Увидев то, что я положил ему в тарелку, Саня тут же сморщился и поинтересовался, из чего сделан наш сегодняшний ужин. Услышав про фасоль, он долго ковырял кашу в тарелке ложкой, и как раз когда он все же поднес ее ко рту, раздался звонок в дверь.
Я под недоуменным взглядом мелкого отложил ложку и отправился открывать.
И вот теперь мы сидим за столом, дожидаясь, пока Вера разрежет принесенный ею же торт.
– А почему я не знала, что у тебя есть брат, Жень? – интересуется она, одновременно ставя передо мной тарелку с куском торта.
Мелкий тут же поднимает голову, отрываясь от телефона, настороженно смотрит на меня. Глаза у него покрасневшие, веки чуть припухли. А на шее, рядом с едва заметной алой отметиной, оставленной мной вчера, розоватая шелушащаяся сыпь.
Твою-то мать, когда она успела появиться?
Конечно, врач предупредил, что в этом нет ничего страшного, и сыпь через одну-две недели исчезнет сама, но...
Сглатываю и говорю:
– Не знаю.
Ну, а что я еще должен ответить? Мне никогда и в голову не приходило рассказывать ей что-либо о моей семье и тем более о Сане.
– Как тебя зовут? – она кладет торт на тарелку мелкого и усаживается рядом со мной.
Младший, похоже, застигнутый вопросом врасплох, молчит пару секунд, а потом негромко говорит:
– Саша.
– И сколько тебе лет? Еще в школе учишься? – Вера, кажется, вообще не чувствует никакой неловкости. А мне уже хочется заставить ее заткнуться, потому что я вижу, как Саня нервно стискивает в руках телефон.
Пауза затягивается непозволительно долго, а потом Саня как-то слишком аккуратно откладывает телефон в сторону и сообщает:
– Мне шестнадцать. Учусь в школе. Что-то еще?
М-да... Вечер обещает быть приятным.
Вера поджимает губы, ее глаза сужаются, выдавая раздражение. А потом она улыбается мелкому и говорит, касаясь шеи:
– У тебя что-то здесь. Аллергия?
Мелкий вздрагивает, машинально ведет пальцами по шелушащемуся участку и как-то беспомощно оборачивается ко мне, словно ожидая подтверждения.
Что сказать я не знаю. И пока я соображаю, что могу ответить, Саня с трудом поднимается и говорит:
– Я на минуту.
Его голос ровный, словно ему действительно просто нужно в уборную. Но по блестящим нехорошим блеском глазам я прекрасно понимаю, что мелкий близок к тому, чтобы разреветься прямо здесь.
Когда он выходит, Вера закатывает глаза и комментирует:
– Не воспитываешь брата совсем. Хоть бы замечание сделал.
На себя бы, блядь, посмотрела. Но вместо этого я говорю:
– Не трогай ребенка.
– Тоже мне, ребенок, – фыркает Вера. – А он что, к тебе в гости зашел? Или...
– Он живет со мной, – прерываю, избавляя себя от необходимости выслушивать ее предположения насчет присутствия Сани в моей квартире.
– С чего это вдруг? – в ее голосе такое возмущение, будто бы я вселил Саню в ее собственную комнату.
Боже, спасибо, что я больше с ней не встречаюсь.
– Не вижу в этом ничего странного, – пожимаю плечами. – С чего вообще тебя это так интересует?
– Ну, ладно, Жень, прости меня, – Вера вдруг подвигается ближе, кладет ладонь на мое колено. – Это действительно не мое дело.
Мило, чё.
Сглатываю, чувствуя, как она легко ведет пальцами по моей ноге, забирается на внутреннюю сторону бедра.
Наверное, это не правильно, что я не ощущаю ровным счетом ничего?
И я вдруг с какой-то очень страшной ясностью осознаю, что если бы на моем бедре была сейчас Санина рука, то через домашние штаны уже было бы прекрасно видно мой стояк. Скорее всего, я бы уже целовал младшего.
Невольно скашиваю глаза на Верину грудь. С декольте, как всегда, все в порядке. С третьим размером тоже. Только вот моему члену на это, кажется, плевать.
Бля, приехали, Жень. Думать о своем члене в третьем лице – что может быть нормальнее.
Остается одно.
Поворачиваюсь к бывшей девушке всем корпусом, прихватываю за подбородок и тянусь к полным, накрашенным какой-то ярко-розовой помадой губам. Не отстраняется. Наоборот, подается вперед, словно только этого от меня и ждала.
Целую ее, чувствуя на языке вкус этой чертовой помады. И никаких ощущений, кроме желания избавиться от этого горьковатого вкуса, нет.
Разрываю поцелуй, поднимаю глаза, и в груди холодеет: в дверном проеме стоит мелкий, вцепившись побелевшими пальцами в ручку двери.
Встречаюсь с ним взглядом и вздрагиваю: в глазах у мелкого столько бессильной злости и боли, что меня окатывает мерзким чувством стыда.
Непонятно откуда появляется чувство, будто я только что совершил какое-то предательство. Хотя... А что я, собственно, сделал? Всего лишь поцеловал девушку. Это нормально. Парни должны целовать девушек. Не других парней. И уж точно не собственных братьев.
– Извините, – тихо говорит Саня и сваливает. И я замечаю на его плече новый шелушащийся островок.
Блядские боги!
– Хоть ума хватило, – Вера на секунду поджимает губы, слизывая остатки помады.
Это она про Саню?
– Иди домой, Вер, – отстраняюсь и встаю на ноги. – Уже поздно.
– Только половина девятого, – она смотрит на меня удивленно. – Что не так?
Да все, блядь, не так.
– Саня приболел, ему нужен покой, – это более, чем правда. – Еще созвонимся.
– Мудак, – с чувством говорит девушка и поднимается на ноги. – Сотри мой номер.
И я думаю, что именно так и поступлю, наблюдая, как она надевает туфли, накидывает плащ и дергает дверь. Ага, только вот она закрыта.
Невольно хмыкаю, наблюдая, как Вера возится с замком.
А, между прочим, за те три месяца, что она здесь жила, можно было бы и научиться. Хотя, если вспомнить, то она и убираться ни хера не умела, срач в квартире был еще хуже, чем сейчас. Саня за собой хотя бы постель убирает. И в ванной теперь свободна целая полка.
При чем тут Саня только?
Вера хлопает дверью, и я остаюсь на кухне в гордом одиночестве.
А потом я вдруг слышу подозрительный шум. Будто бы в ванной включена вода. Вода. В ванной.
Простреливает каким-то паническим страхом. Вмиг вспоминаются и вчерашние слезы младшего, и отчаяние в глазах, когда он стоял здесь, на кухне. И то, что говорил мне врач о депрессии и суициде.
А ведь мелкий только вчера заикался об этом!
Я совершенно пропускаю тот момент, как оказываюсь у двери в ванную. Дергаю ручку в глупой надежде, что защелка не закрыта.
Естественно, дверь не поддается.
– Сань! – стучу ладонью по створке. – Мелкий!
Ответом мне служит тишина. И я чувствую, как сдавливает в груди сердце. Такое, знаете, отчетливое чувство паники, когда не понимаешь, что делать.
– Сань, открой дверь! – теперь стучу уже кулаком. – Быстро!
И снова только шум воды. Он либо издевается, либо...
Заношу руку, чтобы постучать еще раз, уже решив, что если сейчас мелкий не откроет дверь, я ее просто вышибу, и створка открывается сама.
Саня стоит на мокром кафеле, весь в капельках воды, абсолютно голый, но самое главное – целый и невредимый. На плече остатки мыльной пены.
– Чего тебе? – интересуется зло.
– Почему ты не открывал? – поистине идиотский вопрос.
– Вот я, бля, весь в геле для душа полезу тебе открывать, – некрасиво изгибает губы мелкий. – Если тебе приспичило отлить, когда я моюсь, я не виноват. Скажи спасибо, что пустил сейчас.
Господи, какой я придурок.
– Сань... – тяжело сглатываю и делаю шаг.
– Что ты хочешь? – мелкий синхронно со мной отступает. Только вот сзади раковина, в которую он упирается задницей.
– Прости, – осторожно касаюсь пальцами его предплечья. – То, что произошло на кухне... Ты не должен был этого видеть.
– А за что здесь извиняться? – Саня отдергивает руку. – Это же нормально. Ты поцеловал девушку, доказал себе, что не педик. Я не в претензии.
Доказал...
Только вот не совсем то, что хотел. Совсем не то.
– Я мудак, Сань, – констатирую факт.
– Какая новость, – дергает плечом мелкий. – Еще что-то? Мне уже холодно.
– Иди домывайся, – отступаю на шаг, позволяя младшему отойти от раковины.
– Не свалишь? – он хватается рукой за стену, чуть пошатываясь. Понятно, опять голова. Ну, да, с приема Трувады уже прошло два часа, все правильно.
– Чтобы ты здесь упал? – прислоняюсь к стене, наблюдая, как мелкий с трудом забирается в ванну.
– Не беспокойся, сегодня я не стану резать вены, – дергает уголком рта Саня. – Ты же поэтому так паришься? Не надо. Я понимаю, что тебе не нужен труп в ванной.
Ох ты, господи...
Молча подхожу ближе и неуверенно веду пальцами по плечу мелкого, случайно задевая шелушащееся пятно. Кожа мокрая, а потому на ощупь не шершавая. Это просто розовое пятно. Как и на спине с шеей. На предплечье раздражение исчезло.
– Заметил, да? – Саня изворачивается, пытаясь увидеть пятно без зеркала. – Гадость.
– Это пройдет, – зачесываю назад его мокрые волосы. – На руке уже нету.
Саня бросает взгляд на свое предплечье и робко улыбается. Глажу его по щеке, стирая прозрачные капли воды. Задеваю большим пальцем губы, зацепляя слегка отслоившуюся от влаги кожицу.
Мелкий замирает, и, похоже, даже не дышит. В его расширенных зрачках я вижу свое отражение. Мокрые ресницы подрагивают, и эта чертова тонкая венка под глазом...
Невольно облизываю губы, тянусь к брату. Сейчас мне не нужно наклоняться, мелкий стоит в ванне, а потому его губы ровно напротив моих.
– Зачем? – как-то горько спрашивает младший. – Чтобы потом опять сказать, что мы братья и свалить?