Поездки в Италию, Францию и оккупированные районы России он использовал в основном для беззастенчивого грабежа ценностей этих стран.
Можно сказать, что катастрофа, переживаемая Германией, мало трогала Геринга.
Как и в мирное время, он продолжал ездить на охоту в своем шутовском наряде — красной куртке и зеленых сапогах и проводил время с семьей во дворцах в Каринха-ле и Берхтесгадене. Дома он ходил в белом или розовом шелковом халате с золотыми пряжками и с наманикю-ренными ногтями.
Осенью 1944 года Геринг цинично сказал в моем присутствии: «Мне нечего больше добываться в жизни, моя семья обеспечена».
Этой фразой он охарактеризовал себя полностью.
27 или 28 апреля заместитель имперского шефа прессы Лоренц доложил Гитлеру, что, по сообщению агентства Рейтер, Гиммлер обратился к правительствам США и Англии с предложением заключить сепаратный мир.
Гитлер в отчаянии бросил эту телеграмму на стол и промолвил: «Теперь, когда даже и Гиммлер изменил мне, я лучше умру здесь в Берлине, чем погибать где-нибудь на улице».
В тот же день Гитлер исключил Гиммлера из партии.
Не успел Гитлер прийти в себя после измены Геринга и Гиммлера, как была получена телеграмма от фельдмаршала Кейтеля, который доносил о том, что 12-я армия подвергается сильным атакам советских войск и продолжать наступление на Берлин не может. 9-я армия полностью окружена русскими, а корпус Хольдта перешел к обороне.
Таким образом, все наши надежды на спасение рухнули. Прорыв наших войск на Берлин оказался безуспешным.
Драматизм положения усугублялся еще и тем, что все эти сообщения Гитлер получал под аккомпанемент русских тяжелых снарядов, рвавшихся на территории имперской канцелярии.
В этот день на Гитлера было страшно смотреть. Он еле говорил и еле двигался.
Возвращаясь с военного совещания к себе в комнату, Гитлер мне сказал: «Я не могу больше, жизнь мне опротивела».
Но даже в этот трагический день Гитлер, будучи по натуре мистиком и суеверным человеком, разыграл очередной фарс, обвенчавшись с Евой Браун.
Двенадцать лет Гитлер был связан с Евой Браун, однако долгое время в Германии не было известно имя его «подруги».
Ева Браун являлась дочерью преподавателя мюнхенской школы художественного ремесла, и в момент знакомства с Гитлером она работала в фотоателье Гофмана, впоследствии ставшего личным фотографом Гитлера.
Вначале в качестве «подруги» Гитлера она была экономкой в его резиденции в Берхтесгадене, где являлась полной хозяйкой. Затем Ева Браун жила в предместье Мюнхена — Богенхаузене на вилле, которую ей купил и роскошно обставил Гитлер.
Когда Гитлер проживал в Мюнхене, где им содержалась для себя квартира в частном доме, он тайно от своего ближайшего окружения посещал Еву Браун.
Надо сказать, что Браун играла значительную роль в личной жизни Гитлера и оказывала на него большое влияние. Многие приближенные опасались ее, в том числе даже Мартин Борман, которого все боялись и ненавидели.
В политику Браун не вмешивалась и в общественной жизни никогда ничем не проявляла себя: она была пустой женщиной, занимавшейся нарядами и уходом за собой.
Судьбы германского народа ее нисколько не трогали. «Наш фюрер, — говорила она, — истинный страдалец. Все ему изменили, все покинули. Пусть лучше погибнут десятки тысяч немцев, но бесценная жизнь Гитлера должна быть сохранена».
Наступило 29 апреля. Весь район новой имперской канцелярии в этот день подвергался ожесточенным обстрелам и бомбардировкам со стороны русских.
От прямого попадания сгорел личный гараж Гитлера, вместе с находившимися там автомашинами.
Русские войска продвигались в район Потсдамского вокзала, а ставка продолжала жить своей лихорадочной жизнью.
Всех охватила растерянность. Каждый думал лишь о спасении своей собственной шкуры.
У меня до сих пор в памяти сохранилось предательство одного из ближайших к Гитлеру лиц — его родственника Фегеляйна, группенфюрера и представителя СС при Гитлере. Он был женат на сестре Евы Браун.
В этот день стало известно, что Фегеляйн ушел к себе на квартиру, где переоделся в штатское и ждал прихода русских, чтобы незаметно скрыться из Берлина.
По указанию Гитлера он был найден и расстрелян на территории имперской канцелярии.
Поступали данные об измене и других лиц, но иначе и не могло быть, ибо предательство и лицемерие были культивированы в окружении Гитлера задолго до описываемого мною времени,
В эти критические для германского народа дни вскрылась вся гнилость и продажность правящей верхушки, ибо она состояла из людей, потерявших всякий человеческий облик. Богачи, нажившие себе крупные капиталы за счет грабежа германского народа, а позже грабившие оккупированные страны, они проводили время в пьяных оргиях, купались в роскоши и богатстве, используя свою близость к Гитлеру только в интересах собственного благополучия.
Гитлер прекрасно знал о разнузданном поведении своих приспешников, ибо ему об этом неоднократно докладывали, в частности я.
Но будучи одержим манией величия, он смотрел на все это сквозь пальцы, так как эти люди лицемерно пели ему дифирамбы и создавали славу, за которой он гнался.
За время моей длительной службы у Гитлера мне довелось хорошо познать натуру многих его приближенных из числа высокопоставленных лиц.
Профессор Гофман, личный фотограф Гитлера, был, пожалуй, его лучшим другом.
Получив монопольное положение в качестве личного фотографа Гитлера, Гофман награбил столько денег, что стал одним из наиболее богатых людей в Германии.
Гофман был алкоголиком и в пьяном виде устраивал скандалы, становившиеся известными широкой публике. Гитлер об этом знал, но продолжал относиться к нему как к своему другу.
Наиболее доверенным лицом у Гитлера был его личный адъютант обергруппенфюрер Шауб. В 1923 году они вместе сидели в тюрьме в городе Ландсберге.
Пьяные оргии Шауба с балеринами ни для кого не являлись секретом. Известно также, что свое положение при Гитлере он использовал исключительно в корыстных целях.
С 1938 года одним из наиболее близких к Гитлеру людей стал рейхсляйтер Мартин Борман — один из немногих, под чьим влиянием находился Гитлер. Это был исключительно жестокий, хитрый, черствый и эгоистичный человек. Его попойки с Фегеляйном, адмиралом Путткамером и другими носили затяжной характер и не поддавались описанию.
Не лучше вели себя и другие приближенные Гитлера, такие как нюрнбергский гауляйтер Штрайхер, президент мюнхенского окружного управления Вебер, наместник Гитлера в Норвегии Тербовен, гауляйтер Кубе, впоследствии ставший имперским наместником в Белоруссии, и другие.
О ночных попойках Кубе с проститутками говорил весь Берлин.
Находясь в Норвегии, Тербовен каждую ночь напивался до безобразия и устраивал дебоши.
До войны весь Мюнхен говорил о «ночах амазонок», которые устраивал Вебер. В своем парке он катался на лошадях с голыми женщинами в сопровождении голых эсэсовцев.
Гитлер обо всем этом хорошо знал.
В конце дня 29 апреля, в присутствии генерала Кребса, Геббельса и Бормана Гитлер спросил командующего ударной группой по обороне правительственного квартала генерала Монке, сколько времени он сможет продержаться. Монке ответил, что при имеющемся вооружении и наличии боеприпасов сможет продержаться 2—3 дня. Гитлер ничего не сказал и ушел в свою комнату.
Вечером у всех собравшихся на очередное совещание настроение было подавленное. Осунувшийся еще больше, чем до сих пор, Гитлер тупо смотрел на лежавшую перед ним оперативную карту.
Командующий обороной Берлина генерал Вейдлинг настойчиво просил Гитлера разрешить начать прорыв из Берлинского кольца окружения.
С горькой иронией в голосе Гитлер заявил: «Посмотрите на мою оперативную карту. Все здесь нанесено не на основании собственных сведений верховного командования, а на основе сообщений иностранных радиостанций. Никто нам ничего не докладывает. Я могу приказывать что угодно, но ни один мой приказ больше не выполняется».
Наконец, на совещании было принято решение, что ввиду полного отсутствия снабжения с воздуха войска могут прорываться мелкими группами с условием, что все они должны продолжать борьбу, где это только возможно. О капитуляции не может быть и речи.
29 апреля явилось поистине роковым днем!..
Часов около десяти вечера Гитлер вызвал меня к себе в комнату и поручил к 10 часам собрать у него в приемной руководящих сотрудников ставки и его близких.
Помню, что Гитлер в этот момент производил впечатление человека, принявшего какое-то чрезвычайно важное решение. Он сидел у края письменного стола, глаза его были устремлены в одну точку, взор сосредоточен.
Я направился к двери выполнять его приказание. Гитлер остановил меня и сказал, как помню, следующее: «Вы честно служили мне много лет. Завтра ваш день рождения, я хочу сейчас поздравить вас и поблагодарить за верную службу, так как завтра уже не смогу этого сделать... Я принял решение... Я должен уйти из этого мира...».
Я подошел к Гитлеру и стал говорить о необходимости его жизни для Германии, что есть еще возможность попытаться прорваться из Берлина и спасти его жизнь.
«Зачем?— возразил Гитлер. — Все разбито, выхода нет, а бежать — это значит попасть в руки русских... Никогда бы не было этой страшной минуты, Раттенхубер, — продолжал он, — и никогда бы я не говорил с вами о своей смерти, если бы не Сталин и его армия.
Вы вспомните, где были мои войска... И только Сталин не позволил мне выполнить возложенную на меня свыше миссию...».
Из смежной комнаты к нам вошла Ева Браун.
Гитлер еще несколько минут говорил о себе, о той роли в истории, которую ему уготовила судьба, и, пожав мне руку, попросил оставить их вдвоем.
Несмотря на всю мою привязанность к Гитлеру, мне было чрезвычайно неприятно видеть, что он даже в последнюю минуту не смог удержаться от высокопарных речей, говоря о своей «высшей миссии» и т.п. Его просто обуял животный смех.
В 10 часов вечера в приемной Гитлера собрались: генералы Бургдорф и Кребс, вице-адмирал Фосс, личный пилот Гитлера генерал Баур, штандартенфюрер Бец, обер-штурмбанфюрер Хегель, личные слуги штурмбанфюреры Линге, Гюнше и я.
Он вышел к нам и сказал буквально следующее: «Я решил уйти из жизни. Благодарю вас за добросовестную честную службу. Постарайтесь вместе с войсками вырваться из Берлина. Я остаюсь здесь».
Прощаясь, он пожал каждому из нас руку, и еле волоча ноги, с поникшей головой ушел к себе.
Спустя несколько минут Гитлер позвал меня, Линге и Гюнше и еле слышным голосом сказал нам, чтобы трупы его и Евы Браун были сожжены. «Я не хочу, — сказал Гитлер, — чтобы враги выставили мое тело в паноптикум».
К ночи в бункере скопилось около 200—300 раненых, которых обслуживали девушки-санитарки.
Пришедший в убежище имперский руководитель гитлеровской молодежи Аксман попросил у Бормана разрешение представить Гитлеру 25 девушек, лучших санитарок из госпиталя имперской канцелярии.
Гитлер согласился. Около 2-х часов ночи девушки построились по обеим сторонам коридора в верхнем этаже убежища. Вскоре появился Гитлер. Он медленно поднялся по ступеням и пожал каждой девушке руку. Затем традиционным поднятием руки приветствовал всех остальных сотрудников, находившихся в убежище, и удалился в свою комнату.
Ночью Гитлер приказал доставить к нему профессора Хаазе, работавшего хирургом в госпитале имперской канцелярии.
Пришедшему Хаазе Гитлер показал три небольшие стеклянные ампулы, вложенные каждая в футляр из металла, напоминающий по своей форме гильзу от винтовочного патрона.
Гитлер сказал, что в этих ампулах содержится смертельный, мгновенно действующий яд, заявив при этом, что ампулы он получил от доктора Штумпфэггера.
Гитлер спросил профессора, как можно проверить действие этого яда. Тот ответил, что можно проверить на животных, например на собаке. Тогда Гитлер попросил позвать фельдфебеля Торнова, который ухаживал за любимой собакой Гитлера по кличке Блонди. Когда собака была приведена, Хаазе раздавил плоскогубцами ампулу и вылил содержимое в раскрытую Торновом пасть собаки.
Спустя несколько секунд собака начала дрожать и через 30 секунд сдохла. После этого Гитлер приказал Тор-нову проверить позднее, действительно ли собака мертва.
Когда мы вышли от Гитлера, я спросил Хаазе, что это за яд в ампулах и гарантирует ли он мгновенную смерть. Хаазе ответил, что в ампулах содержится цианистый калий, действие его мгновенно и смертельно.
Это был последний раз, когда я видел Гитлера живым.
Наступило 30 апреля. Часов в 10 утра я пошел проверить посты. Поднявшись наверх, я подошел к дежурному охраннику эсэсовцу Менгерсхаузену, стоявшему у выхода в сад имперской канцелярии. Менгерсхаузен доложил мне, что примерно в 8 часов утра из убежища поднималась Ева Браун, сказала ему «доброе утро», прошла в сад и минут через 15 вернулась обратно.
Свое появление в саду она объяснила фразой: «Я хочу в последний раз взглянуть на солнце», — затем простилась с ним и расстроенная спустилась в убежище.
В это время территория имперской канцелярии уже простреливалась ружейным огнем русских.
Я несколько раз заходил в приемную Гитлера и уходил по делам службы. Обстановка была чрезвычайно напряженная, и я считал своим долгом обеспечить своим присутствием должную охрану убежища, ибо каждую минуту можно было ожидать прорыва русских на территорию имперской канцелярии.
Примерно часа в 3—4 дня, зайдя опять в приемную Гитлера, я почувствовал сильный запах горького миндаля. Мой заместитель Хегель с волнением сказал, что фюрер только что покончил с собой.
Должен признаться, что несмотря на то, что я был подготовлен к этому испытанию, оно все же меня глубоко потрясло, и я в бессилии опустился в кресло. В этот момент ко мне подошел Линге, он подтвердил известие о смерти Гитлера, заявив при этом, что ему пришлось выполнить самый тяжкий приказ фюрера в своей жизни.
Я удивленно взглянул на Линге. Он пояснил мне, что Гитлер перед смертью приказал ему выйти на 10 минут из комнаты, затем снова войти, обождать в ней еще 10 минут и выполнить приказ. При этом Линге быстро ушел в комнату Гитлера и вернулся оттуда с пистолетом «Вальтер», который положил передо мной на столе. По специальной внешней отделке я узнал в нем личный пистолет фюрера. Теперь мне стало понятно, в чем заключался приказ Гитлера.
Гитлер, видимо усомнившись в действии яда, в связи с многочисленными впрыскиваниями, которые на протяжении длительного времени ему ежедневно производили, приказал Линге, чтобы тот пристрелил его, после того как он примет яд. Линге стрелял в Гитлера.
Присутствовавший при нашей беседе имперский руководитель гитлеровской молодежи Аксман взял пистолет Гитлера себе и сказал, что он его спрячет до лучших времен.
Нервное напряжение разрядилось полной депрессией, и я в течение какого-то времени не мог прийти в себя. Перед моим мысленным взором как на экране проходило все прошлое. Из состояния оцепенения, в котором я находился, меня вывел шум в комнате. И я увидел, что из личной комнаты Гитлера Линге, Гюнше, личный шофер Гитлера Кемпка и еще 2—3 эсэсовца в сопровождении Геббельса и Бормана вынесли на руках трупы Гитлера и Евы Браун, завернутые в серые солдатские одеяла.