Она казалась совершенно трезвой. Только серые глаза горели сумасшедшим огнем.
— И вот какая интересная деталь. Когда они пришли к нам, Митька держал на плече большую спортивную сумку. Знаете, черные такие, из брезента, что ли. Я же реставратор, я обращаю внимание на форму. Когда они к нам пришли, эта сумка болталась на Митькином плече, как подушка с мягкими углами. А когда уходили — она, эта сумка, приобрела несколько другие формы, с четко очерченными углами. И висела она на плече его учителя, Юрия Максимовича.
— Почему же вы их выпустили? Не обыскали сумку?
— Я сама никогда никого не обыскивала, вы, должно быть, не поняли, кем я работала, — надменно произнесла Наташа. — А почему я не дала указания проверить их при выходе? Как вы себе это представляете? Я прошу охрану проверить сумку сына моей подруги? Как же я могла думать что-либо дурное о Маринином божестве? И углы эти острые у сумки, они потом мне вспомнились, когда я стала осматривать хранилище перед проверкой. И я увидела, что полотен нет.
— А что Марина?
— Марины не было в городе. Она с сыновьями уехала в Крым. Все произошло очень быстро и очень непоправимо — эта проверка внеплановая и все остальное...
— И вы никогда ничего Марине так и не сказали?
— Нет, у нас был разговор. Где-то в октябре того же года. Мы с мужем уже собирались переезжать. Марина приехала ко мне в гости. Я все ей рассказала. Но она не захотела верить. Она предпочла потерять меня, а не Новгородского.
— Но у Новгородского другое имя: Георгий Максимилианович.
— Возможно. Но это он! Я же знала его фамилию от Марины. И потом, когда он появился в Москве как депутат, я, конечно, следила за его судьбой. Мне была интересна судьба человека, который переехал мою жизнь. Я видела его в теледебатах. Я знала из рекламных телевизионных роликов, что он женат и имеет сына, примерно того же возраста, что и Митя. Но его жена — не Марина, а сын — не Митя.
— А вы общались с Мариной после этой истории? Прошло три года...
— Нет. Наш разговор на моей кухне еще в Питере, когда я изобличила Новгородского, этот разговор был последним. Потом мы с мужем переехали сюда, и все. Началась другая жизнь и другие песни. И, знаете, что ни делается, все к лучшему. Здесь, знаете ли, очень хорошо. Тихо, люди хорошие, нельзя делать подлостей исподтишка: все у всех на виду. «Коль пришлось тебе в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря...» Здесь, правда, моря нет, но река замечательная. У нас здесь появились настоящие друзья. И на работе меня ценят. И Глебова тоже. Я цветоводством увлеклась. Нет, все замечательно! Я раньше думала, что без Питера жить не смогу. А теперь... Позови меня кто обратно — не вернусь.
Она помолчала, раскурив бог знает какую по счету сигарету, и произнесла:
— Я ни разу не говорила с Мариной с тех пор, как уехала. Но пишу ей открытки на каждый праздник. Пишу: «Приезжай, Оленина! Устроим охоту на оленей!» Помните, фильм такой американский? Чудный фильм, с Мерил Стрип и Робертом де Ниро...
— И что она отвечает?
— Ни-че-го! Марина, знаете ли, человек очень цельный и даже прямолинейный. Маленький самурай. Поскольку я выступила против ее божества, значит, я не с ней. И значит, меня больше нет в ее жизни, так я думаю.
— Она могла убить Новгородского? — мирно спросил Турецкий, покусывая веточку петрушки.
— Она? Новгородского? Да вы что? Скорее Луна упала бы на Землю. Марина о-бо-жа-ла его, понимаете? Ах, я вижу, вы ничего не поняли из моего рассказа, ни-че-го-шень-ки, — грустно заключила Глебова.
В этот момент над ними навис высокий полный мужчина.
— А! Вот и Глебов! Я знала, что он не бросит меня в трудную минуту! Знакомься, Глебов, это прокурор! Или прокуратор? Я уже запуталась. Он приехал за мной! Возможно, меня даже посадят! — похвасталась Наташа.
— Идем домой, девочка! — ласково проговорил мужчина, игнорируя Турецкого, как предмет мебели.
— Позвольте представиться, — начал было Александр.
— Завтра представишься, — грубо оборвал его Наташин муж. — Хватит женщине нервы трепать. Она и так жизнь свою сломала. Ты где остановился?
— Здесь, в гостинице. Вы только не ругайте жену. Это я сам ее сюда пригласил. Можно было, конечно, и на работе поговорить...
— Да кто ты такой, чтобы ее передо мной защищать? — великан склонился к Турецкому. — Я сам за нее каждого... Знаешь, почему она с тобой сюда пришла, а не осталась на работе поговорить? Потому что она с тех самых пор, о которых вы беседуете, никогда одна в рабочих помещениях не остается. Чтобы разговоров не было, понял? Будут еще вопросы, звони мне, понял?
Мужчина положил на стол визитку, поднял жену, как пушинку, и почти вынес ее из зала. Турецкий остался один. Люди за соседними столиками веселились, обсуждали предстоящие новогодние праздники, пили, танцевали, переходили от столика к столику.
Никто не смотрел в его сторону. Более того, его обходили, словно он был болен опасной заразной болезнью.
Оставалось одно: допивать коньяк и смотреть, как пожилая супружеская пара безупречно правильно и красиво танцует танго возле помоста, где весьма недурно играл небольшой эстрадный оркестр.
«Пожалуй, на старости лет перееду жить в Великий Новгород, — подумал Турецкий. — Если здешняя община примет меня», — мысленно добавил он.
Спустя еще два дня Турецкий снова посетил отдел кадров Эрмитажа. Сухонькая дама — начальник данного отдела — представила в распоряжение следователя каталог всех сотрудников музея. Турецкому не хотелось привлекать внимание к интересующей его женщине. Он быстро просматривал карточки и уже к обеду добрался до буквы «о», где между буфетчицей Окуловой и археологом Орловым обнаружилась экскурсовод Марина Борисовна Оленина, отделение культуры и искусства Древнего Рима. Со снимка в углу карточки на него смотрело строгое, очень молодое лицо, с высокими скулами, красиво очерченным ртом, прямыми волосами, подстриженными в каре, с длинной челкой, почти накрывающей очки в тонкой оправе. Пожалуй, именно по этим очкам он и узнал ее, женщину, которую видел в вестибюле музея два дня тому назад.
Порывшись в картотеке еще минут двадцать, Турецкий поблагодарил начальницу, ответив на ее бесконечные вопросы: да, нашел то, что искал, спасибо, вы очень любезны, с наступающим Новым годом, и прочее, прочее, прочее.
Он спустился к центральному входу. Выяснить, что следующая экскурсия «Коллекция античных памятников Эрмитажа» состоится через полчаса и проводит ее Марина Борисовна Оленина, было делом минуты. Он купил билет и вышел на улицу покурить. Зачем ему нужна эта экскурсия и эта Оленина — он сам не мог себе объяснить. Из рассказа Натальи Глебовой следовало, что Оленина никак не может быть причастна к убийству депутата. Тем не менее... Сегодняшним вечером он возвращался в Москву, а дело ни на йоту не продвинулось, лишь еще более запуталось.
Депутат Новгородский, ко всему прочему, оказался еще и вульгарным вором. Но кто его, черт возьми, убил?
Марина Борисовна, в черном костюме с прямой юбкой чуть ниже колен, позволяющей по достоинству оценить стройные ноги, с той же прической: волосы забраны вверх и сколоты гребнем, с тем же отсутствующим выражением на не таком уж молодом при ближайшем рассмотрении лице (на свои сорок), так вот, Оленина терпеливо поджидала группу слегка подвыпивших иногородних туристов, которые не спешили собраться вокруг экскурсовода. Саша подошел сзади и увидел на черном пиджаке блестящий черный волос, выпавший из прически. И, не успев осознать, что делает, снял этот волос. Женщина резко обернулась, почувствовав на своем плече чужую руку.
— Простите, это вы проводите экскурсию по Древнему Риму? — как можно учтивее спросил Саша.
Оленина внимательно посмотрела в глаза Турецкому и ответила:
— Да, я. Вы хотите присоединиться к группе?
— Хотелось бы.
— Что ж, пожалуйста, — обернулась она к группе. — Добрый день. Меня зовут Марина Борисовна. Я познакомлю вас с памятниками культуры Древнего Рима. Прошу за мной!
Саша топал среди иногородних граждан, останавливался у экспонатов, не слушая, что говорит Оленина, а любуясь ее лицом, ее станом, который портила лишь легкая сутулость. Он смотрел, как она поправляет очки тонкими пальцами, как порхает в ее руке указка. Невозможно было представить себе эту хрупкую женщину с оружием в руках, да еще за шестьсот миль от Петербурга. Не может быть!
Она ни разу не взглянула на него, но он чувствовал, что она каждую секунду чувствует его присутствие и что это присутствие ей неприятно.
— Если у вас есть вопросы, я с удовольствием отвечу. Если нет, благодарю за внимание! До свидания и с наступающим Новым годом!
Все это было произнесено без малейшего намека на улыбку.
Группа мгновенно растаяла. Александр нагнал удаляющуюся Оленину и преградил ей путь. Глаза ее испуганно расширились, но лишь на сотую долю секунды. Затем на лице застыла все та же непроницаемая маска.
— Марина Борисовна! Вы замечательный экскурсовод! Я получил массу удовольствия!
— Спасибо, — кивнула Марина.
— Можно попросить у вас автограф? — глупо улыбнулся Турецкий.
— У меня? Я не актриса...
— Ну и что? Просто пару слов на память. Я буду вас вспоминать.
С этими словами Саша протянул купленный в киоске буклет и шариковую ручку, которую тут же и вытянул из целлофана.
— Вот, я и ручку специально купил! — еще более распустил он губы в дурацкой улыбке.
Марина Борисовна несколько секунд смотрела на него чуть раскосыми черными глазами, затем усмехнулась, взяла буклет и ручку.
— Что же вам написать?
— Ну... Не знаю... Что хотите... — мямлил Турецкий и переминался с ноги на ногу.
Она закусила губу, затем написала короткую фразу.
— Что это? — спросил Саша, разглядывая текст.
— Это древнегреческий. На досуге разгадаете. Вы ведь по этой части, да?
И стремительно ушла, постукивая каблучками.
Турецкий вернулся в вестибюль. Кассы уже закрылись. Посетители спускались вниз, в гардероб. Возле билетерши, проверявшей у Александра входной билет, стоял колоритный бородатый мужчина, явно из своих, эрмитажных. Саша подошел к нему и, не выходя из образа дремучего провинциала, попросил расшифровать надпись.
Мужчина несколько мгновений разглядывал текст, затем уверенно перевел:
— «Глупец познает только то, что свершилось». Это из Гомера. Кто это тебе так книжку подписал?
Саша застенчиво пожал плечами, сказал «спасибочки» и убрался восвояси.
Поздно вечером, когда Гоголев провожал его на поезд и они курили возле вагона, Александр проговорил:
— Так не забудь, Витя, мою просьбу.
— Помню, помню. Выяснить, ездила ли Оленина Марина Борисовна в Москву в районе седьмого ноября. Завтра же выясню. И сразу тебе позвоню. Ну, бывай! Привет Грязнову!
Глава тридцать пятая. КОШМАР
1 сентября 2000 года
Дорогой Сереженька!
Ну вот и началась наша новая жизнь: Митька студент! Сегодня отправился учиться уму-разуму в свой университет! В новом костюме, туфлях, подстриженный. И даже впервые побрился! Самое главное событие года — поступление в институт, которое для всех детей наших знакомых было неким восхождением на Голгофу, — для Мити прошло незаметно и даже как-то буднично. Я так рада за него! Прекрасный факультет, да еще и куча школьных приятелей будет учиться там же, чуть ли не половина класса.
Проводила старшего сына в высшую школу и пошла на первый звонок к Санечке — он у нас теперь лицеист! Жаль, что не будет у Сани такого же прекрасного педагога, как у Митьки, — Юрий Максимович переехал в Москву. Он баллотируется в депутаты Госдумы. Что ж, большому кораблю — большое плавание! Главное — он дал путевку в жизнь обоим нашим мальчикам. Оказался подле нас в самые трудные годы, когда мы жили из последних сил, задавленные горем, не в силах примириться с тем, что потеряли тебя. Теперь, Сереженька, мы сильные и смелые! И ничто нам не страшно! И все нам по плечу! Я знаю, что ты рад за нас и гордишься своими сыновьями. А может быть, немножечко и мною.
Я сегодня нахально прогуливаю работу: хочу приготовить ребятам по-настоящему праздничный ужин. Наказала Митьке, чтобы он пригласил в гости всех, кого захочет. Так что, может быть, у нас сегодня будет куча народу. А может, наоборот: сам усвистит куда-нибудь... Ничего не поделаешь, он уже взрослый и не держать же его век подле своей юбки. Я стараюсь не быть наседкой, не опекать его излишне, не превращать в маменькиного сынка. Он хоть и грубоват, но очень меня любит и не хочет огорчать. Я это всегда чувствую. Санька — он другой. Более независимый и внутренне самостоятельный. Знаешь, я уже подумываю о старости. И думаю, что хотела бы жить на склоне лет (как пишут в романах), так вот, хотела бы жить на этом самом «склоне» вместе с Митькой. И нянчить его детей. Я была бы хорошей свекровью и бабушкой. Ты смеешься? Тебе трудно представить меня бабушкой? А что? Еще лет пять-шесть... Конечно, он может преподнести сюрприз и раньше. Главное, быть на стороне своих детей, не предавать их ни при каких обстоятельствах, правда?..
* * *
Заканчивалась вторая пара. Митя сидел на задних рядах аудитории рядом с Володей Иволгиным, бывшим одноклассником, а теперь одногруппником. В одной группе с Митей оказались еще несколько ребят. В общем, не нужно обживаться заново — знакомые все лица! Митька находился не просто в прекрасном настроении, в эйфории — кошмар последнего года кончился. Новгородский навсегда уехал из города, и, значит, можно забыть все, как дикий сон, который не имеет никакого отношения к реальной жизни. Можно начать жить заново — среди друзей и приятелей. Старых и новых знакомых. Можно не бояться вторников и пятниц, можно как прежде, легко и просто, разговаривать с мамой, не опасаясь выдать себя и навредить ей.
Потому что картины, пропавшие из Эрмитажа, действительно висели на стенах квартиры Новгородского. И угроза посадить его мать, если Митя будет «дурить», не была пустой угрозой. Митя знал, как злобен, опасен и безжалостен его учитель.
Все, забыть об этом! Никогда не вспоминать! Ничего этого не было!
Впереди него сидела девочка из их группы — очень красивая и, как вначале показалось Мите, очень неприступная — Надежда Абрамцева. Худенькая, с огромными зелеными глазами и пепельными волосами, разбросанными по плечам. Признаться, он никак не ожидал увидеть на своем «заумном» факультете такую красоту. Вокруг нее, конечно, тут же закрутился вихрь поклонников. А она обратила внимание на него, Митю. На лекциях садилась поблизости, обычно на ряд впереди. Наверное, для того, чтобы он мог видеть ее пепельную гривку. И то и дело оборачивалась со всякими вопросиками.
Вот и сейчас она обернулась, вскинула на Митю зеленые глазищи:
— Оленин, ты на вечер сегодня пойдешь?
— А ты? — При взгляде на эту девушку лицо Мити немедленно расплывалось в улыбке.
— А как же? Посвящение в студенты все-таки! А потом будет классная дискотека! Пойдешь?
— Пойду.
Надя небрежно кивнула: дескать, кто бы сомневался? Конечно, пойдешь, раз там буду я!
— Есть ужасно хочется! Пойдем в перерыве в столовку?
— Пойдем! — эхом откликнулся Митя.
Девушка еще раз сверкнула глазами и отвернулась.
Володька сунул Мите тетрадный листок, на котором было написано: «Она в тебя втюрилась! Действуй на опережение!»
Оленин фыркнул и написал в ответ: «Тебе показалось!» Но в груди разливалось что-то незнакомое, какое-то неизведанное волнение. Даже дыхание перехватывало.
Чтобы успокоиться, Оленин пытался записывать за гнусавым, нудным лектором что-то из курса общей химии.