По городу стали ходить люди и мутить народ не слушать больно грозного князя. Новгородцы, еще не забывшие победы своего Невского, сначала гнали болтунов взашей, одного вообще притащили на двор к Александру Ярославичу. Случилось это так.
Мастер Олекса, живший на Плотницком конце, частенько хаживал к своему другу–свояку Михайле на Людин конец. Однажды возвращаясь после хорошей беседы, конечно, с медами от свояка, он увидел, как невзрачного вида мужичонка что–то тараторит, завлекая народ. По всему видно, не скоморох, не разносчик товара. О чем болтает? – заинтересовался Олекса. Довольно потрепанный мужичишка, страшно щербатый, не все и поймешь, что говорит, поносил ни много ни мало самого князя–героя! Твердил, что совсем городу воли вольной не стало от его самоуправства. Олекса рассвирепел:
– Ты что это князя поносишь, тать поганый?! А ну повтори, что сказал!
С десяток человек, что слушали болтуна, разом отхлынули в разные стороны, Олексу знали многие, и про силу его кулаков тоже наслышаны. Мужичонка испугался, но, будучи прижатым к тыну крепкой рукой Олексы, вынужден был отвечать.
– Я… да я ничего… говорю, мол, князюшко наш Александр Ярославич больно много власти себе взял, как бы беды не вышло.
– Тебе что с того? Ты чей?
Мужичок снова заюлил:
– Я не тутошний. Мы в веси живем, что за Волховом.
– Так чего же против нашего князя болтаешь?!
Почти разбежавшиеся новгородцы собрались вокруг снова. Видя такое, мужичок осмелел:
– Князь Александр стал в наших лесах охотиться, себе добычу брать.
– Ну и что? – не выдержал рябой Игнат, возле дома которого шел разговор. – Как же ему не охотиться, если бояре князю содержание урезали? Дружину, чай, кормить надо.
– А–а, – тянул мужичок, – нашу скору берет, наших зверей бьет, наши ловы пустеют…
Нельзя сказать, чтобы среди новгородцев не нашлось сочувствующих. Увидев такое, Олекса, который просто слышать не мог, если кто слово говорил против любимого князя, сгреб болтуна и потащил на княжий двор.
Князя в тот день дома не оказалось, зато его воевода разобрался быстро и круто – мужика за злые речи выпороли и обещали вообще повесить, если язык не прикусит.
На следующий день по городу разнесся слух, что князь Невский расправляется с неугодными по своей воле без совета с лучшими людьми города.
Кроме того, из–за разорения южных городов Руси подвоз хлеба в Новгород резко сократился. Это стало заметно сразу, опустели лавки, закрылись несколько складов, в которых держали зерно. Новгородцы поняли, что ожидается голод. Все, кто мог, бросились закупать остатки хлеба. Купцы запасы поспешили припрятать. В городе все чаще стали раздаваться недовольные речи, мол, вместо того, чтобы ссориться со шведами, их надо было замирить, тогда бы хоть оттуда привезли зерно. Единожды услышав такое, князь не смог сдержаться и велел попросту повесить смутьянов.
Снова загудел вечевой колокол, призывая горожан на площадь. Шли–торопились со всех пяти концов, гадая, что еще случилось.
Я тоже поторопилась, понимала, что не сдержусь и начну кричать и корить, но сидеть дома не могла. Площадь была запружена народом, бросились в глаза могучие детины, расставленные по площади словно в шахматном порядке. Наверное, следить за порядком, с высоты такого роста хорошо видно все, что творится вокруг, а громадными ручищами можно сгрести и угомонить любого нарушителя порядка. Разумно, ничего не скажешь, как и многое другое в Новгороде.
Довольно быстро я поняла, насколько ошиблась, не порядок стерегли эти ражие детинушки, а кричали то, за что им заплатили. Вот ведь гады, а! Тем более кричали против князя Александра. Что–то я их не видела на берегу Невы, где были эти громилы, когда их силушка могла послужить Новгороду и Руси вообще? По дворам своих бояр прятались, а теперь вот поорать вылезли?
Конечно, я не могла уничтожить этих рослых хмырей, но так буравила ближайшего к себе взглядом, что тот вызверился:
– Чего гляделки распахнула? Щас как врежу!
– Врежь.
– Чево?
Я знала, что они храбрые только с вида и когда все вместе, потому не боялась, но от конфликта отвлекло начало веча. Вятич обязательно обругал бы, потому что врага я себе нажила. А, черт с ним!
Когда площадь уже была полна народа, на помост вышел один из знатнейших бояр Онаний. Рослый, дородный старик навис над остальными и гаркнул своим зычным голосом:
– Великий Новгород! О князе нашем Александре Ярославиче речь держать хочу!
Кто–то из толпы добавил:
– Невском!
Боярин спокойно усмехнулся:
– Невском. Больно много воли князь в городе взял, стал судить и рядить без совета с боярством и лучшими людьми города!
Со стороны, где стоял Людин конец, снова донеслось:
– А чего с вами рядиться, вы все одно себе на пользу решите!
Вече согласно загудело. И впрямь совет господ всегда решал в свою пользу.
– Пошто князю содержание урезали?
– Забыли про его заслуги?
Голоса становились все громче, а вечевая толпа все решительней. Онаний понял, что пора говорить самому, не то не князя сейчас поносить будут, а бояр. Снова поднял руку, призывая к вниманию. С разных концов площади здоровые молодцы закричали согласно:
– Говори, боярин! Говори, не слушай болтунов.
Посадник Степан Твердиславич пристально оглядел стоявших, очень уж согласно кричали эти молодцы, точно обучены такому крику. Надо узнать, чьи они, верно, боярин своих поставил по разным углам, чтобы другие голоса перебить.
Орал и «мой» детина. Каюсь, вспомнила один не совсем честный приемчик, подобралась сзади и с силой ткнула в точку, отвечающую за почки. Поскольку народ не стоял спокойно, толкались все и во всех сторон, то детина сразу не сообразил, а через мгновение меня уже рядом не было. А его скрутило здорово, ничего, пусть помучается, так ему и надо, против нашего Невского кричать. Жаль, что нельзя и остальным устроить вот такую шокотерапию, чтобы также помучились.
– Князь всем хорош как воин, слава ему за победу! Да только и сидел бы себе с дружиной, пошто в городские дела лезет?! Загордился своей славой, «Правду Новгородскую» признавать перестал! – Голос боярина гремел над площадью праведным гневом. Большинство притихло, это были серьезные обвинения в сторону любимого князя, такого никому не прощалось. – Сам судить и рядить стал. Где такое видано, Господин Великий Новгород?! Скоро вече разгонит.
Видно было, что даже не все бояре поддерживают Онания, тысяцкий Якун возразил:
– Что говоришь–то?! Чем князь Александр Ярославич Новгород попирал? Если и повесил болтунов, так таких, каких и следовало повесить!
Боярин не растерялся, заорал в ответ:
– А его то право решать – вешать али миловать?! Вече на что? Это вечу решать!
Вот тут тысяцкий ничего возразить не мог, погорячился князь, хотя и вече точно решило бы смутьянов повесить, но собрать его князь должен был. Или хотя бы прийти в совет господ. Только Александр Ярославич терпеть не мог вот таких, как Онаний, потому и совет не признает. Ох, недолго осталось князю в своем Городище сидеть…
И все же за раз ничего не решили, сколько ни кричали, слишком любим был Невский новгородцами, а против вольного люда бояре пойти не рискнули, могли и сами погореть в отместку. Уходя с веча, Онаний вполголоса пообещал:
– Еще дождетесь! И князя вашего уберем, и вас на колени поставим!
Услышавший эти слова посадник даже ахнул:
– Ты что говоришь, Онаний Олексич?!
Тот шустро обернулся, несмотря на всю свою огромность, глаза прищурились:
– Что ты, Степан Твердиславич, что тебе помнилось? Я супротив веча никогда ничего не скажу, как решит, так и будет.
Степан почувствовал, как по спине потек противный холодный пот от недоброго взгляда боярина. Хоть и неробкого десятка, а Онания побаивался, этот перед вечем счеты сводить не станет, если ему не угодишь, то темными улицами не ходи, до дома не дойдешь. Сейчас посадник уже не сомневался, что те горластые молодцы были Онанием поставлены.
Что делать? Идти к князю с предупреждением? О чем? Он и сам хорошо понимает, что ссориться с городом нельзя – выгонят. Хорошо подумав, Степан Твердиславич отправился к епископу Спиридону. Тот встретил посадника ласково, пригласил за стол, поскольку к ужину близко. Спиридон только вернулся со службы, едва успел снять облачение и был в благодушном настроении.
– Владыко, сегодня поутру вече было.
Спиридон кивнул:
– Слышал, а как же… И что ничего не решили, знаю. И про слова Онания тоже.
Степан Твердиславич вздохнул:
– Не про все слова ты, владыко, знаешь.
Услышав о последних словах боярина, Спиридон долго размышлял, потом вздохнул:
– Был у меня недавно князь Александр, совета спрашивал. Я ему ответил, чтоб жил как живется. Укажет город на ворота – пусть идет.
Посадник смотрел на владыку во все глаза, неужели тот не понимает, что вокруг Новгорода сгущаются тучи, шведы не одни, кто хочет силой взять вольный город, а лучшего князя, чем Ярославич, им сейчас не найти! Но владыко спокойно продолжал:
– Новгород потому и зовется Великим, что ему волю, даже княжескую, навязать нельзя. Новгородцы должны сами понять, что им без Ярославича никуда. Сами погонят, сами и обратно попросят.
– А он обидится и не вернется!
– Вернется, – усмехнулся Спиридон. – Он к Новгороду душой прирос, да и нет ныне вольных городов на Руси, кроме нашего. Остальные под татарами уже стоят, только Новгород и остался.
Степан хотел сказать, что еще есть Псков, но вспомнил, что там уж слишком много предателей, что в сторону немцев раскрыв рот глядят, начиная с их собственного выгнанного князя Ярослава Владимировича. Один боярин Твердило чего стоит, еще хуже Онания. Но вслух засомневался:
– Не было бы поздно…
– А ты на что? Вот тебе и смотреть, чтоб не опоздал вернуть своего князя Господин Великий Новгород!
– Думаешь, выгонят? – с легкой тоской вздохнул посадник.
– Выгонят! – твердо пообещал епископ.
– Благослови, владыко.
– Останься у меня, поужинаешь, потом я тебе охрану дам.
– Мне охрану? С чего это, я ж посадник! – изумился Твердиславич.
– А что у посадника кровь в жилах не такая или кости дубины не боятся? Ты ходи осторожней, тем более теперь, когда у меня побывал. – Видя, что Степан Твердиславич не понял почему, добавил: – Зря думаешь, что за тобой догляда нет, давно уж есть. Поостерегись.
Тот отмахнулся:
– Да ну!
Тем паче что идти от хором епископа до его терема столько, что и в мороз без штанов не замерзнешь. Хотя ночь на дворе была уже темная, все же осень началась, оглядываться не стал, не поверил, что могут посадника тронуть.
А зря, потому как почти перед собственным теремом путь вдруг заступила рослая фигура, лицо скрыто чем–то темным, точно сажей намазано. Степан шаг влево – и тот влево, посадник вправо – и тать вправо. Закричать бы, да нелепо рядом с Детинцем орать точно в глухом лесу: «Помогите!» К тому же голос сразу сел, хотя посадник не из робких. Просто понял, как глупо не послушал Спиридона. А тать уже взял за грудки, еще миг – и нож пройдет сквозь ребра, прервав жизнь Степана Твердиславича. Но этого не случилось, нападавший вдруг стал оседать, ослабляя хватку. Тут посадник пришел в себя и рванул от одежды руки татя, еще не до конца осознав, почему тот падает. Просто позади верзилы стоял рослый парень, держа в руках увесистую дубину. Перекрестившись со словами: «Упокой, господи, душу раба твоего», он так же спокойно отодвинул упавшего и предложил посаднику:
– Проходи, Степан Твердиславич. И больше один по ночам не ходи, не всегда углядеть сможем…
Сказал и скрылся, точно его и не было. Посадник стоял, не зная, что теперь делать. Кричать? Звать на помощь? Как объяснит, кто укокошил верзилу? И вдруг решил ничего не делать, просто посмотреть, кто как себя поутру поведет.
А Тишаня, которого я попросила приглядеть за посадником, отправился докладывать, что едва не опоздал. Стало не по себе, в Новгороде назревало что–то такое нехорошее, а сделать ничего нельзя. Как они не поймут, ведь угроза с запада не исчезла, побили только часть шведов, и то тех, что на шнеках, а ливонские рыцари в Риге готовятся к нападению, и никакому Вятичу их не отговорить! Он, видно, смог задержать, но и только.
Обидят князя, уйдет он с дружиной из города, что будет? Во–первых, когда еще придет другой даже с крепкой дружиной, во–вторых, и главных, катить бочку на такого, как Невский, могут только круглые дураки. У меня болели зубы и настроение было хуже некуда. А от Вятича по–прежнему никаких известий, и где он – неясно.
Ничего выяснить Степану Твердиславичу не удалось, боярин Онаний, сказавшись больным, не показывался, а боярский совет все больше распалялся, поскольку князь решил увеличить свои владения вокруг Новгорода, чтоб не корили охотой в чужих лесах. Это был открытый вызов городу. Самим новгородцам до этих лесов дела мало, все одно им не принадлежат, но бояре возмутились. Сегодня лес отобрал, а завтра самих по миру пустит!
Онаний продержался всего день, явился, забыв о болезни, и сразу стал кричать, что при князе Александре (упорно не называл того Невским) новгородским вольностям придет конец.
– Не бывать этому!
Большинство бояр поддержало Онания. Посадник вздохнул, прав владыко, во всем прав.
– Чего вздыхаешь? – возмутился Онаний.
Степан Твердиславич покачал головой:
– Ох как бы не пришлось обратно звать!
– Кого?! – заорал Колба. – Князей не робкого десятка и без Александра хватит!
Что мог возразить посадник? Тем более что вспомнил рослого мужика с лицом, перемазанным сажей в темном переулке. Пожал плечами и отправился сообщать весть князю.
Княжий терем на Торговой стороне, только за городской стеной, так давным–давно решили новгородцы. Когда–то князь Ярослав Владимирович поставил свой двор совсем рядом с торгом, но потом, когда Новгород сначала всех князей повыгнал, а потом стал приглашать по договору, было решено и княжий двор поставить подальше, на месте бывшего Городища. Жили князья, получалось, на выселках. Для дружины это неплохо, и город чувствует, что князь только для защиты, а не суд судить. Для суда у них вече есть. На том стоит и стоять будет Господин Великий Новгород. Посадник ехал и думал, что в этом бояре правы. Если князь Александр начнет свой суд вершить да за город все сам решать, помимо дружинных дел, то чем тогда Новгород от остальных городов отличаться будет? А как скажешь об этом князю? Обидели его новгородцы, вернее, боярский совет, содержание урезали, земель не дают, где ему денег на дружину брать? Не идти же походом с грабежом?
На княжьем дворе порядок. Это еще с Ярослава Всеволодовича повелось – каждой вещи свое место, все при деле, никто не болтается. Сын в отца пошел, что разумом, что горячностью. Тоже скор на решения, сейчас фыркнет и поедет из города сам. А вернется ли, когда обратно позовут? Бог весть. Посадник после разговора с епископом был уверен, что позовут.
Так и вышло. Князь Александр спокойно выслушал речь посадника, хотя тот и постарался смягчить сообщение, и вдруг позвал княгиню, тихо сидевшую в дальнем углу:
– Послушай, Сашенька, все, как я говорил! Новгород не доволен своим князем!
– Князь, не горячись, бояре еще не весь Новгород, – попробовал его успокоить Степан Твердиславич.
– Что же мне ждать, пока силой не погонят? Или совсем на ворота не укажут? Не бывать тому! Слушай мой ответ, боярин. Передай остальным: отъезжаю из города!
«Не вернется!» – подумал посадник, глядя вслед удалявшемуся широким шагом князю. А с крыльца уже слышались его распоряжения о подготовке к отъезду.
В покои, где шел разговор, вошла княгиня Феодосия, глянула косо, недобро усмехнулась:
– Что, Твердиславич, опять князя из города гоните? Сколь раз так поступали, потом обратно зовете ведь! Новгороду ли сейчас героями перебирать, когда враг у ворот? От одних спас, другие налезают. Что без князя делать–то будете?