Правда, жил дед Сомовой в Москве, вернее, на даче в ближнем Подмосковье, и видела она его пару раз в жизни, в один из которых была со мной, но тем проще мне будет с ним общаться. Хоть чемто эта… несостоявшаяся любовь окажется мне полезна.
Я рассказал о своей идее Захару и получил самое горячее одобрение! Он даже исполнил туш на надутых щеках.
В солнечный майский полдень мы вышли из электрички на платформе Жаворонки и пешком отправились в сторону Дачного – я "помнил" дорогу по так никогда и не состоявшемуся визиту к деду жены в невозможном будущем.
Валентин Аркадьевич Изотов копался в огороде: в выгоревшем капелюхе, живо напомнившем мне "Свадьбу в Малиновке", в кирзовых сапогах на босу ногу, в меховой жилетке поверх тельняшки. Я представил себе его в таком виде посреди Вены, в респектабельном советском банке и расхохотался, потому что более несвязные вещи – австрийский банк и соломенная шляпа с вислыми краями в сочетании с тельняшкой – и вообразить себе невозможно.
Он обернулся на смех и тоже улыбнулся сквозь вислые усы – как будто встретил старого знакомого – радушно и открыто:
– Что, хлопцы, потеряли чего?
– Здравствуйте, Валентин Аркадьевич! А мы к вам!
– Вот как! Ну заходите, пионеры, ежели ко мне, – велел нам хозяин, отставляя грабли к стене сарая. – Собаки у меня нет, так что не бойтесь, проходите!
Пока мы входили во двор, он помыл руки под дюралевым умывальником, приложился к ковшу, стоявшему тут же, на табурете возле бидона, в каких обычно возят молоко. В руке его появилась пачка "Казбека", из которой он извлек одну папиросу, вытряхнул из мундштука крошки табака, постучав им о ноготь большого пальца, и спросил:
– Чем обязан интересу столь юных товарищей к моей скромной садовоогородной персоне?
Он смотрел прямо и внимательно и я почувствовал, что сказать неправду под прицелом его светлоголубых глаз под кустистыми бровями не вышло бы и у Штирлица.
– Мы к вам, Валентин Аркадьевич, по очень важному делу! – Влез Захар. – Это касательно экономики и политики….
Я труднее схожусь с новыми людьми, зато мой друг – прямо таки иллюстрация коммуникабельности и непосредственности! Мне иногда казалось, что если бы вдруг его пришли арестовывать суровые милиционеры, он бы сумел с ними подружиться и, засаживая его в тюрьму, они бы непременно рыдали, разрываемые долгом и личной симпатией к Майцеву.
– Вы не из "Плешки" часом? – Дед перебил Захара и подозрительно прищурил правый глаз.
Я слышал о какойто старой обиде, терзавшей старика всю жизнь – то ли диссертацию его прокатили, то ли в должности отказали – я не знаю, но людей из Стремяного переулка он не жаловал. Поэтому поспешил вмешаться:
– Нетнет, Валентин Аркадьевич, мы по своей, частной инициативе.
– Чудны дела твои, Господи, – сказал он в ответ, но креститься, как положено было верующему, не стал. – И чем же обязан?
– Если позволите, Валентин Аркадьевич, то мы бы рассказали обо все в доме.
Дом у него был хороший: два этажа, свежеокрашенные голубой краской стены, большие окна, пристроенная оранжерея, мезонин с балкончиком. Гдето там внутри – я знал уже – нашлось место и обшарпанному роялю, которым старик очень дорожил – чуть ли не с войны его привез. Трофей.
– Ишь ты, в доме! А мне это зачем?
– Вам будет очень интересно, – посулил я. – И, поверьте, от этого разговора очень многое зависит.
– Вот как? Давненько от меня ничего не зависело. Ну что ж, молодые люди, проходите, коли так.
Он показал нам своей жесткой, мозолистой ладонью на входную дверь.
Чай из электрического самовара был непривычно мягким.
Захар солнечно улыбался, прихлебывая из блюдца, а я рассказывал в третий раз свою необычную историю. Мой чай остыл, но глядя на Валентина Аркадьевича, лицо которого все больше приближалось к идеальному воплощению образа "Фома Неверующий", пить его мне расхотелось. Поначалу он еще чтото слушал, потом стал размешивать сахар, демонстративно громко лязгая ложкой по стенке стакана, ронять бублики под стол и долго их разыскивать, раскачиваться на стуле и смотреть в потолок, показывая, что с нами он просто теряет свое драгоценное садовоогородное время.
– Вы мне не верите, – сник я.
– А как же вам верить, молодой человек, если вы изволите рассказывать сказки? Я и бабке родной не верил, а уж вамто подавно! Передайте Вячеславу Львовичу, что на такую дешевую провокацию я не куплюсь…
– Какая такая провокация? – вскинулся Захар.
– Молчать, юноша! Молчать! – Завелся Изотов. – Могли бы товарищи кураторы и чтото поумнее придумать! Мы же договорились обо всем с Вячеславом Львовичем? Да и подписка моя о неразглашении еще действует. К чему эти проверки?
– Да кто такой этот Вячеслав Львович? – выдохнул скороговорку Захар.
– Не надо, молодой человек, не надо делать вид, что вы совершенно ни при чем. Какая нелепая дурь – засылать ко мне юнцов со сказками! Вы там в своей госбезопасности совсем умом подвинулись? А чего сразу не понемецки поздоровались? С баварским произношением? Было бы куда натуральнее!
На самом деле, подумалось мне, надо было быть сущим идиотом, чтобы хоть на минуту поверить, что этот старый волчара развесит уши и начнет слушать наши бредни. Изучая статистику, мы уже сообразили, что свои финансовые секреты наша страна охраняла еще тщательнее политических и военных. Соответственно и людей подбирали – умеющих не верить на слово первому встречному и проверять и перепроверять любую информацию. Я стал судорожно соображать, чем мы могли бы подтвердить свою непричастность к органам и как заставить Валентина Аркадьевича всерьез принять мою проблему?
– Так вы нас за сексотов принимаете? – Захар возмутился и даже привстал со скрипнувшего стула. – Мы комсомольцы, между прочим!
К чему это он про комсомольцев?
– Мы к вам трое суток добирались! – продолжал негодовать мой друг. – А вы: "проверка, кураторы"! Вы понимаете, что вы теперь единственная наша надежда? Если мы с вами не найдем общий язык, всей стране будет плохо! Вы это понимаете?
– Вон! – показал пальцем на дверь хозяин. – Пошли оба вон!
Увлекшись своим повествованием, я совсем забыл про необходимость "заглядывать" в ближайшее будущее и теперь безнадежно упустил инициативу.
– Ну нет, старая калоша, ты будешь меня слушать! – Я сам не заметил, как в приступе ярости ухватил старика за горло и подтащил вместе со стулом, в который он судорожно вцепился, к стене, и от удара спинкой стула по ней на пол упали несколько фотографий в рамках. – Ты не только выслушаешь меня, сморчок, ты научишь нас!..
Наверное, только внезапность нападения ошеломила Валентина Аркадьевича и не позволила сразу ответить адекватно, но с моим последним словом пришла пора удивляться мне: я както отстраненно отметил его руки, скользнувшие с моих ладоней вниз. И в то же мгновение он выгнул спину колесом, прижал подбородок к груди, срывая мой захват, и из положения "сидя" пробил мне в корпус быструю серию.
Он поймал меня на выдохе, а вдохнуть я уже не смог – стало так больно, словно в грудь мне запихали свежезапеченого ежа – горячо и колюче. Комната както странно отодвинулась далеко, и стены понеслись вверх. Я упал щекой на половицу и через секунду заметил свалившегося рядом Захара – похоже, он тоже пытался одолеть старого финансиста. Какоето время мы скрипели зубами, выясняя – у кого это получается громче, потом Захар хрюкнул и просвистел горлом.
А над головами раздался голос с хрипотцой:
– Ладно, хлопцы, я вам верю. Таких олухов ко мне бы не прислали. Вставайте, будем чай пить.
Спустя полчаса, когда мы, наохавшись, стеная и едва не плача от осознания того, что двух взрослых обломов играючи избил какойто пенсионер, восстановили дыхание и развесили по местам упавшие фотографии, нам налили еще по одной чашке чая.
– Значит, Сережа, моя внучка, твоя несостоявшаяся жена, привела тебя ко мне?
Я молча кивнул, не желая расстраивать старика подробностями.
– Что ж, наверное, бывает и так.
Опасливо косясь на боевого деда, Захар потянулся за сахаром. Валентин Аркадьевич улыбнулся, понимающе хмыкнул и сам насыпал Майцеву две ложки в стакан.
– Значит, молодежь, страну, что я строил, вы благополучно просрете? – Мягким голосом осведомился Изотов. – Да и правда, зачем вам она, если вы такие лопухи?
– Где вы так научились людей лупить? – невпопад спросил Захар.
– Да уж, были университеты, – ушел от прямого ответа старик. – К делу это не относится. Так чего вы от меня хотите? Я уже старый, мне спасать мир поздно.
Захар посмотрел на меня и взгляд его выражал простую мысль о том, что если бы он был в такой же форме, как "старый" хозяин, он бы был счастлив уже сейчас – не дожидаясь наступления эры коммунизма.
– Ну, Валентин Аркадьевич, мы с Серым перелопатили такую гору литературы! Но так и не нашли места, на которое стоит воздействовать. Нам нужна помощь. Понимаете?
– Да уж, – расхохотался дед. – Еще бы вы чтото нашли в открытых источниках! Институты целые сидят, друг от друга данные шифруют и прячут, а вы, читая газетки, хотели чтото выяснить? Повашему, они все зря свой хлеб едят? Даже в Госплане есть только примерное представление. Нет, хлопчики, оно, конечно, замечательно, что вы прочитали все эти нужные и полезные книжки. Только точно так же можно изучать интимную жизнь человека по учебнику биологии. Информация есть, но воспользоваться ею – невозможно.
– Зачем же они так статистику ведут?
– От шпионов защищаются, работу друг другу задают и срывают, инструкции соблюдают, много причин, выбирайте любую.
– Так вы нам поможете?
– Чем?
– Опытом, знаниями. Просто поймите, что делатьто чтото нужно! – Вот умел Захар говорить убедительно!
Но деда не убедил.
– Ребятки, а нужно ли это? За последние пятнадцатьдвадцать лет наш Союз превратился в зловонную клоаку. Говорильня, писальня. Контора "Рога и копыта", а не страна. Может быть, я излишне много брюзжу, но я так же и вижу, что мы все больше скатываемся к мещанству. Достать мебельный гарнитур из карельской березы сейчас больший подвиг в глазах обывателей, чем вытащить ребенка из горящего дома! Это не страна, а помойная яма! Глядишь после этой, как ее… пере…
– Перестройки, – подсказал я.
– Ну да, после нее. Глядишь, и чтото изменится к лучшему.
– Я же вам рассказал – к чему все изменится.
– Молодозелено, – улыбнулся старик. – После революции стране понадобилось пятнадцать лет, чтобы прийти в себя. И было все – и банды басмачей, и голод, и трудовые подвиги пашек корчагиных, и НЭП и партийный раскол… Конечно, сильно помогли господа капиталисты, построили нам и заводы и электростанции, но эти господа кому хочешь помогут, если почуют для себя хорошую прибыль – хоть людоеду Бокассе корону изготовят, хоть Пиночету законную власть свергнут. А Иосифто Виссарионыч тоже не дурак был – пока нужны были – с удовольствием использовал, стали мешаться и просить слишком много – послал подальше. Нужно было выйти на внешний рынок – привязывал рубль к доллару, когда появилась сила самому устанавливать правила на своем собственном рынке – привязал его к золоту. Специалисты какие были! Старая школа, которая одинаково хорошо владела и рыночной экономикой и плановой и использовала плюсы обеих. Да разве все расскажешь? Вон какую страну отстроили! А нынешние? Рабы программы. Ничего, кроме решений съездов, не видят. Наковыряют в носу на основе липовых рапортов свои решения, потом вроде как выполняют – выпускают мильоны горшков и танков. Ни то, ни другое стране не нужно. Вот я и думаю, что после этой вашей перестройки стране тоже какоето время понадобится. Свыкнуться с новыми временами. С новыми правилами. А лес рубят – щепки летят.
– Значит, не поможете, – сник Захар.
– Кажется, мы друг друга не поняли, – вдруг сообразил я. – Валентин Аркадьевич, мы вовсе не хотим продолжения этой агонии. Мы и сами уже сообразили, что сохранить Союз в его нынешнем состоянии не сможет ничто! Наша цель в другом!
– Интересноинтересно, – дед забросил в рот пару "ирисок". – И в чем же она?
– Когда наша страна будет бесконечно слабой, ей нужна будет какаято поддержка, какойто вектор, – я покрутил пальцем в воздухе. – Как говорит Захаркин отец – нужно будет выходить больного!
– Он врач?
– Да, психиатр.
– Верно сказал. Хороший у тебя отец, мальчик. – Это Захару.
Минуты три он просто молчал, хлюпая горячим чаем. Потом отставил в сторону свой стакан в мельхиоровом подстаканнике – как в поездах – и сказал:
– Хорошо, давайте говорить серьезно. Вы желаете знать, как обновившейся России не стать таким же дерьмом, каким стал Советский Союз? Вам хочется рецептов? Что ж, как говорили на Привозе – их есть у меня.
Мы тоже отодвинули свои стаканы. Я – потому что уже обпился и хлебал только из уважения к хозяину, а Захарка – с видимым сожалением.
– Итак, в чем же главная проблема России? Почему нужны все эти революции, индустриализации и коллективизации? Ответ прост – там, где живут русские, нормальным людям делать нечего. И не нужно агитировать меня за коммунизм, – сказал он открывшему было рот Захару. – Я сам кого хочешь сагитирую.
Мы не нашлись, что возразить – но только потому, что такая точка зрения была неожиданной для нас.
– Что такое завод в России? – Продолжал лекцию Изотов. – Это глубокий фундамент, упрятанные глубоко под землю коммуникации, это толстые стены, это огромные потери энергии каждую зиму, это круглосуточное освещение, потому что фонари над цехами большими не сделаешь – вымерзнут, а малые не дают столько света, сколько нужно, да и будь они большими – солнца в наших широтах не так много, как в том же Чикаго. Наш завод – это огромные расстояния для подъездных путей, это недостаточные людские ресурсы в нужных местах. Это неэффективное управление, более радеющее о соблюдении придуманных нормативов и объемов, чем в улучшении своей продукции. Мало того, мы планируем каждый свой завод так, чтобы он непременно обладал бомбоубежищем, а то и не одним, которое тоже стоит денег, которое нужно поддерживать всегда в рабочем состоянии. Простой вопрос – зачем? Ведь после применения современных боеприпасов по этому заводу, толку от того, что сохранились его работники, разом перешедшие в разряд нахлебников, не будет никакого. Всего этого у такого же завода в США, Англии, Италии, Германии или Испании нет. Там от любого завода до моря, а дешевизну морских перевозок еще никто не отменял – рукой подать, солнце светит чуть не триста дней в году, земля не замерзает зимой. И тэдэ и тэпэ, вы ребята грамотные и должны это понимать. Любое производство у нас требует существенно больших капитальных и текущих затрат, чем такое же производство, размещенное в другой стране. Кроме, пожалуй, Монголии и Центральной Канады. Но ктонибудь слышал о производстве в Монголии?
Мы разевали рты, пытаясь влезть в его монолог, но, прежде, чем с языка срывалось какоенибудь возражение, мы понимали, что старик кругом прав.
– Соответственно, любой сложный товар, предложенный нами на внешний рынок, будет либо по той же цене, что и произведенный за границей, но с худшими качеством и функциональностью, либо, при сохранении требуемых эксплуатационных характеристик, будет существенно дороже. Потому что нам тоже нужно окупать строительство своих заводов. Мало этого. Завод выпускает неконкурентную продукцию: станки, трансформаторы, подъемные краны, рольганги и блюминги, уступающие зарубежным аналогам – в цене, в удобстве использования, в функциональности, в массе других техническоэкономических зарактеристик. И оснащает этим оборудованием другие заводы, усугуьляя и без того их безнадежное положение на рынке! Теперь вместо ежедневного выпуска пятисот единиц продукции, как делается на заводе в Гамбурге, мы можем выпускать только триста. По более высоким ценам. Потому что даже простой завода стоит денег.