«Ты меня по-прежнему любишь?» — спросила я.
«И ты еще спрашиваешь?» — ответил он. От отчаяния ему не удалось вымолвить больше ни слова.
«Верланд, — продолжала я, — у тебя в глазах печаль. Мое сердце тоже разрывается на части. Скажи, что я виновата. Скажи, что поступила малодушно. Когда я спросила, любишь ли ты меня, я вовсе не сомневалась в твоих чувствах. Просто я боялась, что ты не захочешь дать мне последних доказательств своей любви. Погоди! — приказала я, когда он попытался что-то сказать. — Ты можешь упрекать меня, но это было бы несправедливо с твоей стороны. Могу повторить, что я ничуть не сомневаюсь в твоих чувствах ко мне. Прошу не думать также, что я разлюбила тебя. Однако какой резон разжигать страсть, ежели жестокосердная матушка не позволяет нам утолить наше желание? Ах, милый Верланд, неужто румянец на моих щеках не говорит о том, на что я решилась?»
«Дорогая Моника, — ответил он, нежно приложив ладонь к моим устам, — правда ли, что любовь продиктовала тебе то, о чем я столько раз безуспешно просил?»
«Да, да. Я более не в силах скрывать свои желания, которые достигли апогея. Но прежде чем мы испытаем неземное блаженство, обещай выполнить одно условие».
«Назови его скорее! — нетерпеливо вскричал он. — Что я должен сделать?»
«Жениться на моей матушке», — спокойно сказала я.
Он застыл, словно оглушенный громом, настолько велико было его изумление.
«Жениться на твоей матушке? — повторил он, вперясь в меня недоуменным взглядом. — Что ты говоришь, Моника?»
«Просто я предлагаю сделать то, что избавит нас от всех трудностей, — ответила я, досадуя на его непонятливость. — Сколько слез я пролила, прежде чем решиться предложить тебе это, а ты встречаешь мое предложение с полным равнодушием. Мне жаль теперь, что я чувствую к тебе столь сильную любовь. Что я могу думать о том, кто оказался таким трусливым?»
«Моника, — с сожалением произнес он, — как ты посмела уготовить мне столь презренную участь?»
«Неблагодарный! — возразила я. — Если мне удалось примириться с ужасной мыслью вручить тебя сопернице с единственной целью обмануть ее, то и ты можешь время от времени оказывать ей знаки внимания. Зато мы будем наслаждаться друг другом всякий день. Я доверяю тебе самое дорогое, что у меня есть, рискуя при этом своей репутацией. Даже муки ревности не страшат меня, а ты трясешься, как осиновый лист. Неужто я сильнее тебя? Видно, ты меня не любишь так, как люблю тебя я».
«Ты права, — задумчиво произнес он. — Мне стыдно, что я оказался таким нерешительным. Угрызения совести не должны терзать сердца, охваченные страстью как наши».
Восхищенная его мужеством, я была готова тут же доказать свою любовь, если бы мы не находились в таком месте, где нас легко могли застать врасплох.
Состоялась свадьба. Поглупевшая от счастья матушка все время нежно обнимала и целовала меня. Я отвечала менее искренними поцелуями и объятиями. Душа моя радостно предвкушала восторги любви и мщения.
Появился Верланд. Он был просто неотразим. Бессчетные новые прелести оживляли все его движения. Даже легкая улыбка вызывала у меня блаженство, а невзначай оброненное слово заставляло сердце бешено колотиться. Как мучительно было наблюдать за ним со стороны, не имея возможности заключить его в свои объятия. Воспользовавшись суматохой свадебной пирушки, он подошел ко мне и шепнул: «Я сделал все ради нашей любви. Могу ли я рассчитывать на награду?» Я отвечала ему пламенным взглядом, который он понял сразу и без труда.
Мы ушли никем не замеченные. Я вошла к себе в спальню, и он следом. Сразу же бросившись на кровать, он притянул меня к себе. Я не могу рассказать тебе, какие бесподобные радости испытала я с Верландом. Слова тут бессильны. Только с тобою, милый святой отец, было у меня подобное. «Матушка! — кричала я между восторгами. — Как дорого обошлась тебе твоя несправедливость ко мне!»
Любовник мой был богато наделен от природы. Больше часа продолжали мы без передышки. Подобно Антею, который в схватке с Гераклом черпал силы, дотрагиваясь до земли, мой любовник обретал свежесть, лишь только прикасался к моему телу.
Нас уже начали искать. Стучали и в мою дверь, после чего нам пришлось расстаться из-за страха быть застигнутыми вместе. Верланд выскользнул в сад, где притворился спящим на траве. То-то было веселья, ибо все подумали, что он утомился после супружеских трудов с моею матушкой.
Поняв, что меня рано или поздно обнаружат, я вытащила из двери ключ, дабы любопытные могли без труда зайти в мою спальню. Они застали меня истово молящейся перед распятием. Это увеличило их уважение к моему благочестию. Восстановив силы, растраченные в любовных делах, я присоединилась к гостям, так что никто и не заподозрил, чем я занималась.
Поскольку я придумала выдать матушку замуж за моего любовника, мне и пришлось находить способ беспрепятственно видеться с ним. Для этого я делала вид, будто все больше упражняюсь в благочестии. Я велела никому не беспокоить меня во время молитвы. Вскоре все домашние приучились не стучаться ко мне, ежели в двери снаружи не торчал ключ. Верланд, в свою очередь, заставил матушку поверить, что он не столь усерден и ревностен, как она предполагала, и под предлогом неотложных дел уходил ко мне.
Радости наши, дети ограничений и тайных уловок, не уменьшились и после года обоюдного блаженства. Восторги были столь велики, что, как я думала, к ним ничего не добавили бы все на свете мужчины, вместе взятые. Но с течением времени я поняла, до чего ошибалась.
Однажды я повстречала молоденькую девушку, с которой познакомилась раньше в городе. Мы обменялись приветствиями, и я спросила, что она сейчас делает. Девушка ответила, что ищет работу. Тогда я наняла ее к нам в дом горничной.
Отец Сатурнен, видно, от тебя мне ничего не скрыть. Должна сказать тебе, что этой так называемой горничной был не кто иной, как Мартен. Помнишь юного клирика, о котором тебе сказывала Сюзон, излагая мою историю?
Я не виделась с ним с тех пор, как его прогнали из монастыря. Красота его нисколько не померкла. Для всех он был хорошенькой девушкой, но я-то знала, что он — самец необычайных достоинств.
Я не скрыла от него свою связь с Верландом. Мартен был так рад вновь насладиться мною, что не возражал против того, чтобы я делила свои милости между ним и другим мужчиной. Я со своей стороны была довольна его послушанием и, не отдавая предпочтение ни тому, ни другому, днем встречалась с Верландом, а ночью — с Мартеном. Таким образом, дни мои проходили в безмятежных удовольствиях, а ночи — в истинном сладострастии. Редкая женщина испытывала когда-либо такие восторги, какие довелось испытать мне. Но наслаждение отличается тем, что оно не может длиться очень долго, и утрата — необходимая цена, которую мы платим за обладание.
Как я уже сказала, Мартен легко сходил за миловидную девушку, когда надевал женское платье. А Верланд, будь он проклят, неверный! Хотя я не должна называть его неверным, ибо сама виновата в том же. Он начал бросать неравнодушные взгляды на привлекательную горничную, и вскоре дни мои стали пусты. По ночам я получала свою долю удовольствий, а в дневные часы Верланд проявлял ко мне полное равнодушие. Напрасно я пыталась возбудить его страсть — он все больше заглядывался на Мартена. Однако Верланд был хитер. Ему удалось заставить меня поверить в причину, которой он объяснял свое равнодушие. Улыбки, поцелуя, нежной ласки оказывалось достаточно, чтобы я прекращала ворчать на него. Он уверял меня, что для восстановления сил совершенно необходимо время от времени устраивать день отдыха. Я соглашалась, и тогда его место к моему полному удовлетворению занимал Мартен.
Вчера — ах, этот день я всегда буду вспоминать с отвращением — Верланд как раз устроил себе передышку. Купидон свидетель, как я лежала у себя в спальне с обнаженной грудью и широко разведенными ногами, ожидая, когда Мартен вновь обретет силу. Обнаженный, он ласкал мои груди и прижимался своими бедрами к моим. По его прикосновениям и глазам я поняла, что желание его возрождается. И надо же так случиться, что именно в эту минуту в комнату вошел Верланд и застал нас в таком положении. Мы даже не успели разнять наши тела, как он уже запер за собой дверь и приблизился к нам.
«Моника, — сказал он, — я не виню тебя. Тешься, сколько угодно, но поделись наслаждениями с другими. Я влюбился в Жавотту (это имя, которое принял Мартен), и, думаю, у меня достанет сил удовлетворить вас обеих».
Тут он попытался поцеловать Мартена. Он вырвал его из моих объятий, притянул к себе, возложил на него свои руки и не нашел того, что ожидал найти. Не выпуская Мартена, он бросил на меня полный негодования взгляд, но не посмел излить на меня свой гнев и тогда обрушился на безвинного. Любовь его обратилась в ярость, и он начал немилосердно избивать Мартена кулаками.
Бросившись между ними, я целовала Верланда и плакала:
«Остановись! Он совсем еще юноша, и если ты и правда любишь меня, то пощади его. Сжалься над его слабостью и моими слезами».
Верланд прекратил избиение, но тут Мартен, успевший прийти в себя, разгневался в свою очередь. Он выхватил у Верланда его шпагу и сделал выпад. Увидев это, я бежала из дому, и вот я здесь.
Закончив свой рассказ, Моника разразилась рыданиями.
— Увы мне, что теперь со мною станется? — всхлипывала она.
— Перестань плакать, — успокаивал я ее. — Если тебя мучит утрата наслаждений, я с лихвой возмещу эту потерю.
Понимая, что долее держать ее у себя в келье невозможно, я решил, что лучшим выходом будет препроводить ее в купальню. Не вдаваясь в подробности, я заверил ее, что все прошлые наслаждения померкнут в сравнении с теми, что она будет иметь, став отшельницей в купальне. Подобное уединение словно нарочно придумано для женщин с таким темпераментом.
— Дорогой друг, — сказала она, обнимая меня, — прошу, не покидай меня. Скажи, что я могу оставаться с тобою. Твое решение определит мою судьбу. Если я тебя потеряю, то остаток дней моих буду несчастной.
Я заверил ее, что мы никогда не разлучимся. Затем, в ответ на ее робкую просьбу, я обещал узнать, что сталось с ее любовниками, и ушел, рассчитывая вернуться без промедления.
Расспросив всех, кто мог что-либо знать об этом происшествии, я тем не менее не выяснил ровным счетом ничего. Очевидно, ссора утихла с исчезновением Моники, и двое соперников сочли за лучшее примириться. Возвратившись в монастырь, дабы рассказать это моей святоше, я был остановлен слугой, который протянул мне записку и кошелек с изрядным количеством денег.
Я развернул записку и прочитал нижеследующее:
«Тебя обнаружили. Члены капитула давно подозревали тебя, а сегодня они открыли дверь твоей комнаты. Там нашли сокровище, коим ты не пожелал делиться с братьями-монахами. Ее увели в купальню. Беги! Тебе хорошо известно, на какие страшные дела способен наш орден. Спасай свою жизнь! Брат Андре».
Даже удар грома над головою не мог бы ошеломить меня сильнее, нежели прочтение этой записки. Я понял, что все потеряно. Куда мне было бежать? Как мог я спастись от их мщения? Вдруг в оцепенении своем я подумал о доме Амбруаза. Это было бы самым безопасным убежищем. Я решил отправиться туда.
С чувством глубокой печали покидал я место, где некогда обрел покой, радость и счастье. Я оплакивал потерю Моники. Утешало лишь то, что в купальне она получит удовольствия, которых искала.
Амбруаза дома не оказалось. Я поведал Туанетте о своих злоключениях. Тронутая моим рассказом, она сделала все, что было в ее силах: дала мне кое-что из одежды, денег и ночлег. На следующий день ближе к вечеру я отправился в Париж, где рассчитывал возместить все потери. Ради безопасности я решил передвигаться по ночам и через несколько дней добрался до столицы.
Оказавшись в Париже, я понял, что сумею избежать мщения монахов. Благодаря отцу Андре и Туанетте у меня были деньги на первое время. Я надеялся найти работу учителя в каком-нибудь доме, пока не подвернется работенка получше. В столице у меня имелись знакомые, но я не обратился к ним, чтобы не рисковать.
На первых порах я решил не помышлять о радостях плоти, однако забыл о своих благих намерениях, стоило только некой миловидной девице на улице поманить меня. За руку она отвела меня в какой-то обшарпанный дом. Мы поднялись по узкой винтовой лестнице к двери, которую отворила безобразная старуха. Она велела мне пройти в комнату и подождать. Моя провожатая незаметно исчезла. Не имев счастья прежде бывать в подобных заведениях, я сразу понял, что это бордель. Ко мне подошла толстуха непотребного вида. Я испугался и встревожился, сунул ей в руку монетку и отослал прочь. Она была возмущена.
Затем я услыхал голос, который показался мне смутно знакомым. Он словно проникал в душу. Я весь задрожал, не веря своим ушам. Дверь отворилась, а за ней стояла кто бы вы думали? Сюзон! Хоть годы и наложили отпечаток на ее черты, я сразу же узнал ее. Не в силах вымолвить ни слова, я бросился к ней, обнял ее и расплакался.
— Любимая сестра, — сказал я наконец нетвердым голосом, — узнаешь ли ты дорогого брата?
Она вгляделась в мое лицо и тут же лишилась чувств.
Старая карга пыталась предложить свою помощь, но я оттолкнул ее в сторону, приник к устам Сюзон и, увлажняя ее лицо своими слезами, вернул ее к жизни.
— Оставь меня, Сатурнен, — заплакала она, — оставь несчастное, презренное существо.
— Любимая сестра! — воскликнул я. — Неужто твой Сатурнен вызывает в тебе такой ужас? Почему ты отказываешься обнять и поцеловать его?
Она улыбнулась, тронутая моими словами, щеки у нее разрумянились, и она велела старухе принести еды и вина. Я дал ведьме немного денег и мог бы отдать все, что у меня было, ибо разве я не был богат тем, что обладал Сюзон?
В ожидании кушаний и напитков я не выпускал Сюзон из своих объятий. Мы даже не спрашивали друг друга, как случилось, что встретились мы так далеко от отчего дома. В глазах у нас отражались все движения души, а на сердце было так много, что язык оказался бессилен передать все это. Напрасно мы открывали рот — вымолвить ничего не получалось.
— Сюзон, — сказал я, наконец нарушив молчание, — как ты попала в столь презренное место?
— Перед тобой та, кто испытала все превратности судьбы, — печально ответила Сюзон. — Вижу, что тебе не терпится услышать о моих злоключениях. Теперь, когда я рядом с тобой, мне не стыдно рассказать, как я дошла до столь порочной жизни. В том и твоя есть вина, но я охотно тебя прощаю.
Я всегда любила тебя. Помнишь то счастливое время, когда ты с такой простотою сказывал мне о своих чувствах? Как я обожала тебя! Я доверила тебе все свои секреты, рассказала все о Монике. Мне хотелось распалить и наставить тебя. Уж до чего любопытно было увидеть, какое действие окажет на тебя моя повесть. Я была свидетельница твоих забав с мадам Динвиль и тех нежностей, которыми ты осыпал ее. Они мне словно нож в сердце. Залучив тебя в свою комнату, я сгорала от страсти, но ты оказался неспособен утолить ее. С той ночи и начались мои злоключения.
Тебе, наверно, до сих пор неизвестно, кто был виновником дикой сцены, разыгравшейся у меня в спальне? То был аббат Филло, подлец, каких мало. Он воспылал ко мне и решился во что бы то ни стало удовлетворить свою похоть. Ночью он спрятался в моей комнате между пологом кровати и стеною, а затем, воспользовавшись твоим бегством, занял твое место. Одолев меня, он сделал со мною все, что ему было желательно. Дабы не упустить удовольствие, я представляла, будто со мной мой милый Сатурнен, а возвратясь к горестной реальности, посылала на голову аббата самые страшные проклятия. Он старался успокоить меня ласками, но я в ужасе оттолкнула его. Он грозился пожаловаться на меня мадам Динвиль. Тогда я уступила и отдалась ненавистному созданию, безвозвратно лишившись того, кто был мне всех милее.
Немного времени прошло, прежде чем я ощутила горькие плоды того случая. Я скрывала свой стыд, сколько могла, и погубила себя слишком упорным молчанием. Сначала я отвергала предложения аббата, и он утешился в объятиях мадам Динвиль. Когда скрывать долее не было никакой возможности, я пошла к нему и открылась. Он с притворным сочувствием предложил мне ехать вместе с ним в Париж, где, по его словам, он помог бы мне всем, что только возможно. Я хотела лишь одного — тайно разрешиться от бремени, надеясь, что впоследствии он поможет мне устроиться служанкой в дом какой-нибудь знатной госпожи. Поверив в его радужные обещания, я и очутилась здесь.