21 апреля 1945 года, после того как первый русский снаряд разорвался у Бранденбургских ворот, фюрер переселился в новое бомбоубежище, в саду имперской канцелярии. Оставаться в старом убежище, расположенном под «залом торжеств» имперской канцелярии, было опасно, ибо эти здания привлекали к себе внимание вражеской авиации и артиллерии, так что фюрер в один прекрасный день не смог бы выбраться из-под нагромождения обломков.
Новое бомбоубежище Гитлера представляло из себя подземное двухэтажное железобетонное сооружение.
В нижнем этаже, в условиях искусственного освещения и довольно скверной вентиляции размещались личные комнаты Гитлера, его жены Евы Браун и приемная.
К этому времени с Гитлером остались только самые преданные ему люди и небольшое число офицеров генерального штаба, необходимых для руководства военными действиями: Геббельс, поселившийся в убежище со своей семьей, зам. начальника генерального штаба генерал Кребс, шеф-адъютант Гитлера генерал Бургдорф, заместитель Гитлера по партии Мартин Борман, личный представитель Риббентропа посланник Хевель, представитель военно-морских сил вице-адмирал Фосс, представитель военно-воздушных сил полковник фон Белов и начальник гестапо Мюллер.
Кроме того, в убежище находились Ева Браун, возглавляемая мною личная охрана Гитлера, его прислуга и технический персонал.
Убежище Гитлера в те дни напоминало собою командный пункт на передовой позиции. И днем и ночью к Гитлеру, наряду с министрами Герингом, Риббентропом, Гиммлером и другими, приходили генералы и офицеры, непосредственно участвовавшие в боях за Берлин.
Что же представлял собой в эти критические для германского народа дни верховный глава германского государства и его вооруженных сил — Адольф Гитлер?
Физическое и моральное состояние Гитлера в те дни было потрясающим. Он представлял собою в буквальном смысле развалину. На лице застывшая маска страха и растерянности. Блуждающие глаза маньяка. Еле слышный голос, трясущаяся голова, заплетающаяся походка и дрожащие руки. Человек, окончательно потерявший самообладание.
Но он пытался еще руководить и командовать. Однако его противоречивые, нервозные приказания окончательно дезориентировали и без того запутавшееся германское командование.
К такому физическому и моральному состоянию Гитлер пришел не сразу. Если раньше Гитлер любил, отдавая дань своему честолюбию, неожиданно появляться среди народа или солдат и офицеров действующей армии и наблюдать эффект, производимый своим появлением, то с 1942 года наступили большие изменения.
Беспрерывная цепь поражений и неудач на Восточном фронте, крушение его военно-политических планов, особо сильно сказавшихся в разгроме германских войск под Сталинградом, выбили Гитлера из колеи.
Я вспоминаю в связи с этим мой разговор с Гитлером во время пребывания в Виннице осенью 1942 года.
Гитлер, взбешенный неудачами наших войск по развитию прорыва на Сталинград, после одного из военных совещаний заявил в моем присутствии генералу Шмунд-ту, адъютанту от главного командования вооруженных сил, что германские войска в настоящий момент остановлены, потому что Красная Армия сражается с непревзойденным ожесточением и упорством.
Причину, как заявил Гитлер, следует искать в приказе маршала Сталина — не отступать ни на шаг.
Мы не учли, продолжал Гитлер, что народы Советской России и Красная Армия безгранично доверяют Сталину. После некоторой паузы он назвал маршала Сталина — гигантом.
Известное покушение на Гитлера, совершенное в его ставке, в Восточной Пруссии 20 июля 1944 года, также сыграло свою роль в разрушении его здоровья. Состояние с тех пор заметно ухудшилось, несмотря на то, что от взрыва у него был лишь нервный шок и он стал хуже слышать.
Страх и недоверие к людям охватили Гитлера после покушения, и присущая ему истеричность стала прогрессировать.
Он потребовал от меня принятия самых решительных мер по усилению его личной охраны.
Гитлер ненавидел «чернь», как он в узком кругу именовал своих «добрых немцев», и боялся своего народа едва ли меньше, чем внешних врагов.
Ставки Гитлера на территории Германии по своему устройству и оборонительным сооружениям не уступали укреплениям Западного вала, а во многом и превосходили их.
Многослойные проволочные заграждения с минами-сюрпризами и током высокого напряжения, огромные
Борман (на переднем плане), Гитлер и Риббентроп в ставке фюрера «Волчье логово»
минные поля, многоуровневые доты с тяжелым вооружением и огнеметами опоясывали район ставки тройным кольцом.
Помещения ставки, и в первую очередь убежище Гитлера, устраивались в железобетонных бункерах со стенами толщиной в 6—9 метров, связанных между собой слож-
ной сетью подземных ходов. Передвижение внутри территории ставки было возможно лишь по специально отведенным дорогам и лесным тропам, а все остальное пространство между ними минировалось.
На обочинах дорог устраивались ДЗОТы — секреты с пулеметными гнездами.
Для охраны в район ставки стягивались отборные моточасти С С с танками и артиллерией, внутреннюю охрану нес полк «Лейбштандарт Адольф Гитлер», служба ПВО была возложена на полк «Герман Геринг».
Характерны для Гитлера были и наименования ставок, утверждавшиеся лично им. Я имею в виду такие названия, как «Фельзеннест» (гнездо в скалах), «Вольфсш-люхт» (ущелье волка), «Вольфсшанце» (логово волка) и «Беренхеле» (берлога медведя).
После упомянутого покушения Гитлер почти не выходил из бомбоубежища и прекратил поездки на фронт.
Понятно, что его и без того слабое здоровье сильно страдало от недостатка свежего воздуха и солнца, ибо еще в 1935—1937 гг. Гитлер страдал тяжелым желудочным заболеванием, когда, несмотря на лечение сведущих профессоров, не было заметно никакого улучшения. Гитлер страдал тогда долгое время и неоднократно говорил о близкой смерти.
Гитлеру до последнего дня ежедневно делались впрыскивания для поддержания энергии, а также для предотвращения внезапного удара. Впрыскивания производились так часто, что профессор Морелль вообще не отходил от него.
Если после покушения у него дрожала правая рука, то вскоре это перенеслось также и на левую руку, а в последние месяцы он уже заметно волочил левую ногу. Тогда он совсем перестал выходить на воздух.
Все это привело к тому, что он сильно опух, поседел и постарел, а в последние дни ставки он все больше дрожал и при каждом взрыве снарядов, выскакивая из комнаты, спрашивал: «Что случилось?».
Мне, проведшему с Гитлером вместе немало лет, было тяжело видеть его в таком состоянии. Я невольно вспоминал те дни, когда Гитлер был энергичным и работоспособным человеком, когда он находил время у себя в резиденции в Берхтесгадене после ночных совещаний с министрами, уже под утро смотреть кинохронику, устраивать традиционный «ночной чай» в обществе дежурных секретарш, адъютантов и даже своей поварихи Марциали. Мы сидели и беззаботно болтали о всевозможной чепухе, слушали радио, женщины обращались к нему с различными просьбами и сообщали ему разные «новости»...
Однако вернемся к суровой действительности — концу апреля 1945 года.
Будучи по характеру чрезвычайно честолюбивым и упрямым до крайности человеком, Гитлер и здесь не изменил себе. Еще тогда, когда имелась возможность покинуть Берлин и руководить боями из какого-либо безопасного места, Гитлер категорически отклонял всевозможные предложения на этот счет.
21 апреля 1945 года у Гитлера состоялось совещание с участием начальника штаба Кейтеля, генерал-полковника Йодля, генералов Болле, Гудериана, Кребса, Коллера, Боденшаца и вице-адмирала Фосса.
В начале совещания Геринг доложил Гитлеру, что если он желает передислоцировать ставку в Берхтесгаден, то нужно сделать это немедленно.
Все участники совещания считали, что Гитлеру необходимо выехать из Берлина, так как думали, что Берлин может еще обороняться только в течение короткого времени. Во время совещания Гитлер вышел из комнаты вместе с Борманом и Кейтелем и еще раз обсудил с ними вопрос: выезжать ему или нет?
Возвратившись, Гитлер заявил, что выезжать он не хочет и будет оставаться в Берлине.
26 апреля в районе имперской канцелярии приземлился учебный самолет, на котором находились генерал фон Грайм и пилот Ганна Райч. Близкие Гитлера, в том числе Геббельс с женой и другие, уговаривали Гитлера вылететь на этом самолете из Берлина.
Однако 29 апреля Ганна Райч и генерал Грайм покинули ставку, и им будто бы удалось прорваться из Берлина, но Гитлер остался в бомбоубежище.
Вспоминаю сцену, когда жена Геббельса — Магда Геббельс со слезами на глазах умоляла Гитлера покинуть бомбоубежище.
Гитлер и тут не изменил своему честолюбию и, театральным жестом оттолкнув Магду Геббельс, заявил, что никуда он из Берлина не уйдет и останется здесь «на вечном посту».
На самом же деле Гитлер просто не видел выхода из положения.
Подтверждением этому может служить известный мне случай в апреле 1945 года, когда к Гитлеру приехал гау-ляйтер Тироля Гофер и предложил ему переехать в разрекламированную Геббельсом «Южнотирольскую крепость» — так именовался укрепленный район в горах Тироля.
Гитлер, безнадежно махнув рукой, сказал: «Я не вижу больше смысла в этой беготне с места на место».
Обстановка в Берлине в конце апреля не оставляла никаких сомнений в том, что наступили наши последние дни.
События развертывались быстрее, чем мы предполагали. Огонь со стороны советских войск настолько усилился, что связь с учреждениями, находившимися вне Берлина, а затем и в самом Берлине была полностью утеряна.
Однако примерно до 25 — 28 апреля Гитлер оставался верным себе, продолжая еще упорно надеяться на помощь со стороны войск, находившихся вне Берлина, и особенно на 9-ю армию генерала Венка.
Совещания следовали за совещаниями.
Гитлер, Геринг, Геббельс, Борман вместе со своими высокопоставленными генералами еще планировали дальнейший ход войны в то время, когда сопротивление стало явно бессмысленным и на улицах Берлина во имя престижа Гитлера гибли обманутые и преданные своим руководством солдаты, а население столицы подвергалось ужасным бедствиям и страданиям.
В то же время лично Гитлер прекрасно понимал, что дни его и Германии сочтены.
Я всю жизнь буду помнить один из вечеров конца апреля 1945 года, когда Гитлер, придя с очередного совещания разбитый, сидел за своим столом, сосредоточенно разглядывая карту Берлина с нанесенной на ней оперативной обстановкой.
Я зашел к нему доложить о неотложных мерах по охране ставки.
Невольно вспомнил я в этот момент, как фюрер еще не так давно в своей ставке в Восточной Пруссии, вместе с окружавшими его маршалами и генералами стоял над огромной картой Европы, где германские войска добывали ему победы...
Встав из-за стола, Гитлер посмотрел на меня и сказал: «Красная Армия в Берлине... Сделать это мог только Сталин».
Задумавшись, Гитлер вернулся к столу. Я тихо вышел из комнаты.
Из политических событий того периода следует отметить то обстоятельство, что Гитлер, а также его ближайшие помощники Борман, Геббельс и крупные военные руководители возлагали немало надежд на то, что существующий союз между капиталистическими странами Англией и США, с одной стороны, и Советским Союзом — с другой, так или иначе должен будет лопнуть.
Об этом мне известно из того, что Гитлер неоднократно показывал мне переводы статей, помещавшихся в американской газете «Вашингтон пост» и других изданиях американского агентства Ассошиэйтед Пресс, где писалось, что между руководителями трех держав на конференциях в Тегеране и Ялте якобы имелись большие противоречия, не дававшие возможности прийти к общему решению. Гитлер эти сообщения, как правило, брал с собой на военные совещания, где с их помощью пытался убедить, что Германии удастся сговориться с англичанами и американцами за счет русских.
Когда 22—23 апреля русские прорвали фронт и передовые части подходили к центру Берлина, Гитлер приказал, чтобы все сотрудники ставки, присутствие которых в Берлине не обязательно, немедленно вылетели в Берх-тесгаден. Гиммлера уже несколько дней не было в Берлине. Он находился в местечке Хохенлихен, в 70 км севернее Берлина.
23 апреля Берлин покинул Геринг, выехавший сначала в Каринхал, а затем — в Берхтесгаден.
В этот же день фельдмаршал Кейтель и генерал-полковник Йодль также выехали из Берлина для того, чтобы принять командование армейскими группами, которые должны были быть направлены на помощь берлинскому гарнизону.
25 апреля от Геринга поступила радиограмма о том, что согласно речи Гитлера от 1 сентября 1939 года, в которой Гитлер назначил его своим преемником, он принимает на себя руководство государством, так как Гитлер, находясь в окруженном Берлине, не в состоянии что-либо предпринять.
Когда Гитлер прочитал радиограмму Геринга, все его лицо перекосилось. Он был смертельно удручен и только лишь, овладев собою, буквально выкрикнул: «Герман Геринг изменил мне и родине. Покинул в самый тяжелый момент меня и родину. Он трус. Вопреки моему приказанию, он сбежал в Берхтесгаден и установил связь с врагом, предъявив мне наглый ультиматум, что если я до 9 часов 30 минут не телеграфирую ему ответ, то он будет считать мое решение положительным».
Гитлер приказал Борману немедленно арестовать Геринга и держать его под стражей до тех пор, пока тот под предлогом болезни не согласится уйти в отставку. Гитлер лишил его всех званий и отстранил от всех постов.
Борман передал это приказание моему заместителю Хегелю, который отдал соответствующее распоряжение по радио начальнику личной охраны Геринга.
Спустя несколько часов поступила радиограмма о том, что Геринг из-за «сердечных заболеваний» просит принять его отставку.
Геббельс же на измену Геринга реагировал по-своему. Он решил свести с ним давние счеты и сделал его виновником всех бед. Геббельс с присущей ему манерностью и театральностью бросал злобные обвинения Герингу. По его словам, Геринг был виновен во всех теперешних страданиях и в том, что Германия переживает отчаянное положение. Он возлагал также на Геринга всю вину за проигрыш войны, который Геббельс считал уже несомненным.
Геббельс говорил, что Геринг в душе всегда был предателем, никогда ничего не понимал и ни в чем не разбирался, вечно делал глупости и погубил Германию. Он только старался выставлять себя основным помощником фюрера и первым сбежал, как только увидел, что угрожает опасность.
Во всех обвинениях, которыми Геббельс осыпал Геринга, чувствовалось, что он просто завидует новоявленному фюреру.
Эта грызня ни для кого не являлась чем-то новым, и слушать Геббельса было крайне неприятно в то время, когда на улицах Берлина немецкие солдаты проливали за нас кровь.
Мне кажется, следует сказать, что предательство Геринга совершенно логично, ибо оно вытекает из всего его поведения в прошлом на посту второго человека в империи.
Война показала, что Геринг не был в состоянии самостоятельно поддерживать на высоком уровне боевые качества германской авиации.
Уже много лет Геринг, используя свой высокий пост, занимался главным образом обустройством собственного благополучия, а после успехов германской армии в Европе это качество возросло до неимоверных размеров.