Дорожная тряска нарушила все мои расчеты. За лье от Парижа я произвела на свет отвратительное подобие человека, плод злодейской страсти. Поскольку я была одета под монаха, попутчики в этом почтовом дилижансе немало позабавились, узрев такое чудо. Мой спутник немедленно ретировался, оставив меня одну с моими горестями. Надо мною сжалилась одна сердобольная женщина. Она сдала меня в больницу для бедных в Париже. Там меня спасли от смерти, но я оказалась без гроша в кармане. Все, думаю, пропала я, но тут мне встретилась девушка. Она научила меня ремеслу, с каким я не расстаюсь до сих пор. В жизни моей было много несчастий, но я не жалуюсь, потому что вновь повстречалась с тобой. А как ты? Ты оставил монастырь? Почему ты в Париже?
— Я тоже оказался здесь к несчастью, — отвечала я, — невольной виновницей которого стала твоя лучшая подруга.
— Лучшая подруга? — повторила Сюзон недоумевая. — Разве у меня остались подруги? А, должно быть, ты говоришь о сестре Монике.
— Попала в самую точку, — сказал я. — Однако давай сначала поедим, а то мне придется долго рассказывать.
Трапеза, какую я делил с Сюзон, оказалась самой восхитительной в моей жизни. Тем не менее мое желание остаться с сестрой наедине и нетерпение, с каким она хотела выслушать мой рассказ, заставили нас довольно быстро выйти из-за стола и удалиться в ее каморку. Там, лежа на кровати и прижимая к себе Сюзон, я рассказал ей о том, что случилось со мною с того дня, как я покинул дом Амбруаза.
— Так значит я не твоя сестра, — сказала Сюзон, когда я закончил свой рассказ.
— Не жалей об этом, — утешал я ее, — хоть ты и не сестра мне, ты остаешься по-прежнему моей обожаемой Сюзон, ангелом моего сердца. Забудем о несчастливом прошлом и будем считать, что жизнь наша началась сегодня, когда мы вновь обрели друг друга.
Проговорив это, я пламенно поцеловал ее груди, рука моя потянулась вниз, промеж ее бедер, и только я собрался уложить ее на спину, как она вскричала:
— Прекрати! — и вырвалась из моих объятий.
— Прекратить? — воскликнул я, крайне удивленный. — Как ты можешь говорить такое? Как ты можешь отвергать проявления моей страсти?
— Погаси эту страсть и оставь желания, а я подам тебе в том пример, — печально проговорила она.
— Сюзон, ты, видно, не любишь меня больше, коли говоришь такое! Теперь ведь ничто не может помешать нашему счастью.
— Ничего, говоришь? — вздохнула она. — Как ты ошибаешься.
Тут у нее по щекам заструились слезы. Я заставил ее рассказать о том, что так печалит ее.
— Неужто тебе хочется делить со мною мою беспутную жизнь? Даже если ты готов заплатить такую цену, то я не позволю тебе сделать это.
— Думаешь, меня может остановить столь слабое возражение? — воскликнул я. — Мне и умереть с тобой радостно, милая Сюзон!
Я проворно уложил ее на спину и делом доказал, что я ничего не боюсь.
— Ах, Сатурнен, ты потерянная душа, — сказала она сквозь слезы.
— Пусть потерянная, лишь бы рядом с тобой.
Дорогой читатель, оставляю твоему воображению дорисовать те восторги, что сподобился я испытать. Давно я не получал такого наслаждения.
День наступил так же незаметно, как исчезла ночь. Ни на минуту не выпускал я Сюзон из своих объятий. Я забыл про все свои печали. Скажу больше, я забыл о том, что существует вселенная.
— Мы никогда не расстанемся, дорогой брат, — сказала мне Сюзон. — Где тебе сыскать такую нежную любовницу? Да и мне не найти столь пылкого друга.
Я поклялся ей никогда не оставлять ее, но судьба рассудила иначе, и вскоре нам вновь пришлось разлучиться, на сей раз навсегда. Над нашими головами собрались тучи, но мы были так ослеплены страстью, что не заметили опасности.
— Спасайся, Сюзон! — в страхе крикнула запыхавшаяся девушка, которая вбежала к нам в комнату. — Не медли! Беги потайной лестницей.
Изумленные, мы вскочили с постели, но было уже поздно. В каморку ворвался дюжий солдат. Сюзон в ужасе закричала и прижалась ко мне. Солдат, несмотря на мои усилия, вырвал ее у меня из рук. Я впал в праведную ярость, которая придала мне сил. Отчаяние же сделало меня непобедимым. Я поднял кочергу, ставшую в моих руках смертельным оружием, и мощным ударом сразил несостоявшегося насильника. Он пал к моим ногам. Меня схватили, и я, хоть и отчаянно сопротивлялся, вынужден был уступить. Злодеи связали меня, как был, голого.
— Прощай, Сюзон! — крикнул я, стараясь простереть к ней руки. — Прощай, любимая сестра!
Меня столкнули с лестницы так немилосердно, что, сосчитав ступень за ступенью, я потерял сознание.
Здесь можно было бы поставить точку в истории моих злоключений, но дорогой читатель, ежели в твоей душе есть хоть крупица сострадания, благоволи выслушать эту печальную повесть до конца. Разве мало я пролил слез? Теперь я в безопасной гавани, но до сих пор горюю о последствиях кораблекрушения. Прочти эту повесть до конца, дабы понять, как страшны плоды развращенности. Удачлив тот, кто заплатил за них не такую дорогую цену, как ваш покорный слуга.
Очувствовавшись, я понял, что нахожусь на больничной койке. В ответ на мой вопрос мне сказали, что больница эта называется Бисетр. Господи! Бисетр. Я окаменел от ужаса и в то же время ощутил невыносимый жар. Меня лечили лишь затем, чтобы обнаружить недуг куда опаснее переломанных костей — люэс. Новое наказание небес я принял безропотно.
«Сюзон, — сказал я про себя, — я не жаловался бы на судьбу, когда бы ты не страдала той же болезнью».
Заболевание становилось все более тяжелым, и понадобились сильные средства. Мне сообщили, что ради спасения жизни я должен перенести некоторую операцию. Когда я узнал, в чем она заключается, то упал в обморок настолько глубокий, что лекари решили, что я умер. Если бы так оно и было! Придя в себя после операции, я протянул руку к тому месту, в котором чувствовалась боль.
— Я теперь не мужчина! — возопил я так громко, что крик мой раздался даже в самых отдаленных уголках Бисетра.
Тогда моим единственным желанием было умереть. Я потерял способность радоваться жизни и с ужасом думал о том, кем я стал. Отец Сатурнен, некогда услада женщин, теперь превратился в ничто. Жестокая судьба лишила его самого драгоценного достояния. Кто я, если не евнух?
Однако смерть не откликнулась на мои призывы. Мало-помалу я восстановил здоровье, и главный лекарь сказал, что я могу покинуть больницу.
— Покинуть? — растерянно спросил я. — Но куда мне идти? Не знаете ли, что сталось с молодой женщиной, которую скорее всего доставили в Бисетр в тот же день, что и меня?
— Ей повезло больше, чем вам, — сурово сказал лекарь. — Она скончалась во время лечения.
— Значит, она умерла, — пробормотал я в смятении, сраженный последним ударом. — Она умерла, а я вот живу.
Я пытался в ту же минуту покончить с собой, но меня остановили и показали на дверь.
Одетый во рванье и без гроша в кармане, я решил отдать себя в руки судьбы. Будь что будет. Я брел по большаку из Парижа и наткнулся на стены картезианского монастыря, за которыми царствовала полная тишина.
«Счастливы те, — подумал я, — кто живет в сей обители, защищенные от превратностей судьбы. Их чистые, невинные души не ведают мучений, что выпали на мою долю».
Стремление приобщиться к блаженной жизни заставило меня пасть в ноги отцу-настоятелю. Я рассказал ему о своих бедствиях и просил о чести быть принятым в орден картезианцев.
— Сын мой, — сказал он, возложив руки мне на плечи, — ты обрел тихую пристань после многих невзгод. Живи здесь и будь счастлив, если сможешь.
Первое время я ничего не делал, но потом мне назначили послушание, и постепенно я поднялся до положения привратника. Эти обязанности я исполняю по сей день.
Здесь мое сердце ожесточилось в ненависти ко всему мирскому. Здесь жду я смерти, не желая и не страшась ее, и, надеюсь, что когда я покину эту юдоль печали, на моем надгробии золотыми буквами высекут нижеследующее:
HIC SITUS EST DOM-BOUGRE,
FUTUTUS, FUTUIT.
Конец
Фрагменты эротических романов анонимных французских авторов XVIII века
Мемуары Сюзон
(1778)
(Сюзон, миловидная юная героиня этих мемуаров, соблазнена бессовестным аббатом, духовным отцом ее крестной. Аббат, чтобы избежать скандала, везет беременную Сюзон в Париж.)
В экипаже меня так растрясло, что, не доехав несколько лье до Парижа, я вынуждена была сойти с дилижанса, поскольку у меня начались родовые схватки. Аббат Филло воспользовался этим, дабы сообщить мне, что не столько желание спасти мою репутацию, сколько страх возбудить ревность мадам Динвиль заставил его помочь мне. Он оставил меня на каком-то постоялом дворе и тут же исчез. Больше я его не видела.
Женщина, которая жила по соседству, прониклась сочувствием к моему бедственному положению. Она доставила меня в Париж, в «Отель-Дьё». Как только я разрешилась от бремени, так сразу же удалилась из больницы, захватив свои скудные пожитки. Читатель, конечно, поймет, что без денег мое положение можно было назвать поистине отчаянным. Иначе говоря, я не знала куда податься.
Несмотря на слабость, я целый день бродила по Парижу, не замечая, по каким кварталам иду. Наконец, утомленная и изголодавшаяся, я остановилась перед лавкой виноторговца. При мысли о прошлых и будущих невзгодах слезы полились рекой. У входа в лавку стоял и дышал свежим воздухом молодой помощник виноторговца. Он подошел ко мне и с величайшей учтивостью обратился с такими словами:
— Мадемуазель, не сочтите меня бестактным, но могу ли я узнать, в чем причина ваших слез?
— Ах, месье, — заплакала я, — видно, нет на свете девушки, которая нуждалась бы в сострадании более, чем я! Жестокое чудовище привезло меня сюда и бросило на произвол судьбы. Я только что вышла из «Отель-Дьё». У меня нет ни одного су и в довершение всех бед ни одного знакомого в этом городе.
Искренность моих слов, моя юность и остатки красоты вызвали у него интерес ко мне. Он пригласил меня в лавку и тут же предложил стакан лучшего вина. Затем послал в ближайшую харчевню за тарелкой горячего супу и почти что силой заставил меня поесть. Когда я подкрепилась, он сказал:
— Я не могу оставить вас здесь. Эту лавку мы, парижане, зовем погребком, и я в ответе за все, что здесь происходит. Однако я могу рекомендовать вам приличную гостиницу и готов заплатить за постой.
Покончив с супом и выпив еще несколько стаканов вина, я получила от него записку к владельцу гостиницы. Помощник виноторговца написал в ней, что я — его родственница. Благодаря этой рекомендации в гостинице мне оказали самый радушный прием.
Не было ни одного дня, чтобы ко мне не заходил мой благодетель, и всякий день я получала от него новые свидетельства его доброты. В его поведении было столько благородства, что вскоре я влюбилась в него.
Несколько дней он умолял меня ответить благосклонностью на его любовь, которую он описывал с такой искренностью, что я решила лишь немного подождать, прежде чем удовлетворить его страсть. Наконец счастливый момент настал.
Как-то вечером, когда я уже собралась уходить, он пригласил меня спуститься с ним в погребок. Я подозревала, что он сделал это не только с целью похвастаться, как аккуратно он ведет дела. В душах наших царило согласие, поэтому меня не пришлось уговаривать и я охотно пошла за ним, хотя и не сомневалась насчет его намерений. По тому, как он сразу начал ласкать меня, едва мы спустились в погребок, легко было заключить, чего он хочет, однако я притворилась, будто ни о чем не догадываюсь. Место это не слишком подходило для того, что задумал юноша, но потребность — мать изобретений.
Он стал ласкать и покрывать поцелуями мои груди. Другою рукой он проник ко мне под юбку и начал ощупывать иные приманки, но все это явилось лишь прелюдией к тому, что он хотел на самом деле. Я для вида изобразила смущение, хотя желание мое было не менее острым, нежели его. Я посетовала на его вольности, но все, что я делала для своей защиты, только подогревало его пыл. Наконец, посмотрев на стоявшую рядом винную бочку, он поднял меня и водрузил наверх, а сам, пристроившись между моих бедер, поднял мои юбки, вытащил из штанов член, способный удовлетворить самую сластолюбивую женщину, и ввел его до упора. И хотя п…да моя побаливала после родовых мук, прошло немного времени, прежде чем я начала испытывать блаженную радость. Мой дорогой Николя (так звали юношу) нападал на меня столь рьяно, что, не будь за моей спиною стены, я бы не сдержала его толчков. Ноги мои он держал у себя под мышками и, толкаясь вперед, притягивал меня к себе, дабы снаружи не осталось ни дюйма его славного члена.
После трех обильных оргазмов, какие мы имели без передышки и не переменив позиции, мы умерили наши забавы, премного удовлетворившись друг другом, и обещали назавтра возобновить начатое сегодня.
Такая приятная во всех отношениях жизнь продолжалась бы много дольше, когда бы виноторговец, которого некий недоброжелатель поставил в известность о наших проделках, не пригрозил Николя расчетом, ежели тот не прекратит любовную связь. Честный парень, чья любовь ко мне была столь же велика, как и моя к нему, не сумел мне сообщить дурные новости иначе, как заливаясь слезами. Его печаль была столь велика и казалась такой искренней, что я, хоть и сама себе места не находила, была вынуждена утешить его.
— Что с тобою станется, — промолвил он, — если нам придется разлучиться?
— Я вернусь в родительский дом, — отвечала я, — и, поверь мне, любимый мой, память о твоей доброте всегда будет мне дорога.
Зная, что это наша последняя встреча, он вручил мне все деньги, какие у него были, и сделал это с щедростью, которая ему была так свойственна. Я не смогла принять всю сумму, тогда он убедил меня взять хотя бы четыре луидора на дорожные расходы. В тот же день я заказала место в почтовом дилижансе и через два дня отправилась в обратный путь.
Попутчики мои оказались людьми самых разных сословий. Тут были монахи, аббаты, офицеры. Среди них я была единственной женщиной. Во время путешествия разговор заходил на всякие темы — очень поверхностный, как водится в дороге. Офицеры обсуждали военные кампании, аббаты — дела сердечные, а монахи тем временем не тратили лишних слов на пустые разговоры и занимались в основном тем, что любезничали со мною.
Один из монахов оказался особенно настойчивым. За обедом он сделал мне весьма заманчивое предложение. Он сказал, что снимет для меня небольшой дом близ своего монастыря и будет поддерживать меня так, что мне не придется жалеть, а, напротив, по совести говоря, я должна буду восхвалить его щедрость. Иными словами, он обещался устроить мою судьбу. Его предложение показалось мне заманчивым еще и потому, что я боялась быть вновь определенной в дом моей крестной, где в мое отсутствие наверняка разразился грандиозный скандал. К тому же у меня было естественное желание стать хозяйкой самой себе.
Договорившись о том, что он даст мне содержание в сто луидоров, не считая небольших дополнительных подарков, мы условились, что аванс мне будет выплачен после нашей первой ночи.
Мы позаботились о том, чтобы на первом же постоялом дворе устроиться на ночлег в соседних комнатах. Почти в час ночи я услыхала условный сигнал монаха. Я открыла дверь, и он немедленно вошел, стараясь производить как можно меньше шуму. Он принес с собой бутылку великолепного шампанского, которую мы не замедлили распить. Еще не допив вина, монах начал распускать мой корсаж. Увидев, какие у меня груди, он впал в экстаз. По правде говоря, они действительно были на редкость упруги, округлы и белы, точно алебастр. Затем, отметив, что на мне чересчур много одежды, он взял на себя обязанности моей горничной. Сей любезник был истинным монахом, поскольку было видно, что он ни в коем случае не впервые проделывает такие вещи. Сластолюбец не позволил мне оставить даже нижней рубахи, сказав, что хочет видеть все мои прелести.