Сладострастный монах - Автор неизвестен 9 стр.


Я возразил в том смысле, что она, верно, невысокого обо мне мнения, коли думает, что я способен предать огласке те радости, что мы испытали. Мадам Динвиль настолько понравился мой находчивый ответ, что она наградила меня затяжным поцелуем. Не сомневаюсь, что награда была бы более значительной, если бы мы не находились в таком месте, где нас было прекрасно видно. В качестве дополнительной благодарности она положила мою ладонь к себе на левую грудь, придав лицу многозначительное выражение.

Мы умерили беседу, зато ускорили шаг. От меня не укрылось, что мадам Динвиль озабоченно стреляет по сторонам глазами, но я не мог понять, в чем причина подобного поведения.

Да и кто мог подумать, что после столь бурного дня ей хочется еще? Мадам Динвиль вознамерилась увенчать дело последним сношением и теперь высматривала, не подвернется ли какой слуга. Читатель, вероятно, понял, что она приютила между ног самого дьявола, и он недалеко ушел от истины.

Мадам Динвиль старалась оживить меня и губами, и языком, да все напрасно. Такова печальная правда. Как же она поступила, чтобы достичь своей цели? А вот послушайте.

Будучи юношей, лишь начавшим постигать устройство этого мира, я тешил себя мыслью, что дебют у меня состоялся недурной. Не проводить после всего, что было, мадам Динвиль до ее спальни я счел проявлением неуважения. Поцеловав ее напоследок, я собрался уходить.

— Как это понимать? — удивленно воскликнула она. — Неужели ты хочешь меня покинуть? И времени всего-то восемь часов! Оставайся, а с кюре я обо всем договорюсь.

Возможность пропустить мессу показалась мне привлекательной, и я охотно согласился, чтобы она за меня ходатайствовала. Усадив меня на кровать, она заперла дверь и села рядышком, требовательно глядя мне прямо в глаза и не произнося ни слова. Молчание мадам обескуражило меня.

— Ты больше не хочешь? — спросила она наконец.

Зная, что я вконец выдохся, я так смутился, что не мог вымолвить ни слова. Признать собственную несостоятельность было немыслимо, и я опустил глаза, чтобы скрыть свой стыд.

— Ни одна душа на свете не сможет за нами подглядеть, — продолжала мадам Динвиль. — Давай снимем нашу одежду и ляжем в постель. Разоблачайся, милый, и скоро твой несговорчивый дружок вскочит опять, уж предоставь это мне.

Взяв на руки, она перенесла меня на кушетку и стала раздевать с лихорадочной нетерпеливостью, пока я не оказался в желательном состоянии, то есть голый, как в день появления на свет. Скорее из вежливости, нежели из удовольствия, я позволял ей делать все, что ей будет угодно.

Повернув меня на спину, она начала сосать мой бедный член, погружая его в рот по самые яйца. Мне было хорошо видно, что она пришла в экстаз, ибо член был весь покрыт слюной, похожей на пену. Ей удалось несколько оживить его, но так незначительно, что в том не было для нее никакой пользы. Убедившись в тщетности подобного обхождения, она направилась к туалетному столику и вернулась с маленьким флаконом, содержавшим какую-то беловатую жидкость. Смочив ею свои пальцы, она начала яростно втирать ее в яйца и член.

— Ну вот, — удовлетворенно произнесла она, закончив свое дело, — теперь-то ты ни за что не отвертишься.

Я с нетерпением стал ожидать исполнения ее предсказаний. Легкое пощипывание в яичках подогревало надежду на успех. Она поспешила раздеться, прежде чем наступил эффект. Не позднее чем она осталась обнаженной, кровь во мне так и вскипела. Мой пенис развернулся во весь рост, словно внутри него освободилась пружина. Как безумец, я схватил мадам Динвиль и завалил ее на кровать. Я упивался ею, едва позволяя ей дышать. Я был слеп и глух. Изо рта у меня вырывались хрипы разъяренного животного. Все мысли были посвящены одному: ее п…де.

— Погоди, любовь моя, — вскричала она, стараясь от меня оторваться, — не торопись так уж! Продлим наши удовольствия, изопьем до дна наши радости! Положи голову на мои ноги, а я положу на твои. Сунь язычок ко мне в п…ду. Вот так. О, я на седьмом небе!

Тело мое, вытянутое вдоль ее тела, плавало в море неги. Я погружал язык во влажный грот так глубоко, как только мог, и если бы это было мыслимо, то погрузился бы туда с головой. Энергичное посасывание клитора вызвало обильное выделение нектара в тысячу раз восхитительнее того, что предлагала Геба богам Олимпа. Читатель может спросить, а что пили богини? Разумеется, то, что вытекало из лейки Ганимеда.

Мадам Динвиль обеими руками обхватила мой зад, а я сжимал ее упругие ягодицы. Ее губы и язык гуляли по моему члену с лихорадочным неистовством. Так же и я поступал с ее нижними частями. О том, что восторги ее невероятно возросли, мне говорили участившиеся судороги и поминутное сведение и разведение бедер. То умеряя, то наращивая усилия, мы постепенно приближались к пику наслаждения, а перед самой вершиной словно одеревенели, призвав все свои способности, дабы в полной мере вкусить неземного блаженства.

Облегчились мы одновременно. Из ее п…ды вылилась восхитительно теплая жидкость, которую я жадно ловил ртом. Ее рот также наполнился моим нектаром. Его оказалось так много, что ей потребовалось несколько глотков, чтобы проглотить его, и она не выпускала изо рта мой член до тех пор, пока не убедилась, что не осталось ни одной капли. Экстаз прошел, и я испытал отчаяние оттого, что его нельзя тут же повторить. Но таково уж плотское наслаждение.

Вновь оказавшись в том жалком состоянии, из которого меня вывело снадобье мадам Динвиль, я возгорелся желанием еще раз прибегнуть к его чудодейственной силе.

— Нет, дорогой Сатурнен, — ответила мадам. — Я слишком тебя люблю, чтобы позволить тебе погибнуть. Радуйся тому, что есть.

Не испытывая особого желания встретиться с Творцом даже ради еще одного круга удовольствий, я последовал примеру мадам Динвиль и быстро оделся.

Понимая, что она не осталась недовольной тем, как я исполнил свою роль, я испросил у нее разрешения продолжить когда-нибудь наши игры.

— Когда ты хочешь прийти в следующий раз? — спросила она, целуя меня в щеку.

— При первой возможности, но как бы скоро это ни произошло, все равно разлука мне покажется вечностью, — с жаром заявил я. — Что если завтра?

— Нет, — с улыбкой возразила она. — Я хочу, чтобы ты восстановил свои силы. Увидимся через три дня.

С этими словами она протянула мне несколько пилюль, которые как она заверила, обладают тем же эффектом, что и бальзам.

— Будь с ними осторожен, — предупредила мадам Динвиль, — И еще: думаю, излишне напоминать о том, что о случившемся — никому ни слова.

Я дал святую клятву, мы обнялись на прощание, и я удалился, оставив ее в уверенности, что именно ей выпала радость сорвать цветок моей девственности.

Когда я бесшумно прошел по слабо освещенному коридору и уже достиг передней, меня кто-то остановил. Оказалось, Сюзон. Я онемел от изумления. Само ее присутствие явилось укором в моей неверности. «Что, если бы она стала свидетельницей того, что имело место между мною и мадам?» — подумал я с глубоким чувством вины. Сюзон держала мою ладонь в своих и не говорила ни слова. Смятение не позволяло мне взглянуть ей прямо в глаза, и все же, не в силах более выносить молчание, я поднял голову и спросил, в чем причина ее немоты. Она ничего не ответила, лишь только смахнула слезы. Это меня словно ножом в сердце садануло. Более того, разожгло огонь, который недавно погасила своими ласками мадам Динвиль. С любовью глядя на Сюзон, я спрашивал себя, что я нашел в женщине, которая была много старше меня?

— Сюзон, — сказал я, и в голосе моем явственно слышалось страдание, — не я ли стал причиной твоих слез?

— Да, ты, — всхлипнула она, — бессердечный мальчишка. Ты разбил мне сердце, и теперь я умираю от горя.

— Я? Как ты можешь обвинять меня в этом? Что я сделал? Тебе хорошо известно, что моя любовь к тебе глубже, чем океан.

— Так ты меня любишь, вот это новость! — горько усмехнулась она. — Уж лучше бы ты не лгал. Не в том же ли ты клялся мадам Динвиль? Ежели, как ты говоришь, ты меня любишь, почему же тогда был с ней? Ты даже не пытался разыскать меня после того, как я ушла из столовой. Неужто она более желанна, чем я? Чем ты с ней занимался все это время? Уж во всяком случае не думал о бедной Сюзон, которая любит тебя больше жизни. Да, Сатурнен, я обожаю тебя. Ты вызвал во мне чувства столь глубокие, что я умру, ежели ты не ответишь мне взаимностью. Однако ничего не говори, я сама вижу. Тебя не мучила совесть, пока ты развлекался с моей соперницей. Я буду ненавидеть ее до конца моих дней, ибо знаю, что она влюблена в тебя и что ты отвечаешь ей любовью на любовь. Теперь ты ни о чем не можешь помышлять, кроме как об удовольствии, что она держит для тебя наготове, а о горе бедной Сюзон ты и думать забыл. Я этого не переживу.

Я должен был признать справедливость ее упреков, ибо и впрямь употреблял применительно к мадам Динвиль те же нежные выражения, какие раньше адресовал Сюзон.

— Ах, Сюзон, — виновато проговорил я, — твои резкие слова убивают меня. Прошу тебя, остановись. Не губи того, кто боготворит тебя. Твои слезы повергают меня в отчаяние. Ты и представить себе не можешь, как я люблю тебя.

— Ах, — вздохнула она, — ты возвратил меня к жизни. Отныне я запрещаю тебе думать о ком-либо, кроме меня. Со вчерашнего дня ты постоянно в моих мыслях. Твое лицо преследует меня всюду, куда бы я ни пошла. А теперь слушай, Сатурнен. Если я и согласилась простить тебя за все дурное, что ты мне причинил, то делаю это при одном условии: обещай мне больше никогда не видеться с мадам Динвиль. Готова ли твоя любовь ко мне на такую жертву?

— О, да! — радостно воскликнул я. — Ради тебя мне ничего не стоит расстаться с ней. А все ее прелести не стоят одного твоего поцелуя.

Проговорив слова примирения, я подарил ей пламенный поцелуй, который она благосклонно приняла.

— Сатурнен, а теперь скажи мне кое-что, да смотри, не обманывай, — вкрадчиво сказала Сюзон и при этом нежно пожала мне руку. — Уверена, что моя крестная захочет увидеться с тобой еще не раз. Когда она велела прийти?

— Через три дня, — признался я.

— И ты, конечно же, пойдешь? — печально спросила Сюзон.

— Скажи мне, как поступить? — безнадежно вымолвил я. — Если я к ней приду, она станет укорять меня в безразличии, а если не приду, то не увижусь с милой Сюзон.

— Я хочу, чтобы ты вернулся в замок, — твердо проговорила Сюзон и решительно тряхнула своей очаровательной головкой, — но она не должна тебя видеть. Я же притворюсь больной и на весь день останусь в постели. Таким образом мы проведем время наедине. Однако ты не знаешь, где моя спальня. Иди за мной, я покажу.

Я следовал за Сюзон и, пока шел за ней, меня не покидало предчувствие чего-то непоправимого.

— Вот комната, которую мне здесь предоставили, — сообщила Сюзон. — Надеюсь, ты в ней не почувствуешь себя несчастным?

— Ах, Сюзон, — вздохнул я, — какие радости ты мне сулишь. Мы будем вместе, ты да я, и оба мы предадимся восторгам любви. Мы испытаем такое блаженство, о котором ты и не мечтала.

Она ничего не ответила, словно погрузившись в глубокую задумчивость. Полагая, что я сказал что-то не то, я заставил ее объясниться.

— Я тебя прекрасно поняла! — взволнованно воскликнула она. — Да, мы удовлетворим все наши любовные капризы, да, видно, ты не очень этого хочешь, ежели готов ждать три дня.

Ее упрек возымел нужное действие.

Невозможность доказать ей, что она ошибается, повергала меня в отчаяние. Я мучился всем своим существом. Как глупо было растратить все силы на мадам Динвиль! Как я теперь сожалел о тех наслаждениях, коими одарил ее. Безутешный и подавленный, внутренне я проклинал ее.

«Милосердный Боже! — поднимался неслышный крик из самых глубин моей души. — Вот я наедине с Сюзон — то, о чем всегда мечтал. Я отдал бы всего себя, до последней капли крови, лишь бы сделать ее счастливой. Вот и она, ждет меня и стремится ко мне, а я беспомощен. Испит до самого донышка. Что же предпринять для того, чтобы извлечь выгоду из этого редкостного случая?»

Вдруг я вспомнил о пилюлях мадам Динвиль. Не сомневаясь, что они произведут тот же самый эффект, что и лосьон, я проглотил несколько пилюль. В предвкушении того, что скоро мне удастся удовлетворить настойчивое желание Сюзон, я пылко обнял ее, и это обмануло нас обоих. Сюзон приняла это за знак страсти, а я поверил, что ко мне вернулась прежняя мужественность.

В ожидании близившегося блаженства Сюзон лежала навзничь на кровати. Моля Бога о том, чтобы мне не пришлось ее разочаровать, я взобрался на нее и вручил ей прямо в руки по-прежнему вялый член. Я был уверен, что ее изящная ладошка усугубит и ускорит действие пилюль и орган быстро придет в желательное состояние. Сюзон и сдавливала его, и массировала, и сосала. Все напрасно. Сам я напрягался в тысячу раз более рьяно, нежели когда имел дело с мадам Динвиль, но ничего не помогало. Он был мертв.

«Настал момент, когда драгоценная Сюзон, предмет всех моих желаний, у меня в руках, а я все равно что труп, — поносил я себя. — Вчера я боготворил ее груди, эти бесподобные полушария, а сегодня они оставляют меня холодным. Неужели они успели измениться с того времени? Конечно, нет. Они такие же гладкие и упругие. Кожа ее восхитительна на ощупь. Обнаженные ляжки должны бы привести меня в неистовство, а я ввожу в ее удивительную маленькую п…ду палец, но это все, что я могу туда ввести».

В то время, как Сюзон вздыхала да сокрушалась о моей апатичности, я проклинал подарок мадам Динвиль. Теперь я был уверен, что она предугадала развитие событий и нарочно вручила мне эти пилюли, дабы лишить меня сил и способностей вплоть до следующего нашего свидания.

Я уж было собрался рассказать обо всем Сюзон, как вдруг невидимая рука бесшумно откинула полог кровати, и я схлопотал смачный шлепок по заднему месту. Лишившись от страха разума, я оставил бедную Сюзон вместе с привидением, а сам ради спасения жизни позорно бежал.

Но и возвратясь домой, я не мог унять дрожь. Юркнув в постель, я с головой накрылся одеялом.

Страх вкупе с утомлением вскоре заставили меня забыться сном. Наутро я пробудился в таком расслаблении, что не сумел сразу выбраться из постели. Изумившись усталости, которую я мог приписать только гимнастическим упражнениям вчерашнего дня, я впервые осознал, насколько важно соблюдать рацион в амурных делах и как дорого платят те, кто внимает похотливым сиренам, которые выпивают ваш костный мозг и выжимают из вас все до последней капли. Впрочем, эти запоздалые рассуждения довольно неумны, ибо раскаяние не может служить утешением.

Однако, юность жизнерадостна и весела. Мало-помалу ко мне возвратились силы, что позволило мне отбросить мрачные размышления и вернуться к событиям прошедшей ночи. Я очень тревожился за судьбу Сюзон, оставшейся наедине с фантомом. С ужасом я представлял себе то страшное, что могло с нею приключиться.

«Ее, верно, уже нет в живых, — говорил я себе с прискорбием, — ведь она такая робкая и застенчивая, что едва ли выдержала этот ужас. Теперь я не увижу ее, кроме как в гробу».

Сраженный мрачными мыслями, я заливался слезами. В эту минуту в комнату вошла Туанетта.

Увидев ее, я зарыдал сильнее, ибо был уверен, что она явилась подтвердить мои худшие опасения. Ее молчание, однако, вселило в меня надежду, что подозрения мои беспочвенны. Вероятно, Сюзон успела бежать, так же, как и я. Скорбь, которую я испытывал при мысли о кончине Сюзон, уступила место любопытству. Мне было интересно знать, как разыгрывались события после моего позорного бегства. Но Туанетта пришла только затем, чтобы выяснить, почему я не появился на завтраке.

Два дня покою, которые прописала мне мадам Динвиль, истекли. Наступил третий день. И хотя природная твердость восстановилась, я чувствовал лишь небольшую склонность к увеселениям в замке. Воспоминание о случившемся парализовало мои желания прежде, чем они возникали. Дабы подавить в себе оставшиеся сексуальные стремления, я принял все до одной пилюли, которые дала мне мадам Динвиль. Благодаря им я проспал несколько часов кряду, а, пробудившись, обнаружил у себя такую эрекцию, подобную которой никогда за собой не замечал. Напряженное орудие подрагивало и жаждало удовлетворения.

Я чрезвычайно смутился и растерялся. Любезный читатель, верно, улыбнется. Он напомнит мне, что ладонь да пять пальцев — это все, что необходимо для облегчения страданий. Совершенно верно! Можно пойти дальше и сказать: «Дом-Бугр, у тебя на руке пять пальцев — надежное средство от невоздержанности плоти. Так почему же ты их не используешь? Как ты думаешь, что делают священники, когда поблизости не оказывается услужливых монашек или прихожанок? Ведь не всегда в твоем распоряжении бордель или набожная дурочка. Разумеется, они до посинения мастурбируют. Простаки полагают, что их бледность объясняется аскетическим образом жизни, но теперь тебе известно, отчего она происходит. Так почему же не обратиться к средству, которое они с успехом применяют?»

Назад Дальше