на такси. На это уйдет не больше двух часов. Ольга, вероятно, примет ее холодно, ведь она не очень–то любит Симону. О том, чтобы сказать ей правду, не может быть и речи, но в ее письме, написанном таким раздраженным тоном, чувствуется такая тоска, что от нее невозможно отмахнуться, не подать ей руку. Дядю она оставит на попечение Марии, и та не преминет сказать ей с двусмысленной улыбкой: «Мадам идет за покупками?.. Мадам это пойдет на пользу. Мадам следует чаще выходить с мсье Филиппом. Я займусь старым господином».
Она позвала Марию.
— Булонь–сюр–Сен… это далеко?
— Нет. На поезде четверть часа… Он останавливается на площади Перейр…
— На что это похоже? Там расположены заводы или это сельская местность?
— Мадам сама увидит.
«Ее обязательно надо навестить, — повторила про себя Марилена. — Ведь она столько сделала для меня в прошлом. Бедная тетя! На что она живет?.. Может, содержит семейный пансион для престарелых, раз об этом упоминает в письме? Но почему они покинуты?.. Старые одинокие люди? Пенсионеры, как и она, или бог знает кто?»
Перечитав письмо несколько раз, она показала его дяде.
— Я получила письмо от тети Ольги.
— Да? Ну и как она поживает?
Марилена вздрогнула. Он ответил совершенно нормальным голосом. Но потом вдруг разволновался.
— Она… эта ведьма… Она всегда… завидовала мне… тебя… Симона… она никогда не любила… Только и думала о твоей кузине.
— Прочитать письмо?
— Не надо.
Он встал с кресла и, вздыхая, отправился в кухню. Он шаркал по полу ногами, как ребенок, катающий игрушку. Марилена постепенно освобождалась от охватившего ее страха. Когда пришел Филипп, она ему сказала:
— Попробуй с ним поговорить. Мне кажется, ему лучше.
— Ну, старый негодяй! — воскликнул Филипп, не проявив никакого волнения. — Чего он только не придумает, чтобы отравить нам жизнь!
Потом она услышала, как он разговаривает на кухне. Прислушалась, не в силах пошевельнуться. Наконец он вернулся, ворча.
— Тебе что, приснилось?.. Он мелет все тот же вздор.
— Но я тебя уверяю…
— Ладно, все в порядке. Давай быстренько поедим. У меня дела. Встретил старого приятеля, он предлагает поехать в Фаянс.
— Что?
— Да. Но летать я не собираюсь. Сейчас не сезон. Мне хотелось бы повидать друзей. Просто пожму им руки и вернусь… Скажем, на три дня. Подумаешь, всего три дня!
Он обнял жену за плечи.
— Ну, крошка, ты же не собираешься плакать. Буду тебе звонить каждый вечер… Пойми. Я же не могу все время сидеть на привязи, как собачонка. И потом, у меня есть планы… Расскажу, когда вернусь.
Он крепко сжал ее, покачивая в руках с забытой нежностью.
— Ой! Извините.
Они быстро отстранились друг от друга. На пороге с заговорщицким видом стояла Мария.
— Завтрак готов.
Они прошли в столовую, но, едва сев, Марилена встала, скомкала салфетку.
— Что с тобой?
Она бросилась к себе в комнату, попыталась запереться, но Филипп помешал.
— Оставь меня, — крикнула она. — Иди… Занимайся своими делами.
— Но объясни же…
— Разве ты не видишь? Эта девчонка… думает, что мы любовники. Я вышвырну ее за дверь.
— Успокойся.
— Тебе на это наплевать.
— Боже мой, я просто не делаю из этого трагедии.
— А мне это невыносимо.
Она упала на кровать, закрыв уши руками, чтобы больше не слышать Филиппа. Она дошла до предела. Филипп так далек от нее… Дядя — крест, который она несет… Ольга считает ее Симоной… Все это глупость и нелепость. И вот, в довершение всего, ее принимают за любовницу собственного мужа. Это уже слишком! От нее требуют слишком многого. И ради чего? Из–за каких–то несчастных денег. Филиппу хорошо удавалось скрывать свои планы, но теперь ей все стало ясно. Он всегда зарился на наследство. С самого начала он терпеливо вел свою игру. Нагромождал одну ложь на другую. А она, как послушный ребенок, всегда уступала.
Она поискала платок, увидела, что Филиппа в комнате больше нет, и пожалела об этой идиотской сцене. Филиппу ведь тоже нелегко. Если бы у нее было больше решительности, она могла бы приходить к нему в гостиницу, проводить с ним ночи, раз уж днем она себе не принадлежит. Она умыла лицо, накрасилась. Правда заключается в том… как ни неприятно признавать это, в том, что ей нравится играть роль кузины. Почему она сейчас оттолкнула Филиппа? Потому что их застала Мария? Или потому, что она уже привыкла спать одна, без приставаний мужчины, не затрудняющего себя особыми церемониями? Нет, хорошей супругой ее назвать нельзя. В сущности, она продолжает оставаться воспитанницей коллежа Непорочного зачатия. Хочет сохранить Филиппа и все делает для того, чтобы его потерять. И все это завязано в чересчур тугой узел противоречивых желаний, которые она не в состоянии понять. Она вернулась в столовую. Услышав шум, из кухни появилась Мария.
— Можете убирать, Мария. Я не хочу есть.
— Господин Филипп ушел. Он оставил записку.
Она протянула сложенный вдвое листок, вырванный из записной книжки.
«Позвоню завтра вечером. Не забудь об удостоверении личности. За тебя я его получить не могу. И вообще, не будь дурой…»
Мария записку наверняка прочитала. Марилена покраснела.
— Как мой отец? — спросила она.
— О нем я позаботилась. Покормила на кухне.
— Он меня не спрашивал?
— Нет. Сейчас он отдыхает в шезлонге.
— Спасибо, Мария.
У Марилены вдруг возникла мысль довериться этой девушке, которая умеет все так хорошо устроить, которая, должно быть, у себя дома воспитала целый выводок братишек и сестренок.
— Я оставляю его на вас, — проговорила она. — Я иду по делам.
— Мадам права. Надо пользоваться солнечной погодой.
Марилена завязала на голове шелковый платок, прикрыв волосы. Они отрастали довольно медленно. Узнает ли ее тетя Ольга? Прошло двадцать пять лет. Конечно нет. Но если вдруг произойдет невозможное, она признается во всем. И у нее наконец–то появится союзник. Ей почти хочется, чтобы ее разоблачили. Пусть Филиппу будет хуже. Не надо было дергаться.
Она села в такси. Время от времени спрашивала:
— Еще далеко?
Она порылась в сумочке. Хватит ли ей денег? Может, надо помочь немного старой женщине, живущей в нужде? Когда–то Ольга заведовала небольшим пансионатом под названием «Общественные связи»… Во всяком случае, Марилена слышала, как об этом говорили. Но она особенно не старалась вникать. Теперь Ольге больше шестидесяти пяти лет, ведь она самая старшая. Получает ли она пенсию? Заняв место Симоны, Марилена лишает ее части наследства. Эта мысль стала вдруг невыносимой. Марилена смутно представила себе убогую квартиру, перед глазами предстали почерпнутые из романов картинки бедности, и она чуть было не попросила повернуть назад.
— Почти добрались, — сказал шофер. — Застава Отей позади, теперь совсем рядом.
Такси ехало вдоль большого сада, оранжерей, потом сделало поворот и наконец остановилось у ворот перед палисадником. За ним виднелся двухэтажный домик. Еще дальше, за домом, возвышался огромный кран со стрелой, нависшей над строящимся зданием. Марилена расплатилась, дошла до ворот, поискала звонок. Его не было. Она толкнула ржавую дверь. Лужайка оказалась ухоженной. Там росли три персиковых дерева, их опавшие розовые листья придавали некое очарование этому безрадостному месту. На ступеньках дома рыжий кот приводил себя в порядок. Увидев Марилену, он подошел к ней и потерся о ее ноги. Она потихоньку его отстранила, но тут же увидела другого, совершенно черного. Он сидел на подоконнике и смотрел на нее из–под полузакрытых век. Тетя Ольга, видимо, любит животных. Дверь была приоткрыта. Марилена постучала, открыла дверь и оказалась в тесной прихожей, заставленной плетеной мебелью. На ней дремали кошки — серые, белые, полосатые, — как минимум дюжина кошек, приоткрывших глаза при появлении незнакомки.
— Есть здесь кто–нибудь?
— Да… да…
— Мадемуазель Ольга Леу?
— Это я. Я вас хочу предупредить. Больше не беру. Куда я их дену?
От удивления Марилена не смогла выговорить ни слова. Почему она решила, что тетя — беспомощная старушка? Тетя Ольга с зачесанными назад волосами с раздражением рассматривала ее близорукими глазами сквозь очки в железной оправе. Засунув руку в большой карман фартука, она вытащила оттуда маленького котенка.
— Утром еще одного подкинули.
Она поцеловала котенка в носик, снова засунула его в карман.
— Какие же бессердечные люди!
— Я ваша племянница, — робко произнесла Марилена, — Симона Леу.
Ольга чуть наклонила голову и искоса посмотрела на Марилену сквозь очки.
— Вот уж не ждала тебя, — произнесла она.
Она стояла посередине прихожей, рассматривая Марилену, сощурив глаза, как будто пытаясь что–то вспомнить. В кармане копошился котенок и пищал, как мышка. Она погладила по фартуку, успокаивая его.
— Симона!.. Вот уж действительно сюрприз!.. Заходи!
Марилена вошла в комнату, когда–то, возможно, служившую кабинетом. На стульях, всех других предметах мебели лежали кошки.
— Не обращай внимания, — сказала Ольга. — Я стала как бы матерью для кошек. Я вменила себе в обязанность подбирать всех бездомных. Если не я, кто о них позаботится?
— Много их у вас?
— Около сорока.
К ним, мурлыча, подошел здоровенный котяра с отметинами недавних битв. Ольга взяла его под мышку, стряхнула со стула свернувшуюся на нем клубком кошку.
— Садись. Можешь называть меня на «ты»… Не надо строить из себя скромницу, ты ведь одна из них!
Из соседней комнаты доносились звуки схватки, потом раздалось хриплое мяукание.
— Это Микадо, — сказала она. — Когда он есть, никого рядом не терпит.
— Но как вам удается… как тебе…
— Выкручиваюсь… Во многом себе отказываю… Что ты хочешь? Не выкинуть же всех их!
Она вытащила из кармана котенка, поставила его на пол.
— Ну… Иди побегай!.. А ты расскажи мне о брате. Как он?
— Плохо. Знаешь, с ним случился удар…
— Я ничего не знаю, — сухо ответила Ольга. — Если б не Марилена, которая хоть раз в год мне писала…
Она наклонилась к Марилене и прошептала:
— Она страдала?
— Нет. Все произошло очень быстро.
Ольга опустила кота на пол, и тот улегся у ее ног. Достала из манжеты платок и протерла очки. Глаза покраснели, на них выступили слезы.
— Бедная малышка Марилена! Так вот умереть!.. Будь она со мной, не погибла бы… И я бы не стала такой старой ведьмой! — Она надела очки. — Ну–ка повернись… Знаешь, ты на нее похожа. В профиле есть что–то общее…
Она направилась к буфету, и за ней, мяуча, побежали несколько кошек.
— Они думают только о еде. Посторонитесь, мои маленькие… Я на вас наступлю…
Она принесла зеленую папку, закрытую эластичной застежкой, и села рядом с Мариленой.
— Вот. Смотри. Все, что у меня от нее осталось.